Надеюсь, друзья, вы прочитали две первые части нашего интервью с писателем Андреем Кнышевым. Нет? Тогда ищите часть 1 и часть 2.
Вот новая порций его определений для "Толкового словаря". Это постоянная рубрика журнала STORY, который осенью 2019 года был закрыт. А наш текст был опубликован в августе.
Андрей Кнышев так трактует слова "мемуары", "мечты", "морщины", "музыка" и другие...
Мемуары. Может быть, действительно, дело уже к старости – я чаще стал вспоминать. Оборачиваюсь и думаю: а у меня ведь интересная была жизнь! И, хочется верить, еще будет. Такие приключения, такие встречи – от Билла Клинтона, с которым летел на его самолете, или съемок у Питера Гринуэя в фильме «Дарвин» до репортажа из голландской армии. Столько было вещей, на которые сейчас я бы не решился: совершенно хулиганские по молодости поступки совершал – отвязные вылазки, романтические авантюры, дерзкие звонки и предложения.
А сегодня… «Хочется уже, наконец, какой-то стабильности!» – говорил маятник. Так что хочется еще пошататься туда-сюда, поднабрать материала для мемуаров. Но его без шишек, не еловых, не наберешь. «Годы пролетят быстро. Но мало не покажется» – из личного опыта фраза.
Мечты. Говорят: мечтать не вредно! Мол, ишь, размечтался, мели, Емеля! А мне нравится мечтать. Пусть это наивно, но от своих смелых планов хмелеешь, и кажется море по колено. Мне тесно в рамках локальных проектов. Тем более, были же дерзкие замыслы, которые реализовались. Некоторые идеи лежат по 15-20 лет, а потом вдруг – опля! – выстреливают. Буду вопреки всему мировому пессимизму, финансовому реализму и бытовому прагматизму продолжать мечтать и «намёчтывать». Никто не запретит. «Мечты сбываются быстро, если сбывать их умеючи».
Монтень. Одно время я зачитывался Монтенем, погружался в его «Опыты» и смаковал их долгими вечерами. И дошел просто до состояния как на сеансах спиритизма! У меня было ощущение, что я чувствую его присутствие, и Монтень со мной разговаривает. У нас случались такие длительные беседы. Я настроился на некую волну и думал, как бы было бы здорово уточнить у Мишеля то и то, спросить, пообщаться. Странный, в общем-то, он писатель. И как сказали бы сейчас, с точки зрения нынешней «кассовости», нераскрученный. Но его кассовый аппарат крутится медленно, зато уже 400 лет.
Морщины
Это линии жизни на лице.
Музыка. Она меня питает, я дышу ей. Обязательно мне нужно, чтобы каждый день пальцы по клавишам побегали. Я музыку годами, десятилетиями для себя играл и даже не называл это словом «сочинять». Я вообще себя не воспринимал в этом качестве, а потом возникли обстоятельства жизни… Просто врачи заподозрили у меня очень нехорошую болезнь. И за одну ночь я увидел, как в киноленте, всю свою жизнь. И в этом состоянии – «И всё?! А музыку-то свою ты так и не записал...» – провел несколько дней. Я все собирался, собирался ее записать, но говорил себе: это требует настроя, нужно уединиться, вот когда-нибудь... И я тогда подумал: что-то после меня, конечно, останется, но люди не узнают меня целиком, они будут видеть верхушку айсберга, смешную часть меня или литературную. И я себе сказал: если Бог даст, надо все-таки записать. Потом про эту клятву забыл, но внутренняя команда была дана. Стал записывать. Получился целый диск.
Народ
Народ – начальник президента.
Настроение. В соцсетях есть значок – «настроение в данный момент». Я на своей странице в фейсбуке поставил «текущее состояние» такое: «У меня есть точка опоры, дайте мне уже скорее что-нибудь перевернуть!» Но «дайте» – это такая фигура речи. А кто должен дать? Мы привыкли, что кто-то. Сами не можем или боимся. И всегда от кого-то зависим, ждем. К нашей жизни эпиграфом-настроением чаще подошло бы: «Рожденный летать умирает в зале ожидания вылета».
Овация. Сейчас обидятся некоторые деятели искусства, дай им Бог долгих лет жизни, но меня коробит традиция сопровождать вынос гроба артиста аплодисментами. Я не принижаю чувств скорбящих и заслуг усопшего, но первый раз у меня случился шок, смесь стыда, неловкости и смеха. Не знал, куда деться от этого пафоса и дисгармонии. И это продолжают навязчиво и уверенно пропагандировать. Не знаю, есть ли подобное в других странах или только русские такие странные? Пожалуй, следующий шаг проявления любви и фанатизма – качать и подбрасывать гроб в воздух…
Но на самом деле, к сожалению, среди тех, кто после смерти – в бронзе, мало кто при жизни – в шоколаде. Это не только об артистах. У нас же вечно путают: «о покойниках – только хорошо» и «хорошо – только о покойниках».
Остроумие. Я думаю, существует вечное остроумие. Если в каком-то творении есть ум и игра ума, то это очень долго может жить и переходить из эпохи в эпоху, менять костюмчики даже, но сохраняться. А если это поверхностный срез, который к конкретным реалиям апеллирует, к актуальному, то он следующему поколению уже непонятен. И легко умирает...
Я иногда осознанно могу вставить в книжку или в журнальную подборку какую-нибудь глупистику, каламбурчик, обыгрыш рекламного слогана или фамилии какого-то деятеля. Это дает флер, как петрушечка поверх салата, привкус злободневности, сиюминутности. Но я сразу понимаю, что этому недолгая жизнь суждена. А иногда обманываюсь: думаю, вот какая гениальная фраза, а она вообще не работает, не понятна и не смешна.
Но надеюсь, что для читателей я всегда буду современен – правда исключительно в геологическом смысле.
Расспрашивал Влад Васюхин.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.