После деликатной церемонности, окружавшей меня в Японии, все это было похоже на грубую встряску, и я вдруг понял, что реагирую на нее самым неожиданным образом. Меня охватило возбуждение — странное, почти чувственное возбуждение, словно этот парад оружия, эта атмосфера риска и физической опасности были проверкой моей мужественности.
Я был рад, что меня приняли как военного, без учтивостей, полагающихся политическому деятелю.
Приветствия были достаточно сердечными, но вся церемония совершалась быстро, почти торопливо. Чувствовалась напряженность, скрытое стремление как можно скорее увезти меня с аэродрома и благополучно доставить в посольство. Каждый мой шаг сопровождал вооруженный телохранитель.
Рядом со мной в машину сел генерал Толливер, а когда мы выехали из аэропорта и покатили по широкой аллее, ведущей в город, то впереди нашей машины, по бокам и сзади мчались вооруженные мотоциклисты.
Я здесь для того, чтобы действовать, чтобы пустить в ход некие силы, а затем направить их к желанной цели. Я обязан внушать уверенность и мужество, и должность моя сама по себе является патентом па власть. Это были головокружительные, восторженные минуты. Солдаты Толливера огораживали меня стеной, как священную особу, а мне хотелось встать во весь рост и показаться народу, ибо я тот, кто нес им освобождение.
Затем я стал смотреть на людей, и это меня мгновенно отрезвило. Они не обращали никакого внимания ни на меня, ни на мою зловещую кавалькаду. Они не собирались толпами, не размахивали флагами, не кричали "осанна" новоявленному освободителю. Они бросали в нашу сторону косые взгляды и отводили глаза. Казалось, их маленькие, умные лица были вырезаны из тикового дерева.
Мимо рысцой трусили кули, неся на костлявых плечах бамбуковые коромысла с корзинами на концах. Монах с выбритой макушкой, в шафрановых одеждах протянул женщине чашу для подаяния — она положила туда рисовую лепешку и какие-то фрукты.
По тротуару плелась пожилая китайская дама, ведя за руки чистеньких, прелестных, как куколки, детей.
На перекрестках ловко управлялись постовые полицейские с каменно-неподвижными лицами.
Студенты везли на задних сиденьях своих мотоциклов девушек, ярких, как птички, в шелковых платьях и длинных штанах.
Хозяйки восседали в колясках велорикш, как изящные древние принцессы, их лица под шляпами из плетеных пальмовых листьев были спокойны, пожалуй. даже надменно-презрительны.
Я не видел в этих людях враждебности. Они были насторожены, безучастны, равнодушны к тем. кто, в конце концов, ничего не мог изменить и коренном укладе их жизни. На их исторической памяти приходите и уходило такое множество «владык» — китайцы, монголы, португальцы, голландцы, англичане, французы, японцы и, наконец, американцы...
Впрочем, это «наконец» весьма относительно, потому что в Азии ничто не имеет конца. Причиной тому огромность континента и сложный его состав. Постоянному перемещению племен здесь способствовало обилие горных массивов, страх гулких пустынь, заманчивость урожайных полей риса в дельтах рек. соблазнительные острова, изобилующие пряностями, и побережья, усеянные драгоценностями.
В Азии всегда маячит «завтра», потому что мужская сила — гордость мужчины, а плодовитость почетна для женщины, и несмотря на голод, холеру, дизентерию и оспу, племена разрастались, и Срединная империя все выпячивала сбои границы и протягивала жадные щупальца к рисовым полям и путям, ведущим к морю, где лежат Южные острова.
В отблеске этих «завтра» город Сайгон, с его тенистыми бульварами, комфортабельными виллами, с налетом старомодной французской элегантности, показался мне таким же недолговечным и таким же неуместным в этой стране, как и я сам.
Внезапно впереди мелькнуло что-то яркое, какие-то движущиеся фигуры. Ярдах в пятидесяти я увидел ярко-синюю черепицу, загнутые кверху края крыши и золотую резьбу пагоды. От входа шли три монаха — двое молодых поддерживали под руки старика. Они дошли до конца дорожки, двое молодых расстелили коврик и усадили на него старика. Рядом, так чтобы он мог достать рукой, молодые монахи поставили глиняный сосуд. Почтительно поклонившись, они скрылись в пагоде, а старик сидел, как одинокое изваяние, устремив взгляд на нашу приближавшуюся машину.
Мы еще не поравнялись с ним, когда он поднял глиняный сосуд и вылил содержимое себе на голову, как бы совершая ритуальное омовение. Жидкость потекла по его лицу и плечам, пятнами расплылась по желтой его одежде и по коврику, на котором он сидел.
Потом, очень неторопливо, он поставил сосуд, пошарил в складках одежды и вытащил обыкновенную зажигалку. Он щелкнул колесиком, раздался приглушенный взрыв, и все его тело охватил огонь.
Теперь мы с ним поравнялись. Меня обдало жаром и запахом горящего мяса. Люди закричали и бросились к нему, полицейские отпихивали их дубинками и прикладами винтовок. Наш шофер дал газ — я почувствовал. как машина рванулась вперед. В последнюю секунду я успел увидеть лицо старика.
У него всегда был талант к дипломатическим спектаклям. Но раздумывать было некогда. Рядом уже стоял заведующий протокольным отделом, который быстро провел меня через процедуру обмена приветствиями.
Продолжение