Первая часть.
Вторая часть.
Третья часть.
В субботу утром Линард уезжает рано, чтобы к открытию быть у какого-нибудь магазина.
Стою во дворе, гляжу вслед, пока машина не скрывается за углом сада. И вот дорога пуста, двор пуст, и сама я пуста. И впереди пустой день. Как я смею так думать - скоро проснется Дидзис! И дел непочатый край, сорняки в огороде что зеленое одеяло. С чего-то надо начинать. Вздрагиваю, увидев стоящую рядом мать.
— Балва, доченька, не надо бы тебе его отпускать. - говорит мать ласково, что бывает крайне редко.
— Это почему же?
Она делает вид, что не замечает моего внутреннего сопротивления и продолжает жалостливым тоном:
— Худо, что мне приходится тебе об этом говорить, но хоть сердись, хоть нет... Лучше все же от родной матери узнать, чем от чужих услышать. Эта-то в положении.
— Неправда!
— Ты откуда знаешь?
— А ты?
— Все говорят. Только моя дочь ходит, как околдованная.
— Слышала. Но не верю. Если и правда, то прошу имя Линарда к этому не приплетать.
— Да ладно, ладно ... Только кто поверит? Из мальчишки разбойник растет, картошку окучивать надо, огород полоть, у тебя рука на перевязи! А он с этими по магазинам катается. Картошки на семена им дай, курицу на бульон дай. Мне не жалко, только по-людски ли это? Тьфу!
— Мам!
— О себе тоже подумай, доченька. - Мать вновь переходит на ласковый тон. - Что люди скажут: мужик кидается от одной жены да к другой? Порядочный муж так бы не поступал. Раз женился, на старом крест, и дело с концом. Деньги другое дело, раз положено, значит положено, об этом и речи нет. А жить почитай что на два дома ...
Мать замолкает, взглядывает на меня, желая узнать, что я об этом думаю, или ожидая ответа. Но я молчу. Соглашаться не хочу, и возразить нечем: упрямство - единственное оружие, которое у меня осталось, да и оно затупилось, как старый нож.
— Когда тебе говорила, не ходи за женатого, небось не послушала. Наверно, не думала, что так худо выйдет. Нелегко, нелегко тебе, дочка, а только потакать тоже не годится, надо прямо сказать: или эта или я!
— Это было бы жестоко. У него там дочь.
— И тут такой же ребенок! А эта сводит ваш брак на нет. Это разве не жестоко? Куда теперь от стыда деться?! Хоть в магазин за хлебом не ходи.
— Мама, я уже сказала.
— Да очнись ты наконец, очнись! Уж сестра-то Анита знает, как-никак вместе работают. Да и все говорят - глас народа - глас божий. И нечего церемониться: потребуй, чтоб он туда ни ногой.
— Не могу я...
— Ну так и будь подстилкой, - шипит она и уходит. Какой подстилкой! Разве могу я так - услышала сплетни. Но раз сказала сестра Анита. Кому? Кто это слышал? Может, нарочно треплются, чтобы правдоподобнее выглядело. Нет, и все же напрасно я пытаюсь убедить себя. Людям нравится почесать языки, это верно, но подобное могут распустить только враги, а к н е й, насколько я знаю, относятся хорошо. Наверное, все же. Как я ему ... как?
В машине
— Какие потрясные сады! - восторгалась Дайга, сидя рядом с отцом. Раньше ей никогда не приходилось ездить в машине в пору цветения, и она была просто поражена, что на протяжении всей дороги то с одной стороны, то с другой можно было видеть сады. Скорость стирала расстояние между ними, и бело-розовые острова мелькали непрерывно.
— Пап, почему вон у той яблони цветы красные? У всех белые, а у одной красные?
— Такой сорт, - отвечал Линард, даже не посмотрев, по
тому что в яблонях не очень-то разбирался. Спроси Дайга про марки автомашин или ripo моторы, он разъяснил бы во всех подробностях, но Дайга машинами не увлекалась; Дидзис в свои пять лет в машинах ориентировался лучше, чем она в свои пятнадцать.
— Смотрите, одна труба из яблонь торчит! Ну, кайф!
— Ты опять?! Как ты говоришь! - упрекнула Саулцерите.
— Ну и как же? — Дайга, подпрыгнув, обернулась к матери.
— Невыносимо.
— Правда, пап?
Линард что-то прогудел, это можно было расценить и как согласие с матерью и как согласие с дочерью.
— Ты никогда не поругаешь ее, - упрекнула Саулцерите. - Это я вечный цербер.
— Как ты говоришь! - воскликнула Дайга с притворным возмущением, и это вышло у нее так потешно и мило, что Линард улыбнулся.
— Цербер не жаргонное слово.
— А что же это!
— Злой и бдительный страж.
— Точно, это ты и есть.
Дайга была отчаянно весела, Саулцерите не хотелось портить и своего элегически-светлого настроения, поэтому не ответила дочери, хотя считала, что последнее слово всегда должно оставаться за взрослыми.
Саулцерите любовалась проплывающими мимо рощами и садами, полями, где рожь уже кустилась, а яровые еще только входили в силу. Над дорожным откосом роился пух одуванчиков, в заболоченных лощинах цвела запоздалая калужница, в одном месте было сине от первоцвета. В детстве Саулцерите с сестрой собирала эти цветы на их заветной поляне. От умиления сжало горло, и глаза затуманились влагой. Что за приступ чувствительности, в последнее время от каждой мелочи глаза увлажняются. Как она переживет выпускной вечер, глядя на взрослых красивых детей.
Пробежав еще некоторое расстояние, машина дернулась раз-другой, и мотор замолчал, с панели контрольных устройств на Линарда уставились два красных укоризненных глазика.
Линард вылез, поднял капот и склонился над переплетением металлических и пластмассовых кишок, казавшимся Саулцерите непостижимым, таинственным и даже отпугивающим. Чем-то там пошуршав, он подошел к бензобаку, отвинтил и вновь завинтил крышку, сел в машину и включил зажигание. Саулцерите не успела подивиться магической силе этих манипуляций, как мотор опять замер, потом ожил, вновь замер, чихнул и …
— Что-то вроде инфаркта, - определила Саулцерите.
Дайга прыснула. Линард, съехав на обочину, достал из багажника какую-то штуковину и склонился над мотором. Дайга тоже вылезла, встала с другой стороны и носом уткнулась в мотор, как и отец.
Подошла Саулцерите.
— Сапожник без сапог, портной без штанов, было бы просто странно, если бы у инженера собственная машина была в порядке. - иронизировала она.
— Чепуха. Продуем бензопровод, и все, я надеюсь, - оправдывался Линард, словно Саулцерите все еще его жена, чьи упреки надо отводить убедительно, однако сдержанно и по возможности нежно.
— Если бы во времена лошадиной тяги кто-нибудь принялся на дороге смазывать колеса, над ним бы вся волость смеялась.
Сейчас же - утро ли вечер, кто-нибудь да ремонтирует на обочине свою колымагу.
— Тут не в человеке причина. Машина намного сложнее овсяного мотора.
— Вряд ли. Просто люди стали легкомысленнее и ищут оправдание своему легкомыслию.
— Ты, разумеется, лучше знаешь, - пробурчал Линард.
В Рубезе они даже не остановились. Тут проходит межреспубликанское шоссе — этот городок всем по пути. Здесь около универсального магазина зачастую стоят даже рижские такси в ожидании, когда «туристы» сделают покупки, чтобы затем везти этих «туристов» обратно, почти прямым сообщением в аэропорт. Местные называют подобных любителей путешествовать спекулянтами: какой же честный человек, как бы ни была велика у него Семья, станет покупать десятками джемперы или бюстгальтеры, не интересуясь размерами? Саулцерите надеялась на магазины в отдаленных городках и поселках, еще не открытых «туристами».
В первом не повезло. Венгерские лодочки имели очень приличный вид и каблучок, какой хотелось, но самым большим оказался тридцать пятый размер, а Дайге нужен был тридцать седьмой (по старой шкале).
Повиснув у матери на локте, Дайга потащила ее к отделу готовой одежды, показывая на ансамбль производства ГДР: в яркую клетку юбка колоколом :с маленькой жилеткой и голубой блузкой. Ей бы как раз в пору и, пожалуй, к лицу, но, взглянув на цену, Саулцерите покачала головой.
— Пусть пока повисит, мы еще не знаем, сколько понадобится на туфли.
— Туфли, может, папа ... — прошептала Дайга.
— А если окажутся дорогие? Мы не можем столько просить, за этот месяц он уже нам деньги дал.
Завидев на полке что-то из белой хлопчатобумажной ткани, Саулцерите поинтересовалась, не пеленки ли это.
Продавщица сказала, что наволочки, и Саулцерите одну пожелала купить.
— Берите две! Муж-то без подушки, что ли, будет спать?
— Да, да, вы правы, — поспешно согласилась Саулцерите, Словно извиняясь за свою недогадливость. Они, наверное, смотрятся, как идеальная семья, которая в выходной день развлекается, разъезжая по магазинам, подумала Саулцерите, и ей было это приятно, она стосковалась по полноценной семье и ее повседневным радостям, которые обычно не ценят до тех пор, пока не утратят.
— Пап...
— Что, дочка?
— Ничего, — бросила Дайга, увидев приближающуюся мать.
— А папа мне купил! Так что ты можешь покупать туфли. Ты ведь так рассчитывала? — Дайга ловко сменила тон.
— Ну ладно, ладно. - Согласие Саулцерите больше походило на упрек. Она повернулась к Линарду. - Где же твой характер!
— В честь выпуска что-то ведь подарить надо?
— Туфли - это серьезный подарок.
Линард пожал плечами, улыбнулся. Дайга повисла у него на локте и принялась тихонько что-то рассказывать. Идя сзади, Саулцерите, расслышала лишь некоторые слова, из чего поняла, что дочь щебечет что-то о новом платье. Откуда у нее такая страсть к нарядам, недоумевала Саулцерите. Вроде бы неглупая и не пустая: экзамены сдает на пятерки, книги читает, а послушать, о чем говорит, так только о тряпках. Что купит, что сошьет, что наденет, что есть у Санды, да что у Илзе и что у Иветы. Может, ветреный возраст? Скорее всего. Саулцерите в былое время тоже после уроков ходила с подружками по магазинам, обсуждая, что бы они купили, если бы ... И так увлекались, что до ссоры доходило, будто деньги в кармане и сию минуту надо решить, к лицу вещь или не к лицу. Про импорт они тогда еще не знали, и вряд ли кто из них предвидел, какую магическую власть обретет через несколько лет это слово. В том числе и над ними.