«И-и-и два, и три, и – схо-о-одимся», – подпевает Катерина Михална музыке: «И--ии, снежинки первые, и зверушки вместе – и два, и три, ра-а-асходимся!».
Миша отпускает ладошку белочки Лики и с некоторым усилием вытаскивает вторую из цепкой ладошки Кирюши, наряженного пушистым зайчиком со смешными лохматыми ушами. Молча идёт к скамеечке, садится, прижимая ногами ладошки к скамейке так, чтобы все понимали, что обратно в хоровод он не вернётся ни за что, и так низко опускает голову, что видна только золотистая макушка с непослушным вихром.
Едва сплочённый Катериной Михалной хороводик из снежинок, зайчиков, лисичек и прочей лесной живности, наступая друг на друга, заваливается на одну сторону, сбивается с ритма, окончательно рассыпаясь на хихикающие и попискивающие составляющие.
«Ковалёв, ну что случилось!», – Катерина Михална не спрашивает, просто сердится немного: «Последний раз репетируем на сегодня!». Поскольку участники хоровода окончательно рассыпались и затеяли обычную возню, Катерина Михална махнула рукой и, погрозив Мишке пальцем, сообщила, что он дождётся, что она всё маме скажет. Мишка дёрнул плечами. Пусть говорит, это всё равно. Мама в последнее время слышит далеко не всё, что ей говорит Мишка. Она с ним вообще почти не разговаривает. «Ну что случилось-то, Миш?», – не отстаёт воспитательница: «Тебе же нравился этот танец?».
Мишка моргает, и солёная капля скатывается на кончик носа, замирает, вытягивается, и – кап! – разбивается о голую Мишкину коленку. Щекотно. Мишка не любит и саму щекотку, и слово. Они оба противные и похожи на трещётку, которую соединили с пищалкой. Такие есть в садике, и звук у них отвратительный. Мишка отводит голову чуть в сторону и – кап! – следующая капля растекается по ткани шортиков, превращая синий цвет в чёрный. Мишка знает, почему он больше не любит хоровод. Хотя по-прежнему любит это слово. Оно замечательное, и раньше, когда только начинали репетировать, Мишка подпрыгивал от радости, что сейчас будут эти «схо-о-о-дим-ся, а теперь – расхо-о-о-дим-ся». Слыша эти протяжные «о-о-о», Мишка представлял, как девчонки превращаются в настоящие снежинки, которые озорно кружатся, слетаясь к центру, и, подхватив лесных зверушек, увлекают их в свой снежный танец.
Но теперь Мишка ненавидит слово «расходимся». Мама сказала сдавленным голосом, будто надела на шею не мягкий-мягкий, пахнущий духами невесомый шарфик, а душный и колючий, пахнущий лекарствами шерстяной платок: «Мы расходимся с папой».
А потом он услышал слово «разводимся», и оно прозвучало громко. Мама сказала так не Мишке. А кому-то по телефону. Уверенная, что Мишка спит, мама не стала снижать голос, и слово, соединившись со слезами мамы, вышло совсем жутким: «ра-а» – высоко, «з-з-з» – как пила, «во-о» – как большущая арка, и «ся», как будто кто-то пнул камень, и он покатился, поскрежетал по асфальту.
И Мишка сразу вспомнил, на что похоже это слово. Однажды они с папой смотрели, как дядька на специальном станке распиливал большие панели из прессованных стружек на маленькие. «Р-р-р-р», – рычала пила, «а-а-а», – тоненько и высоко свистел круглый ножик, «з-з-з», – взвизгивал и врезался круглый ножик в панель, и в конце панель распадалась на две части. И Мишке было немного жаль красивую большую панель. Она ведь только что была целой, а теперь – две половинки, как так? И слова «расходимся-разводимся» звучали так же.
Мишка закрывал глаза и уши и быстро-быстро про себя старался произнести как можно больше слов, которые звучат хорошо: кашка, ромашка, букашка или огуречик, человечек, червячок. Это очень смешные и приятные слова. От них сразу в голове волшебство, маленькое и уютное, как в снежном шаре, который достают на новый год – где под хлопьями снега так хорошо малюсенькому домику, снеговичку и крошечным деткам с санками.
И тихий час (сладкие и сонные слова), и прогулка (как будто в воду бросают камешки или идёт грибной дождь) – всё Мишке сегодня было плохо. Он искал глазами и придумывал любые хорошие слова сам, надеясь, что если он изобретёт одно очень-очень-очень хорошее слово, то оно помешает разрезать словом «разводимся» маму и папу, а главное – его самого на две половинки.
Но слово не находилось, и становилось только хуже. Потому что как назло вспоминались слова, которые раньше были хорошими, а теперь потеряли свою прелесть. «Я тебя люблю, Мишка, очень-очень. Просто так сложилось», – говорит папа. И «люблю» из яркого, как солнечные слепящие блики на волнах на море, или как звякают бокалы с шипящими пузырьками в Новый год, и всем весело, становится глухим и тяжёлым. Таким же, как то тяжёлое, что теперь всё время Мишка чувствует в груди. И вовсе он не сутулится, но не может объяснить, что вот это тяжёлое тянет плечи и голову вниз. Потому что когда Мишка в ответ на папино «мы будем видеться часто-часто» некрасиво скривился и заревел, и вцепился в папу, а папа с покрасневшими глазами бормотал: «Ну ты чего, ты же мужик, Мишка, ну», – тут Мишка зашёлся истерикой. Потому что уж «мужик» – это вообще плохо. «Опять этот мужик!» – говорила маме Баб Нюра с первого этажа: «Провонял здесь всё!». От бездомного мужика, косматого, огромного, не только воняло. От него исходил такой безнадёжный дух отчаянья и неправильности, что у Мишки каждый раз бежали мурашки и сами собой ни с того ни с сего наворачивались слёзы. Он представил, что теперь будет «побираться» вместе с этим мужиком по помойкам и воровать объедки у кошек.
Дома Мишка скучно ковырял еду на тарелке. Мама даже не уточнила, что это будет: спагетти (тонконогие изящные танцорши), лапша (хихикающая старушка, плавающая в молоке), макароны (ленивые толстячки) или макарошки (смешливые пружинки). Отодвинул тарелку, сполз со стула и, пригибаемый своей тяжестью, поплёлся в гостиную. Взял двумя руками тяжёлый новогодний шар, где крошечные детки с саночками смотрели вверх – на рождественскую звезду на высокой, под самый купол шара, ели, и скользнул в свою комнату. Не включая свет, сел на пол поближе к окну, откуда мелькало новогодними гирляндами и яркими вывесками.
По комнате кружились и скакали разноцветные пятна, отражались в стеклянном шаре. Если ему загадать желание под новый год, оно сбудется. Но желание не загадывалось. Есть такие желания, которые не сбудутся, даже если доверить их волшебному предмету. И Мишка, обожающий слова, которые могут быть плоскими, как картинка, цветными, как большущий набор карандашей, лёгкими, как тюль, и объёмными, как звёздный потолок в планетарии, понял, что они изменились навсегда, и что придётся узнавать новые слова. И вместе с этим пониманием он чувствовал, что шарик теряет своё волшебство. Что комната перестаёт быть его, Мишкиным, убежищем и больше не превратится в космический корабль, где папа – капитан, а Мишка – отважный космический путешественник. И не станет пещерой дракона, где томится принцесса-мама, а стережёт её дракон-папа, а Мишка – рыцарь и спасает её. Это просто комната. Шар с тяжёлым стуком падает на ковёр и откатывается боком к комоду. Мальчик и девочка в шаре скрываются под снежным сугробом. Мишка дотягивается ногой до него и закатывает за комод. Пусть теперь лежит там весь новый год дурацкий бесполезный шар.
Он не ждёт напоминания мамы, сам переодевается в пижаму и, повозившись, чтобы одеяло плотно облегало со всех сторон, утыкается носом в стену. Мама заходит позже, тихо зовёт Мишку, но он не отвечает. Он знает, что мама плакала, потому что она говорит и дышит так, как будто у неё насморк. Мама садится на кровать, гладит Мишку по спине, по голове, по боку. Тихо шепчет: «Маленький мой, маленький, всё наладится, всё будет хорошо, я обещаю». Мишка не верит ей. Потому что голос у мамы дрожит и срывается, и каждое слово тихонько звенит, потому что из мамы вышли не все слёзы. И Мишка весь замирает и старается не дышать, потому что он бы многое мог сказать, но это бесполезно. Потому что два взрослых человека уже сказали друг другу «разводимся», слово, которое распиливает их пополам. И как не подгоняй друг к другу две половинки от одной красивой панели так, что «почти незаметно», рукой всё равно чувствуешь, что они – отдельно. И как объяснить, что у шарика кончилось волшебство? И Михаил не знает и не хочет знать новые слова, ваши дурацкие, взрослые слова.
Светлана Шевченко.
Редактор Юлия Науанова