Он спокойно провел меня через церемонию представления, и я не без удовольствия отметил, что у Энн Велдон приятная внешность и, видимо, приятный характер и что мой телохранитель похож скорее на выпускника военной академии, чем на профессионального боксера, чего я, по правде говоря, боялся. Быть может, я в этом отношении сноб, но я мгновенно проникаюсь неприязнью к навязанным мне людям, и мое самолюбие было бы уязвлено, если бы телохранитель смахивал на быка.
Но вот, наконец, я остался один, в большой, полной воздуха и света комнате, выходящей окнами на реку и плоские зеленые пространства дельты за нею. В гаснущем свете сумерек пейзаж был прекрасен и странно спокоен — почти нереален, как задник декорации в балете.
Даже не верилось, что всего в десяти милях, на расстоянии, которое я мог отсюда охватить взглядом, неделю назад шел решающий бой — бой, в котором сражалась почти тысяча человек: части Вьет-конга, войска армии президента Кунга и наши — американцы. Еще труднее было поверить, что этой же ночью, когда тропическая тьма быстро спустится на землю, вьет-конговцы опять зашевелятся и опять будет налет на какую-то деревню вдоль каналов.
А прежде чем взойдет солнце, прежде чем вылетят разведчики-вертолеты, вьетконговцы исчезнут, спрячутся на опушках джунглей или смешаются с толпой на деревенском базаре.
Раздеваясь и принимая ванну, я обдумывал сегодняшнее совещание, стараясь найти среди перепутанных нитей дискуссии одну такую, которая провела бы меня по лабиринту к чудовищу — если оно вообще есть,— которое живет в его центре. Но каждая ухваченная мною нить заводила меня в тупик и обрывалась: приходилось возвращаться обратно и начинать сначала.
Для генерала Толливера, например, положение было простым и ясным. Идет война, в которой он должен сражаться, но которую не может выиграть. Он выйдет из нее с лишней звездочкой на погонах и вручит нашему правительству корпус испытанных в бою ветеранов. Потери американцев невелики, в конечном счете они вполне стоят той выгоды, которую дает приобретение боевого опыта. Для Толливера вьетнамцы на войне — только обуза. Их верховное командование расколото политическими интригами. Офицеры плохо обучены. Солдаты подавлены и деморализованы. Вся эта кампания — пустая и вреднейшая трата материальных средств, живой силы и боевого духа.
Мэл Адамс настроен не менее пессимистично. Политическая обстановка — сплошной ералаш. Правительство Кунга — обветшалая диктатура, сочетающая в себе этику мандаринов, интриги военачальников, происки тайной полиции и старомодный галльский католицизм. Сам Кунг — способный политик, но он утратил симпатии городского населения и не обладает такими личными свойствами, чтобы объединить вокруг себя крестьян. Он отгородился от народа и окружил себя приспешниками, которые оправдывают самые дикие его сумасбродства. Он — католик и в союзе с богом. Понимает, что допустил промашку с буддистами, но для него признаться в этом — значит уронить свое достоинство. Поэтому он выбрал опасный путь репрессий и тактики «разделяй и властвуй». Мой ультиматум будет для него ударом. Если он проникнется доверием ко мне, быть может, я сумею кое в чем его переубедить. Если уж не удастся переубедить, волей-неволей он будет свергнут и устранен.
А в кулуарах уже ждал своей очереди Гарри Яффа с готовым способом устранения. Генералы созрели для восстания. Они дожидаются только знака от Соединенных Штатов и за одну ночь свалят Кунга. Действуя в согласии, генералы могут создать стабильное правительство, опирающееся на военную силу. Поэтому мой ультиматум должен быть опубликован в ту же минуту, как только я вручу его президенту. И составлен он должен быть в такой форме, чтобы генералы увидели в нем одобрение своих планов...
Итак, значит, чудовище в центре лабиринта все же существует. Оно зовется Кунгом, и для того, чтобы сплотить страну и выиграть войну, мне стоит лишь разрешить генералам решиться. Все было восхитительно просто и заманчиво как в сказке. И как в сказке походило на реальность. Но где же настоящая правда? Толливер сказал, что ее можно выудить из болот дельты. Мусо Сосеки призывал меня искать ее во внутренней сущности вещей.
— «Как вы поступите?— спрашивал он.— Как вы поступите, если они вас попросят кокнуть кукушку?»
Смысл вопроса стал мне теперь понятен, но как на него ответить — совсем не понятно. Я выключил свет, подошел к окну и опять стал вглядываться в темные пространства дельты. Там, в пальмовых хижинах, в биваках на краю джунглей, будет вынесен приговор моим поступкам.
Во всем есть простая внешняя оболочка и сложная внутренняя сущность. Вот староста деревни — он же князь, первосвященник и высший апелляционный суд. Вот чьюнг-ток — вождь клана, который блюдет культ предков и незапятнанность алтарей. Он следит памятника, пишет летопись клана и является опекуном его неотъемлемой собственности. Вот семья, объединившая три поколения, все живут под одной крышей, у всех общий кошелек и общая чаша с рисом. Они сплочены и привязаны к земле общими корнями, как бамбук, и как бамбук, они раскачиваются, гнутся и выдерживают жесточайшие бури.
Это очень уживчивые люди, рабы древней учтивости. Приди к ним христианский священник, буддийский монах, конфуцианец или заклинатель- таоист, они будут слушать их с одинаковым вниманием и охотно разделят с ними рисовую лепешку. А потом вернутся в свой мир. населенный блуждающими душами и духами, которые охраняют деревья, скалы и заросшие лилиями пруды.
Для них не существует чудовища в центре лабиринта, для них есть только некий мандарин, живущий в далеком дворце, в городе Сайгоне; он издает указы, которые вежливо выслушивают и вежливо забывают еще до захода солнца. А может быть, чудовище для них — мы, высокие белые варвары, длинноносые и голубоглазые, которые ничего не знают о духах.
В дверь постучали; вошел Джордж Гротон с протоколом совещания, возбужденный и раскрасневшийся, как школьник. После мрачного одиночества мне было приятно слушать его оживленный рассказ.
— Все как в «пугательных» боевичках, что писали раньше, а теперь уже не пишут, потому что никто им не верит. Пока печатали протокол, я пошел выпить чего-нибудь в «Каравеллу». Мне казалось, что я сейчас увижу у стойки папу Хемингуэя в походной форме. Корреспонденты шептались по углам и. коверкая французский язык, диктовали по телефону таинственные послания. Кто-то уронил в коридоре бутылку содовой воды, и два вьетнамца в углу схватились за... Потом все засмеялись, но выглядели довольно глупо... Чувствуется, что в городе назревают события. но никто не знает, какие именно. Потом прибрел один из молодчиков Гарри Яффы, подсел ко мне и все старался выведать что-нибудь про вас и про то, что вы думаете. Я сказал, что мое дело маленькое, я только мальчик на побегушках. Сейчас внизу встретил вашу секретаршу, сэр. Такой цветочек! — Он покраснел, и вид у него тоже стал довольно глупый.— Простите, сэр. Я чересчур разболтался, правда? Но знаете, так действует этот город — как хорошая доза кофеина!
Мы оба рассмеялись.
— А молодчик Гарри Яффы не подарил вам металлической защиты?— спросил я.
— Нет, сэр. Но он назвал мне бары, которые здесь считаются лучшими. И еще сказал, что если мне вздумается провести время ь с местными девицами, то надо надевать панцирный жилет.
— Широкая осведомленность.
— Он это всячески подчеркивал. Мы — новые метлы. Все ждут, что мы вычистим старый навоз и каждому предоставим уютное, чистенькое стойло,— сухо сказал Гротон.— Если посол будет подыгрывать ЦРУ, все пойдет как по маслу... Кстати, Мэл Адамс просил вам передать, что он хотел бы привести гостя к обеду — папского легата. Его отзывают в Рим, он будет докладывать о ситуации Ватиканскому государственному секретариату. Он уезжает завтра утром. Адамс говорит, что беседа с ним может послужить хорошей подготовкой к завтрашней встрече с Кунгом... Адамс мне нравится. Он, по-видимому, человек порядочный. И кажется, не станет паниковать зря.
Так мы болтали, перескакивая с одного на другое, пока я не кончил одеваться, и я еще раз поразился контрасту между мальчишеской горячностью Гротона и его быстрой, острой интуицией. Кроме того, он обладал врожденным чувством такта. Не фамильярничал во время наших частных разговоров и на людях держался скромно и почтительно. Не могу сказать, как я нуждался в его преданности. Я надеялся, что взамен смогу передать ему свой опыт, знание тонкостей дипломатической службы. Сойдя вниз, мы застали в столовой Мэла Адамса и коренастого итальянца в сутане. Адамс представил мне итальянца как его святейшество монсеньера Анджело Висконти, папского легата в Южновьетнамской Республике.
Он оказался идеальным гостем — был остроумен и изъяснялся по-английски с экзотическим изяществом. Великолепный дипломат папской курии, он твердо знал, что торопливость — далеко не лучший способ решения срочных проблем и что самые важные разговоры происходят между десертом и сыром. У него был большой запас забавных историй, вывезенных из полудюжины стран, и после такого напряженного дня это светское развлечение было для нас сущей благодатью. Затем он благодушно дал мне понять, что теперь он всецело к моим услугам, и я принялся расспрашивать его. На мои прямые вопросы он отвечал с богословской точностью.
— Скажите, ваше святейшество, можно ли считать католическую церковь в Южном Вьетнаме в какой-то мере ответственной за репрессии и жестокости, применяемые к буддистам, которые составляют восемьдесят процентов населения?
— Ответственность за это несут архиепископ Гуэйский и президент, с которым он тесно связан. Архиепископ сделал невероятную глупость, добившись от правительства запрета вывешивать флаги в день рождения Будды. Это вызвало бунт. Однако архиепископ и президент заняли непримиримую позицию. Последовали новые беспорядки и новые аресты. А теперь вот видите — буддистские мученики... Однако и Ватикан, и католическая церковь в Южном Вьетнаме заявили о своем несогласии с репрессиями. Было опубликовано письмо архиепископа Сайгонского и послание самого папы Павла VI. Я смело могу утверждать, что, за исключением деревенского духовенства в некоторых провинциях и районах, огромное большинство католиков потрясено и возмущено репрессивными мерами правительства. Но и буддисты,— быстро добавил он,— тоже не все святые. У них есть явная склонность к жестокости, и это может повести к немалым осложнениям в дальнейшем...
Меня позвали к телефону. Звонил Гарри Яффа:
— Ну вот началось! Солдаты Кунга нападают на пагоды. Я бы хотел, чтобы вы сейчас же приехали в посольство.
Я взглянул на часы. Было четверть первого ночи. Кладя трубку, я услышал далекие, но отчетливые удары в медный гонг.
Продолжение