Андрей Хлобыстин, художник:
Непосредственно общаться с Цоем мне случилось в Нью-Йорке, уже когда мы выехали. Мы имели необычайный успех, на наши выставки приходили люди такие типа Джона Кейджа, Джона Палька, Ричарда Гира, Катрин Денев и так далее, мы перезнакомились с модной публикой того времени...
Я помню, как-то мы сидим в квартире... Квартира в три этажа, сидим на третьем, терраса нашего хозяина Пола Джадлсона, звонок в дверь, я спускаюсь вниз, открываю дверь — Цой стоит. Боже мой!! Какая встреча! Улица Ист-Сайда, такой респектабельный райончик... «Ооо, Виктор, какими судьбами?» — «Да вот, никого дома не было...» А мы жили, по-моему, вместе с «Африкой» и Иреной, да... Они в отъезде были, и мы их ждали. А он пришел, говорит — меня попросила какая-то знакомая продать матрешек. И он пришел с этими матрешками... В итоге он так и не дождался. Мы просидели, проболтали с ним довольно долго, час-полтора... Мы только что были из Ленинграда недавно, а он там уже давно жил у Дэвида Бирна из «Talking Heads» или еще где-то... Цой нам рассказывал, какой Бирн хороший парень. Ездит на велосипеде, то есть все эти представления о миллионерах и лимузинах — ерунда, и этого нет совершенно. Помню, они готовились снимать фильм. Вот это, по-моему, важный момент, который мог бы быть, но не случился. Они должны были снимать фильм... Типа версию «Иглы». Недалекое будущее, молодежные банды, общение ведется на сленге, на русской версии английского языка, как в «Заводном апельсине». Положительного героя играть должен был Цой, а отрицательного чуть ли не сам Бирн, так сказать, в роли Мамонова... Я вот думаю, что если бы это случилось, то отношения между странами и культурами были бы чуть-чуть другими, потому что если бы это был хороший фильм, то произошло бы проникновение культур, произошло бы мощное узнавание, сразу бы люди узнавали друг друга...
Какую роль со всем этим имел Соловьев, я не знаю, но в нашу первую выставку он притащился с Ричардом Гиром, я помню. Я толком не знал, кто это такой (да и сейчас не знаю толком)... Просто я к тому, что вот оно и произошло — узнавание... Потом-то, конечно, уже в Нью-Йорке я узнал, кто это такой и его творчество.
Тогда все одевались в черное. Я помню, что когда мы ехали в Новый Орлеан, то по дороге к городу, где-то в предместьях там, остановились и зашли в кафе. А там сидят такие мужики в белом. А мы зашли — все в черном. И сразу видим что-то не так. Ну, сразу никто не уходит, неловко. Подошли к стойке, что-то спросили и быстрее вышли от греха подальше... То есть вот этот дресс-код был очень важным и знаковым.
Потом у меня вот в памяти есть какие-то ситуации, связанные с годовщинами памяти Цоя... Фонтанка, 145... Какая-то годовщина. Я подхожу туда с двумя Георгиями, выходят ребята и говорят, что там все рыдают и слушают Цоя. Мы постояли, скривив физиономии, потом зашли, убрали группу «КИНО», поставили что-то веселое, и, собственно, началась нормальная вечеринка... То есть смерть — не повод лить слезы, хотя это личное дело каждого, конечно...
Вообще Цой на меня произвел впечатление интеллигентного, глубокого, умного и тонкого, остроумного человека. Я помню, мы с ним обсуждали последние новости, типа.. смотрели «Бразил» Гильема. Он говорит: «Хороший фильм, но иногда дурной вкус проглядывает». В чем, говорю? «Да вот, например, момент ...там персонаж гибнет на улице... Попадает в какой-то вихрь, и его начинает облеплять газетами, и он понимает, что его нет, есть только газеты вот эти...» Цой тогда сказал, что вот это — довольно пошло... Я запомнил это тогда... Были у меня с ним еще мелкие какие-то встречи, осталось несколько фотографий где-то...
