Рвануло! Дрогнуло! Снялось!
В конвульсиях взбешенной ночи
сместилась городская ось
и в сломанном пазу грохочет.
А площадь медленно качнулась
и поползла, как сцена, в бок,
наматывая нити улиц
на свой асфальтовый клубок.
И пламень молнии летучей
дома, деревья, самосвал
"схватил" нечаянно, как случай,
и абрисно обрисовал.
Гроза, как режиссер умелый,
высвечивала сотни лиц,
выбеливала ярким мелом
и прятала среди кулис.
Перед морским ревущим залом
в один сверкающий момент
фигуры на бегу ваяла
и схватывала, как цемент.
Она ведь знала, что у многих
людей не существует лиц,
а есть наборы черт убогих,
которые скрепляет блиц
страстей, что озаряют мрак,
особенно - любовь и страх.
Она ведь знала: зритель черствый -
не мирозданье, а мирок,
пять-шесть статистов и обчелся,
да от пальтишка номерок.
Но в грохоте, открывшем бездны,
от потрясенья сам не свой,
он гибнет, как солдат безвестный,
чтоб стать вселенной и травой.
Пускай он в жизни хам и склочник,
но сострадания восторг
из наболевшей оболочки
лишь то, что истинно, исторг.
Так летнее крутое солнце,
распарив, как заварку, лес,
окутывает в полдень сосны
смолистым духом до небес.
Так воздух над заснувшей Ялтой
после прошедшего дождя
озонной йодистою мятой
вдыхаешь, горло холодя.
Так тучи, пропустив артистов,
точней - запечатленных лиц,
как занавес большой и мглистый
по взрезу молний разошлись.
И грому, бывшему в ударе,
и труппе, жаждущей хвалы,
катило море благодарно
оваций гулкие валы.