А вот в шестом доме макаронник один весь дом уже скупил – по квартирке, по квартирке. 99.

Глава 6.

Между тем я тоже не терял времени зря – полови­ну следующего после часов слежки дня я посвятил выстраиванию общей картины событий похище­ния коллекции. Всё через того же однокашника и его друзей-коллег по сыскной работе я выяснил, что ночью с восьмого на девятое июля к подвалу на Мастерской подъехали два грузовых автомобиля с крытыми кузовами, из которых вышли мужчины в касках и жилетах оранже­вого цвета. Огородив площадку перед углом дома, где, собственно, и помещался вход в подвал, мужчины стали проводить ремонтные работы, вскрывая отбойными мо­лотками асфальт и копаясь в предстающих перед ними трубах. В половине первого ночи к рабочим подошёл вызванный кем-то из разбуженных жильцов дома сантех­ник местного ЖЭКа, но ему объяснили, что приехала летучая губернаторская аварийная бригада для устране­ния неполадок с водоснабжением соседнего района. Сан­техника объяснение устроило, и он отправился домой; лиц же говоривших с ним не заметил, поскольку было довольно темно, а он был пьян по случаю двенадца­той годовщины дня рождения старшего сына. Отбойный молоток вскоре стих, затем рабочие копошились вокруг злополучного угла ещё часа полтора, сели в свои маши­ны и уехали. На прорубленные ими канавки никто не об­ращал внимания часов до десяти утра, пока не пришёл Тихомиров и не обнаружил пропажу ценнейших вещей из своей коллекции. Все три металлические двери были закрыты на замки и не имели видимых повреждений. На­ходившийся в состоянии шока коллекционер на допросе у следователей показал, что в ночь преступления его в го­роде не было, что он ездил в Калининград для просмотра подлинника кисти Брегейля-старшего; что поездка стала результатом одной встречи здесь в городе и нескольких телефонных переговорных звонков из Калининграда от обладателя подлинника. Тихомиров в Калининграде не на­шёл по указанному ему адресу лица, с кем вёл переговоры, и, заподозрив неладное, первым же самолётом бросился в Петербург. Не заезжая домой, он прибыл на Мастерскую, где вид недлинных узких траншей объяснил ему, по его же словам следователям, всё. Сыщики проверили следы сим­карты мобильного телефона звонившего и выяснили, что она была зарегистрирована полгода назад на древнейшую и почти безумную бабульку с Васильевского, которую не­знакомые ей «племяннички», как она их называла, привез­ли в один из киосков связи и дали за её труды оформления номера пять тысяч рублей. «Племяннички» – так с лёгкой руки свидетельницы стали называть псевдокалининград­цев и следователи опергруппы, – видимо, и названивали прямо из Питера Тихомирову; а внешность этих родствен­ников не запомнили ни бабулька, ни сотрудники киоска связи. Тихомиров, правда, описал черты лица говорившего с ним о Брегейле, но составленный портрет представ­лял собой лишь типичную коротко стриженную физионо­мию с высоким лбом и широко открытыми глазами; увы, не проходившую ни по каким картотекам. Сам коллек­ционер называл помрачением то состояние, в котором до­говаривался о покупке картины – ему было известно, что полотно находилось в розыске после похищения из город­ского музея Антверпена; сумму, причём, Тихомиров упорно не называл, как и не комментировал саму ситуацию пере­говоров с представителем криминального мира. Общую стоимость украденного Тихомиров тоже объявлять не стал, ограничившись перечислением непосредственно предме­тов. Один из оперов, взяв с меня слово, что я не передам листочки в руки журналистов, скопировал и передал мне полный реестр похищенных вещей. Признаюсь, при чте­нии текста у меня в буквальном смысле вставали дыбом волосы – подлинники трёх картин Ван-Гога, двух эскизов Дали, полотен Малевича, Врубеля, и Васнецова; фарфоро­вые сервизы Лиможа и Гжеля, кольца и броши Иеремии Позье; иконы кисти Феофана Грека и Рублёва,– стоит ли перечислять остальное? В списке отмечались и двенад­цать вещей, некогда принадлежавших Черкасовым – кро­ме уже виденных Бахметовым часов с бриллиантами, были украдены полотна Боровикова, Крамского и предметы дамского туалета в виде золотых табакерок и пудрениц вто­рой половины девятнадцатого века. После получения это­го списка кое-что для меня стало проясняться. Гарик, в со­ставе бригады чистивший подвал на Мастерской, рассовал по карманам увиденные по ходу операции и предметы се­мьи Черкасовых – следовательно, у него, возможно, были и другие украденные вещи. Понятно, что организаторы ограбления настрого запретили своим проносить что-либо мимо «общака», поскольку известна степень риска сбыта краденного антиквариата. Гарик, видимо, не удержался и решил ещё подзаработать самостоятельно. Как же он узнал, что Бахметов являлся потомком Черкасовых, пока для меня оставалось загадкой; всё это, однако, было во­просом второго плана – главное, в моих руках находилась ниточка ко всему клубку произошедшего. Нужно было на­чинать активно действовать.

Встретившись поутру следующего дня с Бахметовым, я вкратце рассказал ему о ходе расследования и, взяв пред­назначенные для покупки часов деньги, двинулся в Каза­чий. Назвавшись налоговым инспектором, через дворничи­ху двора Гарика я узнал, что жильцы квартиры тринадцать на третьем этаже вселились недавно, жилплощадь сняли на два месяца вперёд; живут тихо и незаметно, но пару раз к ним вваливалась шумная подозрительная компания и за­бирала его куда-то; молодая женщина на сносях на меся­це восьмом, а муж её смирный и приветливо здоровается. «Разве я не понимаю, – держа в руках ведро и метлу, гово­рила дворничиха. – Во всём должен быть порядок. Но у нас тут не живёт никто, кто бы мог вас заинтересовать. А вот в шестом доме, – махнула она в перспективу переулка, – ма­каронник один весь дом уже скупил – по квартирке, по квартирке. В детстве, помню, ходил вечно с перемазанным соплями лицом и ныл, как сивый тюлень, когда били маль­чишки. А приватизировал пекарню и вермишельную фа­брику – коттедж в Стрельне отгрохал, и всё мало – решил свой дом жильцам сдать. Делишки там тёмные – инородцы вокруг него всё крутятся…»

Поблагодарив кивком авгура не теряющую граждан­скую бдительность женщину, я направился в местный райотдел милиции, где служил опером один из моих това­рищей по университету; и не вышел из его кабинета, пока не получил максимально полную для себя обойму сведе­ний о жильце тринадцатой квартиры. Не переставая удив­ляться возможностям современного сыска, я узнал, что по­допечного моего зовут Игорем Николаевичем Кочетковым, что приехал он к нам из Архангельска, что закончил там девять классов школы и один курс технического училища; что входит на вторых ролях в состав так называемой архан­гельской группировки, руководимой неким Самострелом; что эти архангелогородцы, в свою очередь, являются ма­лой частью разветвлённой сети криминального мира, кон­тролируемую Шамилем Моисеевичем Бероевым; что жил Кочетков с некоей Светланой Борисовной Мысливой без заключения брака в снимаемых квартирах в течение по­следних трёх месяцев по адресам на Кузнечном, Достоев­ской, а теперь и в Казачьем.

Сбегав в ближайший магазин за коньяком, я поси­дел с товарищем полчаса, вспоминая прежние дни (пить, впрочем, в его кабинете не стал) и только потом двинулся дальше.

В моей голове в общих чертах созрел план. Я доверяю своей интуиции, а она подсказывала мне сразу выходить на контакт с Гариком, бросив при этом небезопасное за­нятие слежки за группировкой в ожидании какого-либо форс-мажора. Главный вопрос, который я должен был для себя решить, заключался в определении границ соб­ственных правомочий – насколько должен был я помо­гать следствию в деле розысков похищенной коллекции, если главной моей целью сейчас становился увод Кати из сектора размаха меча Фемиды. Судя по всему, следствие, не имея серьёзных зацепок в выстраивании версий, пока топталось на месте. Кража, действительно, была проведе­на профессионально – были перерезаны проложенные под землёй электрокабели сигнализации, блокированы частоты сигнализации беспроводной, вскрыты отбойным молотком стены со стороны канализационных коридо­ров, вывезены только самые ценные вещи коллекции. И всё это прошло в обстоятельствах отсутствия каких-либо важных свидетелей – пьяного сантехника, конечно, в рас­чёт не берём.

Идя на контакт с Гариком, и не сотрудничая со след­ствием, я вступал в серьёзные противоречия с законом; если бы я, однако, попытался элементарно помочь след­ствию, меня бы сразу оттеснили от моих собственных розысков, после чего, я лишался реальных рычагов само­стоятельно защитить Катю. Мой выбор, понятно, был пре­допределён ещё до постановки этой страшной для меня дилеммы – по крайне иррациональной русской привычке идти на «авось», я решил с максимальной для себя пользой употребить в расследовании все известные мне сведения, будучи готовым при этом и к необходимости объясняться с представителями правоохранительных органов. В момент принятия решения во мне, наверняка, сработал какой-то – как сказал бы один знакомый профессор, написав­ший книгу под названием то ли «Взгляд на культуру», то ли «Смысл культуры», – чисто национальный архетипический механизм мимикрического выживания непосредственного детского сознания в бесконечно сложном контексте бессо­знательной жизни окружающего нас варварского, по сути, коллектива, декларирующего при том устами своих идео­логов установки равнения на образцы правовой культуры римского образца. Я, наверное, слишком загнул, а сказать попроще – в России вступление в противоречия с зако­ном порой есть единственно верный путь к выживанию. По крайней мере, если исключительно все не придавлены законом. Это моё личное мнение – не думаю, что меня бы поддержал даже этот профессор-культуролог. Впрочем, мы сильно отвлеклись от самого сюжета.

Продолжение - здесь.

ОГЛАВЛЕНИЕ.