Наконец-то я с радостью вздохнул. Тот гвоздь, на котором держалось все дело, оказался не таким уж прочным.
Теперь у меня были все основания утверждать, что Костя Телепин непричастен к преступлению, что преступник по имени Слава есть реальное лицо, ускользнувшее от суда, что свидетель обвинения Кузьма Воронков дал ложные показания. Что же касается второго обвинения, оно также не выдерживает критики, ибо факт признания, если он даже и был, не имеет никакого значения, поскольку в поведении парня не было ничего преступного.
Оставалось теперь сочинить жалобу. К адвокатам я не пошел: ведь они говорили, что для повторной жалобы в Верховный Суд требовались «новые обстоятельства», то есть такие факты, какие не были известны раньше, а «старое трясти бесполезно». Я же ничего нового не открыл, а всего лишь пытался подвергнуть сомнению достоверность старых доказательств, положенных в основу обвинения. Иными словами, мне необходимо было убедить Верховный Суд по-иному взглянуть на это дело.
И тут-то пришлось попотеть. Я даже не подозревал, какой это адский труд — последовательно и логично излагать мысль. Бился я долго: обилие фактов, множество лиц все скопом вырывалось наружу, и не было никакой возможности с ними управиться. Наконец я кое-как въехал в колею и так раскатился, что не мог остановиться. Получилась не жалоба, а целая повесть — семьдесят две напечатанных на машинке страницы. Жена пришла в ужас:
— Да кто же ее читать будет? Невыносимо длинно и совсем неубедительно.
— Но ведь два обвинения, дело застарело: надо осветить, сопоставить... Не так это просто — добиться поворота решения,— сердился я.
— Как хочешь, сопоставляй, но сократи до половины, до трети.
Пришлось уступить: сделал еще один вариант и все равно длинно — сорок четыре страницы.
Жалоба начиналась словами: «В апреле сего года я выезжал в Сибирь и подробно ознакомился с делом Телепина, в результате чего пришел к твердому убеждению: осужден невиновный. Значит, правда не восторжествовала». И заканчивалась просьбой: «Мы просим Верховный Суд СССР приговор Н-ского народного суда от 6 декабря 1957 года отменить, Телепина из-под стражи освободить и дело о нем прекратить. В случае необходимости каких-либо следственных действий мы просим не поручать их прокурору Н-ской области, так как он семь лет назад был следователем, по данному делу».
И вот я снова на улице Воровского. Прошло уже три месяца с тех пор, как я был здесь. Тогда у меня, кроме писем осужденного, ничего не было, если не считать того подспудного чувства, которое толкало меня к действию.
Принял меня тот же юрист по фамилии Завенягин. Я напомнил ему о своих прежних посещениях, рассказал о поездке в Сибирь и теперь вручил жалобу. Он взял мои бумаги, молча, прочитал заголовок, кинул взгляд на первую страницу, затем открыл последнюю.
— А бывший следователь по этому делу стал теперь прокурором области? — спросил он.
— Да,— говорю,— вырос товарищ.
Добрый человек этот Завенягин. То он кажется бесконечно официальным,— короткие вопросы, сухие ответы. А то вдруг вспыхнет в глазах сочувствие.
— Будете на приеме у председателя Верховного Суда, на это не жмите,— сказал он.— Запомните — апелляция к личности не является, доказательством. Сосредоточьте все свое внимание на фактах, а то из жалобы получится кляуза.
Он видел мою неопытность и остерегал от ошибки.
Жалобу мою принял и велел позвонить через неделю. Звоню через неделю и узнаю: председатель Верховного Суда отсутствует и мне назначен прием у председателя коллегии. Делать нечего, надо идти к нему.
Теперь для меня каждый шаг имел значение. Я вспомнил, как наставлял меня доцент МГУ Якубовский. «Успех,— говорил он,— подчас зависит не от того, как написана жалоба, а скорей от того, как она доложена. Поэтому вы должны знать материал назубок, определить возможные вопросы со стороны вашего собеседника и подготовить, на них короткие и исчерпывающие ответы. И конечно, полнейшее самообладание...»
А этого последнего мне как раз и не хватало.
Поднялся на лифте, не помню уж, на какой этаж: небольшой зал, легкий, рассеянный свет неоновых ламп, высокие панели из светлого дуба и полная тишина. Начальник приемной указал мне на глубокие кресла, велел подождать, а сам удалился за стеклянную перегородку.
Жду один во всем зале. Медленно тянется время: никак не могу успокоиться и взять себя в руки. Встану, постою, немного, опять сяду. Скорей бы!
Никогда, конечно, не думал, чего будет стоить мне участие в судьбе человека. И если бы кто спросил, зачем мне все это, вряд ли бы сумел ответить. Сначала просто какой-то укор совести за холодный прием односельчанки, потом жалость и, наконец, письма, но которым я стал героем сказки. А мне, видно, польстила такая роль — быть сильным. Дальше — больше, на попятную уже нельзя, как нельзя уйти от самого себя...
Наконец-то меня позвали. В просторном кабинете за большим рабочим столом сидел человек средних лет в светло-сером костюме. Это был председатель одной из коллегий Верховного Суда СССР. Никогда мне не приходилось бывать на таком приеме.
Он коротко глянул на меня и довольно обычно сказал:
— Проходите, садитесь.
Я сел на предложенный мне стул, а сопровождавший меня работник приемной расположился за небольшим столиком, стоявшим Т-образно по отношению к столу хозяина кабинета.
Председатель коллегии знакомился с надзорным производством по делу Телепина, а рядом лежала моя пухлая жалоба.
Прошла томительная минута, как в угаре стучало сердце. Что он скажет мне? Как он воспримет мою дерзость — оспорить решение, принятое ими несколько лет назад? Ведь, по существу, я жалуюсь и на него.
Оторвавшись от чтения, председатель посмотрел на меня. В его глазах была озабоченность.
— Ну что ж,— проговорил он,— ваша жалоба не лишена интереса. Чувствуется, вы хорошо поработали.