В качестве вызова психологии, т.е. академической психологии, попытаемся определить, что такое быть человеком. Остаемся ли мы загадкой для себя, потому что мы еще не провели достаточно исследований или не собрали достаточно информации о себе, или это, возможно, потому что у нас нет настоящей природы, нет естественной природы, потому что мы самоопределяющиеся животные?
То, что такое быть человеком не может быть определено, концептуализировано или зафиксировано в какой-то теоретической структуре или рамках. Совсем недавно Тим Ингольд поставил вопрос о том, что мы должны думать не как существа, а как недостатки, то есть не как дискретные и предварительно сформированные сущности, а как траектории движения и роста. Если это так (и все сейчас, кажется, указывает в этом направлении), то наше бытие человеком, наше бытие как личность - это некая вещь, на которую мы должны постоянно стремиться, пытаться быть.
В каждый момент мы сталкиваемся с уникально новыми обстоятельствами, с некоторыми сходствами, но также и со многими отличиями от тех, с которыми мы сталкивались ранее. Таким образом, для нас жизнь - это задача, в рамках которой мы постоянно несем бесконечную ответственность за то, чтобы вместе с окружающими нас людьми создавать самих себя. Однако в нашем упрощенном поиске в "Научной психологии" "объективной" или "фактической, вечной истины" это слишком легко забыть. Есть другой способ? Думаю, есть.
В настоящее время мы склонны рассматривать обстоятельства, которые сбивают с толку или дезориентируют нас с толку, которые являются для нас странными и новыми, как создающие для нас проблему. Таким образом, мы пытаемся найти решение этой проблемы, когнитивно объясняя ее в аналитических рамках, которые теоретически соответствуют особенностям данного обстоятельства и которые можно представить себе в виде набора элементов. Это метод, принятый в наших лабораторных науках, которым мы сейчас стараемся следовать в наших исследованиях в области психологии. Но уже ясно, это зависит от селективного мышления между нами и реальностью в целом. Однако существует совершенно иной способ реагирования на такие обстоятельства.
Картезианское наследие
Что является таким особенным и уникальным для людей, для людей? Очень легко подумать, как это сделал Декарт, что мы должны начать наши исследования нашей собственной человеческой природы как живых существ, думая о том, что должно быть темой, предметом наших исследований. Не для того, чтобы основывать наши запросы на неясных чувствах, а, как он сказал, в ясных и четких представлениях о том, что мы уже знаем о людях. И что особенного в людях, так это то, что у них есть разум, не так ли? Вот что делает их такими особенными.
И действительно, в нашем повседневном разговоре мы постоянно говорим о таких умственных вещах или объектах, как "мысли", идеи, воспоминания, образы, о решениях, суждениях и о знаниях, как если бы все такие вещи или объекты уже существуют, и все мы уже точно знаем, о чем говорим, если мы этого не сделали, как еще мы могли так легко использовать такие слова, как ничего , если бы они могли быть такими, как "нет"?
При таком мышлении нам очень легко думать, что вещи, которые мы представляем своими словами, хотя, казалось бы, скрыты от нас, имеют гораздо большее значение, чем просто слова, которые мы используем, пытаясь описать их природу для окружающих нас людей. Таким образом, наш разговор формируется нашими умами, а наш разум формируется определенными (научно открываемыми) объектами, содержащимися в них.
От примата "ясных и ясных идей" к примату спонтанно реагирующих, живых движимых "общих суждений".
Нам необходимо признать, что физическая реальность сама по себе является неопределенной. И то, что мы видим объективным в наших экспериментальных исследованиях, это прежде всего вопрос о конкретных субъективных ожиданиях, которые мы связывали с созданием экспериментальных механизмов. Другими словами, как, например, разъясняют Саймонс и Резник, то, что мы видим, зависит от того, что мы ожидаем увидеть, и что мы ожидаем увидеть - в связи с нашей задачей, в конечном итоге ; что мы видим - в отношениях между нашей исходящей, исследовательской деятельностью в отношении аспектов нашего окружения и их ближайших результатов.
Таким образом, мы сами решаем, проводить ли различие между тем, что мы считаем субъективным, и той целью, которую преследуем. Барад называет такие расколы или разрезы агитационными разрезами, ибо мы можем воплощать их по-разному, в разные моменты времени, с разными целями, выделяя внимание и действия, отличающиеся от тех, которые мы наблюдаем в настоящее время.
Все это означает, что, вопреки нашим декартовым запросам, вместо того, чтобы обнаруживать в наших запросах уже существующие вещи, мы сами постоянно создаем такие вещи, как таковые. Как ни странно, это также означает, что до того, как мы осмотрим наше окружение, что мы выберем для внимания и что мы будем игнорировать, наши тела будут делать для нас, не осознавая того, что они это делают.
Другими словами, хотя то, что находится перед нами, само по себе является неопределенным, мы видим в этом нечто вроде "вещи" того или иного рода. Действительно, чтобы пойти дальше, как хорошо известно с так называемыми двусмысленными фигурами, мы можем видеть набор из двух волнистых линий, направленных друг против друга, либо как изображение формы вазы, либо как контуры двух лиц два различных восприятия, которые мы видим только что происходит в нас, как мы смотрим через линии перед нами.
Ничто не скрыто: переход от того, что внутри нас, к тому, что внутри нас есть.
Обладая только общей системой предвидения, вызывающей суждения, мы, как член языкового сообщества, можем понять, что различные гудящие звуки, издаваемые людьми изо рта, не просто завораживают, беспорядочно звучат, но что некоторые из них являются вопросами, а другие - ответами, что одни наполнены дружелюбием, а другие - агрессивностью, и так далее. Действительно, как Дьюи уже давно сказал, что, чтобы понять, что значит предвидеть вместе, необходимо сделать перекрестную ссылку, которая в случае принятия мер приводит к участию в общем, инклюзивном начинании.
Для окружающих может только координировать свое поведение с нашим, если мы все разделяем структуру предвидения, которую мы все, в устно сформулированных высказываниях и других выразительных действиях, пробуждаем друг друга в отношении наших возможных последующих шагов. Таким образом, мы можем спросить: оживляет ли наш разум наши тела, или наши тела оживляют наш разум? Наша способность понимать движения других людей в выражении мнений таким образом, конечно, поражает, но мы так легко воспринимаем это как должное, что мы не придаем достаточного значения деталям того, что происходит в тот ранний период нашей жизни, в течение которого вырастают в такие же способы действия, как и окружающие нас люди.
Но как отмечает Витгенштейн, картинка, манера говорить, которая лежит в нашем языке, может удержать нас в плену, и мы не можем выйти за его пределы, поскольку наш язык повторяет ее нам неумолимо, но мы не замечаем, в какой степени мы видим мир через наши манеры говорить (речь). Это потому, что мы пришли к воплощению нашей речи диалогическим/терменевтическим путем, в котором, поскольку все просто реагируют друг на друга, никто не может быть идентифицирован как ответственный.