С каждым годом его голос все грубее и глубже, так что заговоры его отдают горечью мха и хвои. Рагнельв меняется. Снаружи, внутри и в отношении к миру – его ось словно сдвигается. Все меньше он ждет чуда, все больше он чует в воздухе нарастающий гул стихии, той самой, что ни во благо, ни во зло. На коже мага все больше рун, каждая что-то да рассказывает ему ночами. Голос Властимилы во всей этой какофонии песен о далекой Вальхалле все тусклее, все дальше, и предчувствие стихийной беды все нарастает. Без Милы, казалось бы, раньше не дышалось свободно, а теперь она одна из многих, с которыми дышать невозможно. И он просыпается, кашляя, и с губ его течет холодная, соленая вода с кристаллами льда.
Нелю кажется, что каждую ночь внутри него растет Ива, разбрасывая свои лозы во все стороны, и с них падают росы. Росы эти похожи на слезы, на кровь в рассветном пламени, и эти лозы тянутся к воде, тянутся и тянут его за собой. А после Ива обращается вереском, и он шумит где-то на вершине бесконечного зеленого холма, вереск тянется к морю и падает со скалы чайкой. И Рагнельв внезапно просыпается. Просыпается таким же двадцатилетним, таким же учеником, и мужчина, что смотрел на него сквозь пелену времени, тот, который мог становиться чайкой, – отступает. На бегу в университет он встречается глазами в кофейне с хмурым мужчиной. Незнакомец смотрел на него с выражением надвигающейся грозы в глазах. Рагнельв еще долго дрожал на парах. Его брал озноб и болела голова, но еще больше болела душа.
– Мила, тебе не кажется, я меняюсь? – спрашивает он свою Мастерицу Рун, и она тихо смеется, гладя его все более седеющие, как берега холодного океана к зиме, волосы, рассказывая ему все о водах Атлантики. Холодный океан, что омывает берега Скандинавии, что лижет пятки зеленым северным холмам, и из вод его вышли боги и воины. О том, что где-то там каждая из Рун потеряла свое сердце, и под кожей вместо крови у них теплые и холодные течения Атлантики. Рагнельв вздыхает и шепчет ей, что все это знает. Он знает все это и одновременно ничего, ему кажется, что он забывает сам себя.
– Мне кажется, я в беде, Мила. Что я усну на тридцать лет и проснусь, а вокруг будет пустота и тебя не будет, – шепчет он в руки женщины, чьи рыжие пряди падают сейчас на лицо, и не может понять, сколько ей лет.
– Глупый, как же ты тогда проснешься, если меня не будет? Кто разбудит тебя? – шептала она ему, и он не понимал, говорит ли с ним девочка или пожилая женщина. Его наставница могла быть и старой, и молодой одновременно, и вечной, и смертной, умереть в любую секунду и возродиться фениксом. А еще Властимила умела оборачиваться в огромную, пушистую лайку, которая явно когда-то была диким волком. Теперь Мила не могла бегать по городу в волчьем обличье. Она убегала в ночь белоснежным зверем, садилась на набережной и смотрела, все смотрела в синюю даль на корабли. Отблески света фонарей играли с ее белоснежной шерстью. Всю ночь его мастерица могла провести у воды, сложив свою умную морду на лапы, и уходила, только когда к ней подходил мужчина. Он клал ей руку на холку и ласково поглаживал, оставляя черные следы на белой шерсти. Какие-то умиленные люди говорили: ждет хозяина с плавания, и он к зиме всегда возвращается. Только у Милы не было хозяев и она была свободна, как и всякая руна. И только Мастер Рун – он мог бы ее приручить. Но ее ученик был всего лишь магом, студентом, подмастерьем и каждую ночь ему снилась лоза, которая обращалась чайкой.
– Мила, может, мне уехать? – спрашивал он ее, и женщина только вздыхала, не отвечая ни утвердительно, ни отрицательно. Она чувствовала, что этот выбор ее ученик должен сделать сам, сам выдержать разрывающие его изнутри силы и противоречия. Его и самого в последнее время тянуло к набережной. Студент смотрел на синь воды и представлял, что уходит по воде с кораблями, что становится одним целым с ветром, что разрывает путы города. Становится таким свободным, ни от чего не зависящим и совсем новым, кому больше не снится лоза.
– Мне нужно стать кем-то другим? Но я не могу... – шептал он мудрой лайке, садясь рядом и ероша ее теплую шерсть.
– Ты никогда не бываешь прежним, чтобы отказаться от бытия кем-то другим. Уверен ли ты, что ты тот, кем был месяц или год назад? – спрашивает его грубый мужской голос, и Рагнельв вздрагивает от него. Ему кажется, что этот голос ему снился и не раз, он звал его куда-то, – и маг резко оборачивается. Он видит уже немолодого мужчину в пальто поверх морской тельняшки, что-то в его мозгу щелкает. Глаза. Глаза цвета собирающейся грозы.
– Градимир, – представляется мужчина и протягивает ему руку, парень встает и крепко сжимает ее. Он хочет открыть рот, чтобы представиться в ответ, но не помнит ничего. Ни откуда он, ни как его зовут, ни что он тут делал до этого. От растерянности на его глазах появляются слезы, непрошеные отблески идущего цунами из бури новых чувств. Почему-то незнакомый мужчина не стыдит его за слабость, он вытирает ему слезы со щек ладонями и краем колючего, старого пальто, которое оставляет след от угольной пыли. Пальто почему-то пахнет старыми механизмами, портовыми криками грузчиков и табаком.
– Я сотру тебе все линии на ладонях, а ты возьмешь новый мотив и песню, – говорит ему мужчина, и растерянный парень соглашается, протягивая своему собеседнику открытые ладони с предчувствием смерти. И она наступает, она накрывает его валом воды, холодной, соленой, смешанной с кровью и ядом, и, когда кажется, что все наконец закончится, – маг выныривает. Он смотрит на мир вокруг новыми глазами, и он все еще ничего не знает, но это уже не важно. Ему необязательно беречь все, что уже прошло, чтобы просто жить. И настало время просто жить, оставив все сомнения.
– Давай, Мила, идем домой, – он подзывает собаку свистом, и она смотрит на него печальными светло-голубыми глазами, позволяя своему хозяину надеть поводок. Что-то внутри у мага щемит от этого действия, но он списывает это на свою жалостливость и печальный взгляд его лайки. Где-то сбоку от него стоят рыжая женщина и мужчина в потрепанном пальто, наблюдая, как волны лижут берег, поросший вереском.
– Ты же понимаешь, что так нужно? – спрашивает у Вуньо мужчина по имени Градимир. Он усмехается, и женщина только пожимает плечами. Она будет ждать, пока не сойдет волна и ее ученик, как прежде, не засмеется, не вспомнит ее имя, что под кожей у него течение Атлантики.
– Понимаю, Халаз.
Автор: Лисокот