Метель, странно кружившая в пустыне, мешала песчинки со снежинками, и, казалось, что и песчинки становятся белыми…
Шли пастухи, завернувшись в кожухи, лаяли собаки, мерцала далёкая синевато-зелёная звезда; ехали на верблюдах старики, и караваны тянулись за ними, и дары, какие везли звездочёты, были не простыми, но знаковыми…
Мать замирала над колыбелью, отец чуть в сторонке, ожидал; белый ослик и серый вол точно дремали стоя…
Вертепы скоро появятся: будет из разных материалов восстановлен псевдоисторический антураж; детки будут расспрашивать про младенца, ждать сластей.
И никогда никому не узнать, как было, что было…
Мать, пеленая младенца, спрашивает отца:
-Ты веришь в его необыкновенное предназначение?
-Не знаю, что и думать, - отвечает, поглаживая бороду. – Мы можем стать заложниками обмана.
Мать действует споро, легко; младенец спит, посапывая.
Где огонь?
Где-то же должен гореть огонь, но где же он разжигался в пещере?
В какой-нибудь нише, вероятно.
Вероятнее всего никто не шёл – легенда о пастухах и волхвах разработана теми, кто писал Евангелия, чтобы убедить предельно грубых, жестоких, живущих на инстинктах современников в том, что рождение было чудом.
Что оно было Рождеством.
-Давай подождём, - говорит отец. – Прежде, чем что-то решать, надо посмотреть, как будет расти малыш, развиваться…
Тени мелькают.
Трое волхвов кланяются ручьями белых, под стать снегу, бород.
Пастухи месят тропу…
Где-то далеко горит огнями праздничный город…
Да какие там огни!
Непредставимость тогдашних людей осложняет дело восстановления справедливой картины былого.
Или – она не нужна?
Легенда красива, детям так интересно слушать её, в жизни современных взрослых она уже не имеет почти никакого значения.
Младенец, спящий на руках у матери, или в колыбели, родился в обычном доме: бедном, с грубой обстановкой, и ничто не предвещало грядущего.
Оно раскрылось далее, но было гораздо более сложным, чем пытаются представить прошедшие века, столь многое сводящие к обряду и легенде.
Всего лишь.