Василий, в общем-то, недалек был от истины, когда рисовал перед Сириной картины отношений начальства к учительскому «быдлу».
Через пару дней секретарша «Ирочка» показывала всем желающим распоряжение городского управления образования по адресу школы на имя директора в связи с приближающимся праздником 23 февраля. Там, среди ряда других распоряжений за подписью Перцова было и такое: «в связи с военным парадом согнать учителей на площадь Ленина». Да, так и было – «согнать».
Конечно, это, по всей видимости, была оговорка то ли самого Перцова, то ли одного из его заместителей, то ли того, кто набирал этот приказ. Видимо, первоначально было все-таки «собрать», но, как сказал Петрович, это была «оговорка по Фрейду». Кружелица под личную роспись довела до каждого учителя это распоряжение, и в холодный хмурый, выходной и праздничный день учителя потащились на площадь.
Площадь Ленина представляла собой огромный почти правильный квадрат в центре города, окруженный со всех сторон «правительственными зданиями» и «памятниками культуры». Главным из них, безусловно, была громада так называемого «Белого дома» - здание краевой администрации. Напротив ее высилась недостроенная коробка высотной гостиницы, неуютно гармонирующая своей бетонной серостью с мутной сыростью нависшего зимнего неба. А между ними – в самом дальнем торце площади, поднималась высокая колонна «Ангела с крестом», лицом обращенного в сторону гостиницы. Издалека казалось, что Ангел тщетно пытается обрушить свой крест на серую бетонную громаду «безголового гриба», неизвестно каким образом здесь выросшего.
Там, на площади, замерзшие и продрогшие учителя, в толпе насильно согнанных представителей других, в основном бюджетных, учреждений, наблюдали «парад», кульминацией которого стало приземление на площадь военного вертолета, из которого вышел представитель президента и поздравил всех собравшихся с «важнейшим праздником». Но на этом «обязательная программа» еще не закончилась. Тут же на площади Кружелица объявила, что их «приглашают» на праздничный концерт в недалеком Дворце творчества и под угрозой «больших неприятностей» обязала прийти на него всех «приглашенных».
В холле того самого Дворца сразу за раздевалками стояли какие-то тетки со строгими лицами. Когда Кружелица вместе с учителями подошли к ним, одна из них спросила у нее:
- Сколько твоих?..
- Моих…. – Кружелица еще раз пробежалась взглядом и пальцем по всем пришедшим вместе с ней на концерт учителей Двадцатой, - тринадцать…. Да, моих – тринадцать, – уже уверенно подтвердила она, закончив несложный подсчет.
- А остальные?
- Все, кто не замерз… - та неуверенно попыталась отшутиться.
У Кружелицы был вид провинившейся школьницы. Вместе с ней действительно не было и половины учителей. В полном составе отсутствовал, к примеру, «бомонд» во главе с Сириной Борисовной.
- Ты у нас и так уже в черном списке…. Ладно, идите. Смотри, чтобы до конца концерта никто не вздумал уйти!..
Кружелица облегченно закивала головой и заторопилась вместе со всеми в концертный зал. Василий, уже сделав несколько шагов, вдруг почувствовал «что-то знакомое». Он сделал еще пару шагов и оглянулся. «Неужели это она?.. Да нет, лицо, как будто другое и волосы…. Но голос – голос похож…»
Василию показалось, что эта приставшая к ним с расспросами «тетка» и есть та самая «прическа с губами» из его «прояснений». Но сейчас он видел ее уже со спины и не мог уверенно это утверждать.
- А кто это нас контролировал и брал на карандаш? – спросил Василий раскрасневшегося с мороза Петровича.
- Да тетки с управления, - беспечно ответил тот, не заметив на этот раз вопреки своей обычной «чувствительности» особенного смысла в вопросе Василия и его озабоченности по этому поводу.
Весь концерт Василий просидел слегка задумчивый и отрешенный. Ему показалось странным и даже символичным, что именно сегодня – в день своего рождения – он вновь столкнулся с «главными персонажами» своих «снов-прояснений». То, что «блондинка» могла быть тоже где-то рядом – домыслилось, как само собой разумеющееся. Он ощущал себя так, как будто находится в невидимом заключении, под чьим-то постоянным наблюдением, и ему время от времени дают понять, что это наблюдение неусыпно, контроль постоянен, и попытки выйти за его рамки бессмысленны, бесполезны…. А сейчас он даже почувствовал неясную, но вполне определенную угрозу.
И эта угроза показалась ему очень похожей на свои ощущения из недолгой армейской службы.
Тогда ему, молодому солдату, хитрый и «пронырливый» зам. по идеологии майор Кузнецов предложил стать «информатором», попросту говоря, стукачом. Он пустился в долгие разглагольствования о важности информационной «обратной связи», об озабоченности офицерского корпуса отношениями среди солдат, о намерении и решимости искоренить «неуставные отношения». Опешивший Василий не сразу понял, что он него требуется, а когда все-таки понял – решительно отказался. И приобрел в лице майора смертельного врага, который при первой же возможности не преминул «отомстить».
На второй месяц службы он как бы невзначай подозвал к себе дневального Василия, указал ему на сидящих на кроватях в дальнем углу армейской казармы солдат-«дембелей» и вкрадчивым голосом приказал:
- Рядовой Поделам. Ты видишь, какой у тебя непорядок? Разве солдатам разрешается сидеть на кроватях в неположенное время? Пойди и скажи им, что сидеть не положено. Ты же хочешь, чтобы все было по уставу – ну, наведи порядок…
А разговор об уставе действительно был. После отказа от «стукачества» Василий с жаром доказывал Кузнецову о возможности жизни «по уставу» и без таких «внеуставных технологий».
Эх, если бы Василий был чуть похитрее!.. Он бы понял эту «подставу» и хотя бы сказал «старослужащим», что действует не от своего имени. Впрочем, Кузнецов, видимо, допускал такую возможность, поэтому, невидим за спинками высоких двухъярусных кроватей, не ушел из поля «слышимости».
- Ребята, встаньте, пожалуйста, с кроватей. Ведь не положено же сидеть на них!.. – бодро, хоть и не без внутренней робости обратился к «дембелям» Василий.
То, что произошло дальше, иначе как описанной Гоголем «немой сценой» - не назовешь. Секунд десять-пятнадцать длилось «молчание с открытыми ртами и выпученными глазами». «Дембелям», видимо, показалось, что они ослышались – ибо такой наглости от «духа» они просто вообразить себе не могли – это просто не укладывалось в их головах.
- Ни х… себе!.. – наконец, произнес один из них, рядовой Шилягин, урка, неизвестно каким образом оказавшийся в армии, которого побаивались даже офицеры. И заправляя тельник в армейские штаны, стал угрожающе подниматься на кровати.
В тот раз Василия спасло то, что кто-то заметил стоящего у входа в казарму майора Кузнецова.
Но дальше жизнь Василия превратилась в сплошную пытку. Тяжелее всего было переносить даже не издевательства и избиения – били Василия всего два раза, и оба раза, боясь его стукачества, «втемную» - а это постоянное и непреходящее «чувство угрозы». Когда неизвестно от кого и где произойдет очередной наезд или «подстава». Невозможно было расслабиться даже ночью. Причем, науськанные и зашуганные «дембелями» свои же одногодки пытались устроить ему «велосипед», вставив между пальцами ног горящие спички.
Все закончилось через пару месяцев, когда, простудившись в карауле, с воспалением легких Василий попал в госпиталь, откуда с подозрением на туберкулез был комиссован на гражданку…
Василий переживал нахлынувшие на него армейские воспоминания с жесткой «маской суровости» на лице. Максим Петрович же был, напротив, весел и беспечен. Они сидели рядом – Василий, Петрович и Испанец. Петрович посредине, и Испанец развлекал его очередной историей своих любовных похождений с некоей «Любанькой», с которой он познакомился именно в этом зале. Краем уха Василий слышал, как развивались их отношения, пока «проклятые коммунисты» не заслали «активистку, комсомолку и просто красавицу» Любаньку в Калмыкию по «долбанной комсомольской путевке»…
(продолжение следует... здесь)
начало главы - здесь
начало романа - здесь