Штрихи (поэма).
Дрик Ф.Г.
Лютый Норд. Где когда-то, по воле богов, ось земная проткнула планету -- непосильная ноша слежалых снегов накопилась за сто тыщалетий.
Зюзь спихнул ее. Сунься, мол, за горизонт. Там тепло тебя встретит Ярила. Там меж нами проходит невидимый фронт. Там его негасимая сила.
Там ты вспомнишь свою триединую стать. Потечешь, воспаришься туманом в небеса, а оттуда, быть может, как знать??? вновь снегами ко мне с ураганом.
Ни вулканов нарывы, ни скальная жуть не бросают в тебя свои тени. Лишь холмов бугорки, словно женщину грудь, красят стать твою, Альба Рутения.
То следы свои нам о себе на помин отпечатал ледник – доходяга. Да слезу нескупую – озер сотен синь уронил, отходя, бедолага.
Да полесский прогиб до краев затопил. Стал он морем, со слов Геродота. Знать он здесь побывал и поплавать любил. Но сегодня здесь только болота.
То был вовсе не первый визит ледника. Они шастали к нам и намедни. Что-ж, так Альбе Рутении не привыкать. Примет, если он был не последний.
Нет уж пришлой воды. Болота и поля поит с бубном Перун, не жалея. А излишки назад возвращает земля, родниками неспешно потея.
По ручьям, речкам, рекам тот пот, то бишь водь, все течет и течет, голубая. Всему сущему жить, так задумал господь, на путях своих щедро давая.
Вот и край мой – бобруйщина. Вдоль деревень березинские плещутся волны. Где в тисках берегов, сквозь чащобную тень, где в луга изливаясь привольно.
На крутых берегах два села супротив. Берег левый – село староверов. У них церковь своя. Колокольный мотив звал к заутренням их и к вечерням.
Берег правый -- село мое, Стасевка, тут. Всех дворов, почитай, аж за триста. Здесь все предки жили и потомки живут. А меж ними и я, неказистый.
На реке -- небольшой, с ноготок, островок. Чтоб умытым представиться лету -- по весенним разливам, как в клев поплавок, в вешних водах купался раздетым.
Лозы голые там, по колено в воде все глядят и глядят, наблюдая, как свои берега островок кое где, не спеша, по веснам возрождает.
Как подснежники, ландыши, как черемша, просыпаясь, спросонья зевая, удивляются чуду: как жизнь хороша! как приятно быть первыми в мае!
Как встают на спине островка муроги, незабудки, анютины глазки и, как будто стыдясь его видеть нагим, заливаются в разные краски.
Лето, берег родной и небес голубень, плёс песчаный – купель для детишек. Беззаботный галдеж, плескатня целый день, нет уроков тетрадок и книжек.
Дни обсыпаны солнцем. В деревне – пустень. Пожинать, что посеяно – время. И колхозная шкеть, в оглоблях целый день, надрываясь, тащит свое бремя,
и снопов на полях августовская рать, и согбенные бабы с серпами, мужики еще живы и будут пахать. Только скоро им вечная память…
А пока, на дожинках, кропили хмельным по обычаю день этот летний. Только год этот весь был смертельно больным. Был для них, почти всех, он последний.
Мать Европа – старушка. Но чрево ее не старело, ни климаксовало. Много разных мужей, зная дело свое, в ее спальне крутой побывало.
Ее чад не вобрать даже в тьмущую тьму -- и оставивших добрую память, и с клеймом сатаны, чтивших только тюрьму, плахи, войны ,костры, кровь реками.
19-й -- тройня. Их сразу бы в ад. Век 20 –й исколют штыками… Мать родную – Европу -- пинками под зад загребать жар заставят руками.
Первый, умник картавый, старушке -- под дых!. Разрубил пополам на два ИЗМА… Усадив голытьбу на ретивых гнедых, залив кровью родную отчизну.
Половинки достались двум братцам другим. Один тихий, другой бесноватый. Но роднила их бредь, что калифствовать им на планете одной тесновато.
Каждый знал, что судьбу его –быть иль не быть -- порешат только пуля и шпага. А пока, до поры, надо тихо ходить, избегать агрессивного шага.
Фюрер, став им, уверовал: krig будет блиц, Фатерланд - вдаль к востоку от Шпрее. Видел братца (вождем стал) поверженным ниц перед свастикой на мавзолее.
Вот авгуры калякают, спины дугой. Вот и пакт – “мир” меж братцев порука… Но соседям он стался ценой дорогой, развязав братьям хищные руки.
Фюрер, молодцевато притопнув ногой, им накинул коричневый китель. Вождь накрыл кумачом (у него цвет другой) и в совковую принял обитель.
Вот и время зиг-хайль. Зомби Фриц и Михель от пивного прилавка - в солдаты. На войнушку -- всего лишь на пару недель, на блиц – krig , уверял бесноватый.
Уж сидят на броне наши Михель и Фриц и позируют браво для фото. Вот и вермахт уже у советских границ, танки, пушки, пехта с пулеметом…
А что тихий? Он с трубкой неспешно кадил фимиам сам себе, не балуя генералов вниманьем. Себя убедил -- не пугать надо фюрера всуе.
Вот и строгий приказ по войскам у границ: провокациям не поддаваться, прерывать отпуска офицеров – ни-ни! Пакт блюсти и не сметь сомневаться.
Час, однако, настал. Повернулся в гробу Бисмарк. (Фюрером глупо проброшен). Был бы жив -- на блиц-krig наложил бы табу. Не ходить, завещал он ведь, к РОССАМ.
Но пришли: пулеметная дробь над селом… Падал ЯК как подстреленный сокол…
(я это видел…) Погоди, подлый мессер, поникнут челом и твои. Не вернешься с востока.
Еще будет: у Волги, на белом коне выйдет на берег наша “катюша”. И за веру, “ЦАРЯ” и отчизну в огне “отпоет” ваши подлые души.
Сварят вам и в моей березинской земле не солдатские щи и не кашу, а канон погребальный в бобруйском котле, кровью густо замешанный вашей.
А пока – в Бресте только протерли пенсне. Показали -- krig будет не блицем. А начало конца вероломной войне Фриц и Михель узрят у СТОЛИЦЫ.
А за то, что дошли до московских ворот, вождь козла отыскал на закланье. И, захлопнув с испугу разинутый рот, у святой испросил предсказань
Сделал все, как Матрена велела. Предзнал: бесноватый Москвы не узреет. Облегченно вздохнул, закурил и погнал фронт назад, drang nach west, как умеет.
Через свой СТАЛИНград, через Курск и Орел Брянск, Смоленск, Оршу, Витебск, всю нашу белорусскую землю, Бобруйский котел с поминальным каноном, не кашей.
Черный ворон клевал труп плывущий в реке по пути в никуда провожая (я это видел…). Может это Михель, от пивной вдалеке, Никому больше не угрожает.
Ну а может и Ванечка… не без того… Смерть, коль на-смерть, пощады не знает… А вопрос свой извечный: “судить -- кто кого?” отдает. Пусть Фортуна решает…
Еще год извивался воинственный брат под копьем свово тихого брата. Еще год похоронок и ратных наград -- и замочит себя бесноватый.
Не забыть раздирающих душу картин… Проклят фюрер будь, дьявол рогатый... Что наделал… за что столько вдов, сиротин, нерожденных от павших солдатов…
А река все течет. Берег этот и тот. Подрастали с годами сироты. А на том берегу – там кацапка живет, я на этом -- под сладостным гнетом…
А зеленый ковер на спине островка по веснам всякий раз возрождался. Ждал, быть может, он нас, подрастем мы когда, а вот этой весной и дождался.
Я тихонько кричу ей на берег на тот: “cнятся мне твои русые косы, снится мне, что построил я парус и плот и плыву к тебе юной и босой.
Глядя из – под руки, а глаза -- васильки, стоя ждешь ты меня у причала, только струи ленивые нашей реки лижут ноги твои тихо, вяло”.
А она мне в ответ: “вижу в снах твоих свет! Но не только река между нами… Отчуждай иноверцев -- ревнивый завет был положен когда-то дедами”.
Я опять ей: “так грешен дедовский завет. Он придуман людьми, а не богом. Вера в бога – она или есть, или нет -- если есть – то в единого бога.
И завет его божий, не дедовский, в том, чтоб любили, любимыми были. Ради этого принял он муку крестом и чтоб верой единой мы жили”.
И кацапка, дедам о прощеньи молясь, оставляя завет у причала, разбежавшися с берега, в волнах резвясь, к островку где я ждал приплывала.
Ее хрупкую стать, как священный грааль, из воды нес, хмельной я от счастья. Нес в мечту свою юную, в зыбкую даль, где нет пошлости, будней ненастья.
Лен распущенных кос, брызги синие глаз -- красота! Иль спасешь, иль погубишь? Обернешься ль красивостью только на час? Или сердце на части порубишь?
Где-то иволга пела о чем-то своем, или нам про любовь-повитуху. Шар земной населяли мы только вдвоем. Небеса окрыляли нас духом.
Воды время несли по реке мимо нас. В ветерках ветви лоз полоскались. В робкой трепетной близости тел первый раз непорочно губ губы искали...
Желтым эхом до нас долетела с небес журавлиная осень и наша… Не грусти островок, что останешься без голубых наших грез полной чаши.
Только ты будешь знать, утешая себя, путь к тебе был для нас путем к храму. Жизнь -- метелица, вьюги не стронут тебя. Только нас будут ждать наши мамы…
Мы немножко еще на пороге судьбы постоим. А что там за порогом?.. Матерей наших нежных молитвы, мольбы И отцов наших нам да помогут!
Все былое когда-то былым не было. Но сегодня таким оно стало. Вспоминая былое, я хмурю чело… Понимаю – грядущего мало…
Время, пасть ненасытная, гложет года, с ними плоть бытия отторгая. Но лишь память, фантом всех тех дней череда со мной ныне и присно… до края…
Но и сегодня, как тогда, тот островок ютит река. И хоть сегодня я далек от малолетства, но и сегодня все живет, и будет жить, живу пока, Тепло щемящего мне душу детства.
2008 – 2010 г.г.
ДВЕ ГИТАРЫ. (Посвящается жене И.Г.)
Дрик Ф.Г.
Две гитары -- Ты, да Я пели врозь по свету. Я не твой, ты не моя, в юность разодеты.
Нараспашку, в профиль, в фас каждый день венчали. Перебор, проходка, пляс – никакой печали!..
Так вот годы к нам, от нас весело бежали, только все грустней без вас квинты дребезжали.
В них оттенок холостой, призрак юной девы. Без Ивана – ж Марья кто? Кто Адам без Евы?
Судьба-сваха, случай-сват все за нас решили. Гименей насупил взгляд – я ли тот? и ты ли?
Факел свой без суеты засветил, вгляделся, молвил - долгой вам версты… и куда-то делся.
Две гитары, грусть тая, -- в унисон по свету. И Я твой, и ТЫ моя. Только… ЮНОСТЬ!!! Где ты???
2007г.
ДА и НЕ.
Я люблю чтоб морозец неслабый и снежинок крутой карнавал. Не люблю, когда в ринге две бабы кулаками в лицо -- наповал…
Я люблю, как снег весело тает. И весны ручейковый навет. Не люблю, что о многом не знаю Как сказать: или да, или нет.
Я люблю, как Перун выступает. Или с бубном своим или без. Не люблю, когда, меры не зная, Люди курят и пьют чимиргес.
Я люблю, как шуршит под ногами Тихой осени желтая грусть. Не люблю, что пророков с богами многовато. Один был бы пусть.
Две Дианы. Исходящего века – вечер. Две Дианы взошли светить… Век 20й грядет калечить судьбы мира. Им всё испить…
Так уж стало -- о всем грядушем Роком выпало им светить… И печальной строкой, и орущей… И с любовью и без им жить…
Приходила она, уходила у обеих Диан не одна. На Пегасах держась за удила, Музы им воздавали сполна!
Болью сердца о судьбах века и своей -- ААА*-шной, – быль... Без героя** о человечьем -- лишь однажды, нарушив стиль.
Безысходная скорбь матери, патриотки, гражданки боль . лихолетья военного скатертью обвилась поперек и вдоль.
Не однажды, в строках и между, вдалеке ли, или вблизи град Петров вспоминала нежно, царскосельские те стези.
-----------------------------------------------
Без натуги, легко, сразмаху словно в кучи внавал дрова, ямб-хореями-амфибрахьями всё швыряла слова… слова…
С пулемета как, рифм картечью всё строчила… пойми о чем!? О любви ли, или о вечном -- всё по-свойму, сплеча, мечом…
Хулиганка, гордячка, всякая… под неистовый шторм в кровях хохотала, любила, плакала, исстрадалась напропалую…впрах…
Знать, Пегас твой, ЦМИ***, был евреем Грива пейсами, шляпа – в смоль. Акмеизм – не его ливрея: все не так – чтоб, и смысла ноль…
Томик обземь всердцах… Грубо… Гений ведь! Равных нет в веке. Ощущаешь себя дуб дубом, дураком и хромым калекой.
Ну и что-ж, несмотря на стресы как-то ж надобно чтить харизму. Намешала всего: экспресси- куби - футур - и прочих измов…
------------------------------------------
*Ахматова (урожденная – Горенко) Анна Андреевна.
** -- поэма ”Без героя”.
***-- Цветаева Марина Ивановна.
2005 -- 2009