Первая часть.
Вторая часть.
Ночь проходит почти без сна. Стараюсь не шевелиться, чтобы не потревожить Линарда. И руку.
К утру опухоль не спадает, а пожалуй, становится больше, нет сомнений, что рука сломана. Подвешиваю ее на перевязи и собираюсь на утренний автобус, потому что Линард должен отправляться обратно в “Салас” к бычкам и телятам. Вспоминаю про Мариину корову и наказываю, чтоб по пути подхватил Мариину соседку да после дойки отвез ее обратно: не идти же ей пешком эти полтора километра.
Медсестра упаковывает мою руку в гипс, подбадривая, что скоро заживет, ведь всего лишь трещина в кости. И нечего киснуть, радоваться мне надо, такое падение - на бетон, с двумя полными ведрами - могло быть куда хуже.
Успокаивать - это медики умеют, у них всегда наготове более тяжелый случай для сравнения, и тогда свое несчастье хоть счастьем называй. А если бы этой чуткой сестричке самой без руки остаться, - с подвешенной рукой много не сделаешь, все равно что ее нет, - вряд ли ее утешила бы мысль о том, что могло быть еще хуже.
На автостанции, вложив сумочку в прохладные, словно неживые пальцы больной руки, вынимаю кошелек и с трудом открываю его. Хоть зубами деньги вытаскивай! Пока изловчилась, плащ соскользнул с плеч. А тут еще кассиршу не устраивает трешка, велит искать мелочь. Высыпаю ей под нос содержимое кошелька, кассирша набирает нужную сумму и выкидывает в окошко билетик, присовокупляя: «Ну вот, нашла ведь, надо лучше искать, а то где же я на всех мелочи напасусь?» И поторопила, чтобы живей убирала с окошка свое хозяйство. Следующий!
Сгребаю мелочь в горсть и отхожу. От унижения в горле встал комок. Никто меня не любит, никто не понимает. Даже Линард. Мог ведь подскочить и встретить. Не додумался. Или не хочет машину гонять, бензин тратить. Из-за меня - не хочет. И Мария со своим стариком куда-то провалилась, не думает домой возвращаться, будто нанялись мы к ней.
В автобусе, на солнечной стороне у окна, на меня накатывает слабость. Перевязь пахнет лекарствами, каждый запах в отдельности еще бы ничего, а весь букет нагоняет дурноту. И я счастлива, когда, выйдя из автобуса, могу вдохнуть свежий воздух, пахнущий травой и березами.
Разговор с Интой
Хоть мне и выдали больничный лист, утром в понедельник еду с Линардом в контору, - был бы постельный режим, тогда осталась бы дома, а я ведь ходить могу, да и голова, слава богу, работает; хуже то, что вместе с рукой я потеряла машину, то есть возможность ее водить, а сидя в конторе, много не сделаешь. И все же, хоть цифры для отчета подготовлю.
Под вечер, когда я уже собралась домой, заходит Инта Цермаукша. Без приглашения усаживается на угол стола.
Ни в субботу вечером, ни в воскресенье, ни сегодня утром я дома Инту не видела. Занятая своими неурядицами, я лишь вскользь отметила это, собиралась спросить у матери, не к родным ли Инта уехала, да матери не оказалось поблизости, а потом я об этом не вспомнила, видно сочтя свое предположение за действительность.
— Сколько я тебе должна? - спрашивает Инта.
— Должна?
— Ну да, за комнату.
— Господи!
— Чего удивляешься? Ты, я смотрю, из тех, кто бумажку высоко ставит, с такими надо вести точный расчет.
Начинаю понимать, куда она клонит. В левой груди сжало, горячая волна ударила в голову, ладони вспотели. Не надо было писать эту докладную. Лучше бы просто так, неофициально.
— Только не думай, что тебе удалось мне нагадить. В трудовую книжку пока ничего не вписали, да и не впишут, уйду с чистыми документами. Еще и получше место найду. Вы тут бог знает что о себе возомнили, а сами нищие. Ни порядочной лаборатории, ни квартиры. Сколько там еще осталось, у Дзидры поживу. У нас одинаковая судьба, мы друг друга понимаем. Это уж известно: сытый голодного не разумеет. Хотя ..• Думаешь, я поверю, что ты эту депешу сочинила в производственных интересах? Ну что глаза выкатила? Хочешь, скажу: из ревности! Думаешь, не видела, какая у тебя была физия, когда ты своего в моей комнате увидела? Была бы ты человеком, я бы сказала: не волнуйся, не нужен он мне, ни один мужчина мне не нужен. Все они ... Если хочешь знать, я от мужа сюда сбежала. Ребенка ему захотелось, видите ли! А теперь мой муженек нажил с одной девчонкой наследника и был таков! А то, что я ... то, что мне ... разве я виновата? Только не пытайся утешать, не хочу! Лучше подумай, как сама жить будешь, когда у первой жены твоего мужа появится на свет этакий милый крикун! Ага, что я говорила?! На, попей водички! Так ты не знала? Оно конечно, как говорится, за ноги никто не держал, только кто же не видит, как он вокруг нее увивается? Дочь он помогает воспитывать, хи-хи! Если б могла, я бы на ее месте так же поступила. Так вам, сопливым отнималкам, и надо! Чтоб почувствовали, каково оно, когда больно. Ну-ну, не вешай нос! Прощаться не стану, еще несколько дней вместе поработаем. Да, что же касается лейкоза.
— Завтра. Об этом завтра, - вымучиваю я сухими губами.
— Мне тебя жалко, хочешь - верь, хочешь - нет.
— А мне, в свою очередь, тебя, - резко отвечаю я.
Инта уходит, стукнув дверью.
Верь ... Не верь ... Нет, не могу поверить! Не поверю, пока ... Но разве в таких случаях доказательства вообще возможны? И у кого о них спрашивать? У нее? У Линарда? Невероятно! Вообще невероятно, что это может быть правдой. Она настолько замкнутый человек, что даже белье после стирки во дворе не вывешивает, что уж говорить о личной жизни. И все равно узнали, будто поселковые сплетницы оснащены инфракрасными лучами и могут разглядеть, что происходит в темноте. Верь, не верь. А если о н а, как Инта говорит, нарочно ... чтобы мне отомстить? Но Линард ведь. Нет, не верю и никогда не поверю! Тогда он был бы со мной другим. Да, он бывает злым, раздражительным, обидчивым, он самоуверен, особенно в своих мнениях и поступках относительно их, но он честен! Линард честен, так что я могу посмеяться над этими грязными слухами. Может, Инта даже и выдумала. Из мести. Я выбрасываю это из головы - отныне и навсегда!
И все же, когда вечером ложусь рядом с Линардом, у меня такое чувство, что нас разделяет не только моя холодная, в шершавом гипсе, бесчувственная рука. Сказать? Спросить?
Сославшись на гипс, я встаю, достаю из шкафа постельное белье и иду в гостиную. Линард не останавливает меня. Рука, конечно, мешала спать в одной постели, и все же, почему он так легко согласился, даже не возразил, хотя бы слабо и неубедительно, хоть бы одним словечком! Нет, Линард меня любит, .я знаю, хоть никогда и не говорит об этом. Не может быть, чтобы возникла новая любовь, пока старая еще жива. А старая, умерев, не воскресает, как все, что похоронено. Правда, говорят, мужчине совсем не обязательно любить, чтобы... Нет, Линард не такой, он не такой!
Как-то утром я заикаюсь о том, что в субботу надо бы окучить картошку.
Линард отвечает, что не сможет, и делает знаки, мол, в присутствии Дидзиса не хочет объяснять, почему. Ясно, значит опять что-то в связи с ними. И ведь боится вопросов сына. Отчего же, раз сам так ратует за правду, если думает, что все так просто объяснить.
— В субботу поедем «прочесывать» магазины, - говорит Линард, когда мы остаемся вдвоем. - Дайге к выпускному нужны туфли.
Слава богу, что Линард догадался не говорить этого при Дидзисе, мальчишка непременно стал бы просить, чтобы его взяли с собой. И даже если бы Линард согласился, я бы никогда этого не допустила. Ни за что на свете! Со сводной сестрой, если хочет, пусть встречается, а с ней у Дидзиса не будет никаких контактов, уж об этом я позабочусь.
— Я в нашем магазине видела вполне приличные белые туфли, - говорю.
— Саулите сказала, у одних каблуки высоковаты, другие — босоножки на каждый день, а третьи — наше производство — никуда не годятся.
Саулите ... Саулите... Едва сдерживаюсь, чтобы не передразнить вслух.
— Вот уж принцесса, все ей не так. Еще и среднюю школу не кончила ...
Линард берет меня за плечи и опутывает своим сладким бредом, — противный, он знает, что я тогда оттаиваю, становлюсь податливой и послушной.
— Посмотрим, как ты будешь плясать, когда такой день настанет для нашего мальчика, — бормочет он у моего уха.
Упершись ладонями мужу в грудь, пытаюсь осторожно высвободиться из объятий.
— Через неделю окучивать будет поздно.
— И туфли покупать будет поздно. Через неделю выпускной.
— Ты их распустил. Сами уж ничего не могут!
— Я ведь отец! - В его голосе слышится упрек. - Хорошая моя, ну?! Ты же всегда меня понимала ... И я ... Думаешь, я это не ценю? Таких женщин, как ты, немного. Во всяком случае, я другую такую не знаю, - полушутя заканчивает он.
Вот сейчас бы и сказать, почему именно не хочу пускать его, спросить, правда ли ... Знает ли он? Все же язык не поворачивается, я лишь несказанно желаю, чтобы Линард умел читать мысли.
— Еще ведь на свете существуют воскресенья, - говорит он. - Возьму с фермы лошадь и окучу. Договорились?
Могу ли я что возразить? Он такой хороший ... И для них, и для нас хороший.