Настало время для заключительной части разбора лекции отца Андрея Кураева о романе Михаила Булгакова Мастер и Маргарита, поговорим о т том, кто кого помиловал, почему Мастеру дан покой вместо света, и о том, кто, кроме Понтия Пилата получил отпущение грехов, а кто - позитивную перемену в жизни.
Сама лекция
Итак, начнем с того, чем я закончила четвертую часть: Иешуа не "добренький", в романе в принципе нет места для радикального толстовства, но есть милость могущественного (сына Божия, посланного Искупителем) к одному из заблудших чад (он и Пилата, и Крысобоя считал заблудшими).
Странным образом лектор преподносит нам окончание романа: Иешуа выносит приговор Мастеру, и тому дарован "покой без света". Почему вдруг такое неприятие домика с цветными стеклами на окнах, общества любимой женщины, и цветущего вишневого сада. Сад не принесет плода? Да кто об этом может заявить уверенно, кроме дарителя. Отец Андрей?
"Мастер не может больше ничего создать, он сами об этом говорит". Ну да, а что может сказать человек, которого только что извлекли из психушки и которого "лечили" тогдашними, весьма суровыми по части убиения воли препаратами? Вот так вот сразу возродиться к жизни и творчеству? Мастер не сверхчеловек. Обратимся к книге:
– Так, стало быть, в Арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение?
– У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, ответил мастер, – ничто меня вокруг не интересует кроме нее, – он опять положил руку на голову Маргариты, – меня сломали, мне скучно и я хочу в подвал. "
Его поломали.
Но почему-то лектором выпущено, что Воланд находит "лекарство" для Мастера, показав ему на прощание то, на что была дана санкция "света", визитом Левия Матвея, где и прозвучало про "не свет, но покой"
Мастер увидел прощение Пилата, он сам стал его автором, он и это прозрел своим романом, той дерзновенной логикой, которая вела всё его повествование так, что оно стало похожим на события седой древности. Мастеру было даровано стать гласом великого отпущения грехов, ибо раскаяние было искренним и было принято. Помните эту торжественную и прекрасную сцену?
– Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одною фразой!
Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
– Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за много тысяч этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежал и он.
Непрощаемый грех - отрицание Бога. Всё остальное прощаемо, если раскаяние чистосердечно. Так что будет Мастер творить там, в покое, рядом с той, что любила и страдала, Мастер видел и осознал своё могущество провидца.
И еще одно отпущение грехов состоялось - помилование Коровьева, он же "фиолетовый рыцарь", когда-то неудачно пошутивший о свете и тьме. Исследователи полагают, что прообразом был еретик-катар, рыцарь и менестрель Пьер де Каденет. О том, что катары считали земную юдоль творением Сатаны я уже писала.
Кураев говорит, что у Мастера не было друзей, кроме втершегося в доверие Алоизия Могарыча. Но кто сказал, что "там", в предоставленном убежище не может быть у него друзей? Берем роман, читаем, что говорит Мастеру его Маргарита: " Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. "
Так кто придет-то? Равные по таланту и интеллекту, но также не сподобившиеся света. Ну, к примеру, может заглянуть на поболтать король вальсов, который на Весеннем балу был только что. Или Джордано Бруно - чем не собеседник ? Маккиавелли, Монтень, Вольтер, Спиноза - вполне возможные и интереснейшие собеседники и Мастер будет принят в их круг как равный.
И о витражах. Не знаю, чем так Кураеву витражи неприятны, но окна с витражами, в пасмурный день или вечером, когда в доме зажигают огни, несут свет и радость вовне, то есть всем, кто оказался за стенами дома. Нести свет вовне - это задача творца, и скрип гусиного пера довольно ничтожное неудобство, у других творцов карандаши ломаются, пишущая машинка гремит или клавиатура клацает.
И в конце моей и без того уже долгой писанины об утверждении, на котором построена вся, абсолютно вся лекция о. Андрея: "В романе нет наших".
Ну да, скажите это читателям. Какая девушка или женщина с интеллектуальным уровнем выше "любительниц глянцевых журналов и сериалов жанра "дева в беде" не мечтала встретить Мастера и посвятить жизнь ему и стать вдохновительницей будущего шедевра?.
Какой юноша, имеющий желание и упорство, чтобы творить что-то отличное от юношеских безобразий не мечтал повстречать свою Маргариту, с которой можно было бы делиться мечтами и планами и при её поддержке создать нечто достойное?
Там вполне есть "наши". Целиком и полностью наши, грешники, верящие в Бога, но имеющие потребности и сил каяться в пусть и греховной, но Любви. Именно поэтому и они и не могли попасть в свет - нераскаянных грешников туда не пускают, а Мастер с Маргаритою не расстались бы даже ради Рая. Мимо этой булгаковской аллюзии на тему Адама и Евы Кураев тоже прошел мимо.
И, кстати, кое-кому визит Воланда со свитой и знакомство с Мастером оказались до крайности полезны в профессиональном плане - бывшему крайне плохому поэту, но небесталанному человеку, а в завершающих строках романа сотруднику института истории и философии, профессор Ивану Николаевичу Поныреву. А чем бы кончилась его жизнь, останься он в литературной тусовке виршеплётом на подхвате у Берлиоза или ему подобного типа? Пьянством, осознанием собственной творческой импотенции и, скорее всего, суицидом? Опять же отсылка к Фаусту:" Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.".
И на этой оптимистической ноте, я, пожалуй, закончу свою "серию возражений".