Дидзис сидит на корточках в конце грядки и обеими пятернями выдирает мокрицу. Если нет-нет да обожжется крапивой, не пищит и не жалуется, лишь шумно вздохнет, совсем как отец, когда что-то причиняет боль. Я нахваливаю Дидзиса за трудолюбие, он расширяет свою полосу, пока не замечаю, что на грядке не остается ни единой морковинки. Вновь объясняю, как выглядят всходы моркови, наказываю на середине грядки вырывать сорняки по единой травинке, чтобы не повыдергать всходы, а если двулистник валится набок, надо подсыпать земли и уплотнить ладошкой.
— Мам ... Я хочу пить.
— Сбегай домой, попей.
— А потом опять надо сюда?
— А как же! Ты ведь у меня вместо больной руки.
— А мальчишки в овраге будку строят.
— Какую будку?
— Как у индейцев.
— И что же?
— Они там будут жить.
— Кто это им позволит!
Дидзис встает, мнется.
— У меня ноги онемели.
— А! И чтобы размяться, надо сбегать к оврагу?
Мальчишка кивает.
— Теперь понимаю, почему ты в прошлую субботу у бабушки пропал.
— Только это тайна. Про будку. Об этом никому нельзя рассказывать.
— Ну ладно, ладно. Беги ... если только тебя большие мальчишки примут.
— Я им гвозди подаю. Или еще что-нибудь.
— Надень сандалии, а то ногу наколешь. Да недолго!
С какой радостью он уносится от меня! Но была ли бы я счастлива, если бы он держался за мою юбку? Мальчишка должен расти, как положено мальчишке. Бабушка, конечно, будет недовольна, что Дидзис отпущен к оврагу, она спокойна, лишь когда внук перед глазами. Да и я, признаться, тоже, только ничего не поделаешь, дрожу, трясусь, но пускаю: я ведь хочу, чтобы из моего сына мужчина вырос.
А Линард с этими разъезжает. Неужто она сидит с ним рядом, на месте законной жены? Или девчонка? А я тут тружусь над морковной грядкой, как золушка. Когда мы втроем куда-нибудь ездили? Вечно нет времени: то сев, то корма, то сено для своей скотины, то уборка, то пахота, а там уж и листья облетели ... Три года как купили машину: только на работу и гоняет. Да их возит. И все же ужас какая я несправедливая! Ведь Линард каждый вечер со мной. Да, но какое она имеет право, почему я должна делиться, ну, не делиться - терпеть то, что мой муж не может освободиться от прошлого? Как тонко она все устраивает: нет, Линард не бывшую жену катает, все делается ради дочери. А на самом деле — чтоб я не забыла, что, как сейчас, так и впредь буду всего лишь второй.Ладно, по сути оно так и есть, все эти годы я молча терпела, но теперь, когда она стала такой и все будут думать на Линарда, теперь-то надо же что-то делать! Мать права: Линард не смеет больше ходить туда, и, главное, ни в коем случае он не должен показываться с нею на людях. Как мне пережить этот выпуск, Господи, как я переживу? Нет, больше не допущу, чтобы Линард туда ходил.
Скотина бредет с пастбища домой. Бегу открывать хлев, по пути кричу матери, чтоб шла, привязала корову, я одной рукой цепь ей на шею не надену и не закреплю. Наловчилась бы скорее всего, если бы руку совсем отняли, а сейчас не стоит, сколько уж осталось — у молодых быстро заживает. А я ведь еще молодая, молодая, молодая!
Закрыв дверцу овечьего стойла, выхожу из хлева и останавливаюсь в нерешительности: идти обед готовить или еще пополоть? Лучше пополю еще часок, сорняки лезут — спасу нет. Сегодня Линарда не будет, так что можно обойтись обедом поскромнее. Поджарим вчерашнюю картошку да сделаем салат. Дидзис, правда, его не любит, но витамины нужны, хоть сколько-нибудь да съест. Я тоже в детстве не любила салаты, наверное и вкус передается по наследству. А может, с возрастом меняется.
Только принялась полоть, мысли про них тут как тут, будто поджидали на грядке, чтобы опять меня теребить.
— Вот разошлась, даже головы не поднимет! Помощников не надо?
Поначалу не узнаю голоса, но тут же, еще не взглянув, догадываюсь, что это двоюродная сестра Линарда Ария.
— Таких не надо, - смеясь отвечаю я. - Рижанки боятся ноготки испортить.
Поднимаюсь, веду гостью в дом.
— Что у тебя с рукой? - спрашивает она, хотя видно ведь, что в гипсе, - просто такова уж человеческая натура: спрашивать об очевидном.
— Упала и сломала.
Ария все-таки не отстает от меня, пока не выпытывает все до мельчайших подробностей. Тем временем подходим к дому. Гостья здоровается с моей матерью, снимает плащ и выкладывает на стол гостинцы: свежие огурцы, булочки, буханку так называемого крестьянского хлеба, который можно достать только в Риге.
— Черный хлеб-то из города везти вроде ни к чему, - упрекает мать. — Лишнюю тяжесть тащить. Была бы своя машина, тогда еще туда-сюда.
— С нашими зарплатами только машину и покупать. Это уж для богатых колхозников, — парирует Ария. И спохватывается: — Где же Дидзис, конфеты вот ему. Ах, с мальчишками ... А Линард?
— Поехал искать Дайге туфли к выпускному, — отвечаю я, радуясь тому, как спокойно звучит мой голос.
— Один?
— Все втроем.
— А!
Конечно, она не удивлена. Чему тут удивляться? Ария про наш тройственный союз знает. Раньше ездила в тот дом, теперь сюда ездит. Может, когда и к ним заезжает.
— Пора доить. Пойдешь со мной? Небось нынешнего бычка еще не видела. Пригожий стал, — говорит мать, надевая свой «коровий» халат и подхватывая подойник.
— Неужели опять растить будете? — удивляется Ария. — Зарезали бы, меньше труда.
— Кому резать-то? У меня ведь особый зять: мол, я вам не заплечных дел мастер. Говорят, он не деревенский он человек. Ну да бог с ним, и пусть не режет, нам не к спеху.
— А на базар...
— Чтоб я да на базар?
— Молодые.
— Эти-то? Их палкой не заставишь на базаре стоять. Ну да и пусть не стоят! Летом бычок травы отъестся, за зиму — сена, да горсть-другую комбикорма подкину, там опять лето - опять на травке погуляет, а осенью - на комбинат, и тыща в кармане.
— И что вы живот надрываете из-за этих денег? - ужасается Ария.
Тут меня чуть зло не разбирает. Еще станет учить нас, как жить, и так один умнее другого - не договоримся никак.
- Машина есть, - Ария загибает палец, - мебель куплена, цветной телевизор стоит. А дальше что? Не держи вас скотина, могли бы каждый год на юг ездить. Как мы. Или за границу.
— Это когда же? - не выдерживаю я. - С весны до осени мы с Линардом почти не видимся, разве что ночью. А зимой везде голо да холодно, кроме Африки. Кто нас туда повезет?
— Больше просто нет смысла копить деньги.
— Мы за деньгами не гонимся, - с достоинством отвечает мать. - А то держали бы две коровы - и я, и они. И свиней на продажу не откармливаем. Резону нет. Без тонны картошки какая свинья, толкай в нее хоть комбикорм, хоть хлеб, прямо грех, ей-богу. Вот бычок - этот окупается.
— И корова молока много дает, - продолжает Ария считать наши деньги.
— Да, молока у нее хватает, устанешь доить, вот пойдем со мной, увидишь. Только отел тяжелый, того и гляди уйдет. Оттого и телочку растим. А с этой осенью расставаться будем.
— Опять тысяча.
— А ты бы задаром отдала?
— Может, вообще не держать?
— Я тебе так скажу: тут не Рига, в нашу лавку молоко и творог не завозят. Да и с какой это стати я буду топтаться в очереди за мясными обрезками, а остатки со стола выкидывать на кучу, что за хлевом? Когда в доме есть добрый окорок — и самим есть к чему приложиться, и гостей не пугаешься. Сейчас Балва поджарит, хочешь по постней, хочешь, пожирней. Уж наверное по постней, вы, городские, жирного-то избегаете. Ну, идешь, так пошли.
Ария, она уж такая и есть: если примется в чьей-то жизни наводить порядок, то покоя не жди. Одна она знает, как должны люди жить, сами они того не ведают и живут сплошь неправильно. Ария, наверное, никак не может понять, почему мы с таким упрямством придерживаемся этой неправильности. Что толку ей объяснять, что со скотиной ведь как: она прибавляется — хоть плачь, хоть пляши. Взять овец: осенью трех оставили, а они принесли пять ягняток, теперь вот их восемь. А где за коровой ухаживаешь, там заодно и теленку свежей подстилки сыпануть нетрудно. Правда, не будь матери, не знаю, как бы я. На весь день скотинушку не бросишь. Так что я должна быть матери благодарна и за Дидзисом она присматривает, а я обижаю ее. Но как мне быть с нею хорошей и ласковой, когда она столько плохого говорит про Линарда?
Картошка уже почти сварилась, когда Ария возвращается. Мать осталась цедить молоко. Ветчина подрумянилась, осталось вылить на сковородку яйца, и обычное крестьянское угощение готово. Ой, салат! Чуть не забыла.
После обеда Ария переодевается в купальный костюм и предлагает себя в помощницы на огороде.
— Вы, деревенские, все же неисправимы, - продолжает она учить меня правильному образу жизни. - Зачем вам мучиться с таким большим куском земли? Вскопали пару грядок, и хватит.
— А за морковью на базар ехать, что ли? Только кто же ее будет продавать, если все так - пару грядок. Дидзис морковный сок до самой весны пил.
— Уж не составляешь ли ты для него дневной рацион, как для телят?
— Не вредно бы.
Ария елозит на корточках у грядки, нет-нет да вырвет сорняк. Сдается, что эта работа доставляет ей еще меньше удовольствия, чем Дидзису. Где он так долго? Сказала ведь, чтоб не задерживался. Действительно, совсем от рук отбился.
— Тебе надо бы второго ребёнка, — говорит Ария.
— Да, но ведь...
— Линард не хочет?
— Почему же...
— Тогда в чем дело?
— Может, это покажется глупым, но ... мне неудобно ...
— Замужней женщине! С какой стати?
— Из-за работы. Года не прошло, как меня поставили главной. Выдвигали, надеялись, а я - в декрет. На что это будет похоже? И где найти на мое место?
— Похоже, тебя поставили, потому что лучше никого не нашли. Тогда тем более — какое тебе дело!
— Да не так это все!
Ну ничего не смыслит! Раз откуда-то перевели зоотехника, значит, то место осталось пустым. Только, есть ли смысл Арии объяснять? У нее свое, неисправимо городское восприятие, нашей жизни ей никогда не понять.
— Ты выглядишь усталой, — говорит Ария, — вот я и подумала, что, наверное ...
— Да нет, нет.
— Ты счастлива? — вдруг спрашивает она.
— Да! — не задумываясь отвечаю я. Жестко, почти вызывающе. Я готова засвидетельствовать это в любой момент и кому угодно. Я ношу это свидетельство с собой как пропуск, как справку, дающую право ходить с поднятой головой, ни о чем не сожалея и ничего не стыдясь.
— Да!
Может быть, у Арии что-то вызывает сомнения, может, и другим так кажется. Возможно, я и сама хотела бы более легкого счастья, но раз уж в решающий момент выбрала это, то у меня должно хватить сил для него. Почему бы мне не считать себя счастливой? Разве Линард не любит меня, разве был когда груб? Разве он пьяница, лодырь? Дурак? Единственное, в чем могу упрекнуть его, это то, что он слишком заботится о н и х. И ведь тоже - смотря как на это посмотреть. На их месте мне, наверное, казалось бы, что заботится мало. Линард поступает благородно и правильно, благородно и правильно. До противного правильно! Лучше бы мне его успокаивать, рассеивать в нем угрызения совести, быть нежной и любящей, но единственной!
— Когда Линард вернется?
— Ни малейшего понятия.
— Не сказал?
— Он сам не знал.