В 1935 году, накануне празднования 25-летнего юбилея нью-йоркской газеты «Новое русское слово», ее главный редактор Марк Вейнбаум отправил ведущим сотрудникам письма с просьбой прислать для юбилейного номера статьи и биографические сведения о себе. Самым кратким был ответ Андрея Седых из Парижа: «Биографии у меня нет. 18-летним юношей я продавал на улицах Константинополя русские газеты. Теперь сотрудничаю в этих газетах. Это всё. И для журналиста этого вполне достаточно».
Текст: Геннадий Евграфов, фото предоставлено М. Золотаревым
Можно только предполагать, почему молодой журналист ответил именно так, но биография у него все-таки была.
БЕЗ РАБОТЫ, БЕЗ ДЕНЕГ
Он оставил родную Феодосию в 1920 году. Город переходил из рук петлюровцев в руки махновцев, от них – к Добровольческой армии, пока не стал «красным». Каждые новые хозяева устанавливали свои порядки. Только-только окончивший гимназию юноша устроился матросом на корабль, который шел в Ялту, а оттуда – в Болгарию. Хотелось вырваться из раздираемого Гражданской войной Крыма и посмотреть мир. В Болгарии, как и в Турции, куда он вскоре уехал, делать было нечего. Правда, в Константинополе он нашел работу – продавал русские газеты. Но работа быстро кончилась: русских в городе было мало, эмигранты из советской России стремились в Берлин, Прагу, Париж.
Яков Цвибак (псевдоним Андрей Седых появился только в 1930-х годах. – Прим. авт.) через Италию добрался до Франции. Париж казался раем только издалека. Без жилья, без работы, без денег – там было не слаще, чем в Константинополе. Но ему повезло – он попал в поле зрения Михаила Федорова. В России Федоров был управляющим Министерства торговли и промышленности, а в Париже стал главой Комитета по обеспечению высшего образования русскому юношеству за границей. Бывший петербуржец устроил бывшего крымчанина в Школу политических наук. Молодой человек школу окончил в 1926 году, но политическими науками заниматься не стал. Его влекла журналистика. Павел Милюков обратил на него внимание и взял к себе – в «Последние новости».
В Париже было довольно много русских газет и журналов самых разных направлений: «Воля России», «Иллюстрированная Россiя», «Возрождение», «Современные записки», «Числа»... Самой авторитетной и популярной газетой были «Последние новости». Может быть, из-за авторитета бывшего министра иностранных дел Временного правительства, а может, потому, что Милюков собрал лучшие за рубежом русские перья – с газетой сотрудничали не только журналисты, но и известные писатели. Тираж издания в лучшие годы доходил до 35 тысяч. Газету читали бывшие военные и профессора, духовенство и чиновники, казаки и мелкие лавочники, все бывшие граждане Российской империи, выброшенные октябрьским смерчем на берега Сены.
Днями и ночами не вылезал начинающий журналист из палаты депутатов, Сената и Елисейского дворца. Он внимательно следил за политическими дебатами, излагал самое главное и существенное – Милюков часто ставил его репортажи на первую полосу газеты. Цвибак писал о похищениях генералов Миллера и Кутепова, которых знал лично. Он писал о ночной жизни Парижа, о богатой публике, ищущей развлечений в районах с сомнительной репутацией, о притонах и о проститутках, предлагающих на полуосвещенных газовыми фонарями улицах свои услуги.
ТОЛЬКО О ЛЮДЯХ
Живые, колоритные зарисовки Цвибака понравились Куприну. Когда журналист пришел к нему за интервью, выяснилось, что Куприн читал его очерки. Очерки о «парижском дне» знаменитый писатель посоветовал издать отдельной книгой. Гость сомневался, несмотря на то, что у него уже вышли две книги о Париже – «Старый Париж» (1926) и «Монмартр» (1927). Но после разговора с автором «Поединка» и «Гранатового браслета» сомнения отбросил.
В 1982 году Андрей Седых в беседе со славистом Джоном Глэдом вспоминал: «Я писал очерки о ночном Париже. По совести говоря, я теперь их немножко стесняюсь, я никогда за последние пятьдесят лет не раскрыл мою раннюю книжку, «Париж ночью». Там были рассказы о парижских улицах, притонах, проститутках – ночная жизнь Парижа. И вдруг Куприну это страшно понравилось, он начал меня хвалить и говорить: «Издайте, издайте отдельную книгу. Это очень важно, это очень интересно». Я колебался, но издал эту книгу, и Куприн написал предисловие, для меня очень лестное...» И затем напомнил американскому профессору о своей книге «Звездочеты с Босфора»: «У меня, между прочим, есть другая книга, которой я очень горжусь. И предисловие к ней написал Бунин. Бунин пишет, что он никогда ни для кого не писал предисловий, и я никогда бы и не осмелился у Ивана Алексеевича попросить предисловие для моей книги, но Бунин сам мне сказал: «Вы знаете, я напишу для вас предисловие, мне очень нравятся «Звездочеты с Босфора», это хорошая книга, вы должны писать, из вас выработается хороший писатель, если вас не убьет журналист».
Книга «Париж ночью» вышла в 1928 году, «Звездочеты с Босфора» в 1948-м. В 1942 году в Нью-Йорке вышла книга «Дорога через океан», в которой Седых описал свой вынужденный отъезд из Франции и переезд через океан, придав воспоминаниям беллетристический характер. Затем увидели свет сборники рассказов «Сумасшедший шарманщик» (1951) о жизни русских эмигрантов во Франции и Америке и «Замело тебя снегом, Россия» (1964), пронизанный печалью и ностальгией по родине. После поездок на Святую землю, в Прибалтику, Италию, Испанию появились книги «Земля обетованная» (1966) и «Пути, дороги» (1969). В своих описаниях Седых был точен и достоверен. Цепкий взгляд журналиста выхватывал детали, которые складывались в выразительные картины быта.
В 1977-м появились «Крымские рассказы», искренние, исповедальные, они были о детстве, проведенном среди крымских татар.
Седых писал «только о людях» (так называлась книга, вышедшая в 1955 году), писал простым языком без художественных изысков, с юмором и доброй иронией повествовал о жизни героев своих незамысловатых рассказов. И во всех этих книгах он сохранил «легкость, простоту», памятливость на «пережитое свое и чужое» и «главный признак таланта» – «свободу», о которых ранее говорил Бунин в предисловии к «Звездочетам с Босфора».
На серьезную прозу Седых не замахивался – до конца жизни считал себя журналистом. Поэтессе, критику и автору «Нового русского слова» Валентине Синкевич запомнился такой разговор с главным редактором: «Да, я, конечно, писатель. Но все-таки какого-то необходимого для большого писателя качества, того, что было у Бунина, у меня в конечном счете нет… Но журналист я хороший. Даже очень хороший».
СЕКРЕТАРЬ БУНИНА
Бунин обратил внимание на Седых в 1930-е годы – не только на его журналистские способности, но и на юмор, находчивость и умение не теряться в разных ситуациях: русский Париж, тем более литературный, был узок, все знали всё обо всех. Он читал его отчеты в «Последних новостях» о заседаниях парламента, читал и книгу рассказов о бывших соотечественниках, не устроившихся в новой жизни, – «Люди за бортом». Дошел до него и слух, гулявший в эмигрантской среде, как веселый, находчивый Седых отвечает на упрек редактора «Новостей» Полякова: «До чего, черт вас возьми совсем, валяете вы отчеты как попало!», а тот ему в ответ: «А вы что же, хотите, чтобы я за 25 сантимов построчных переписывал свои отчеты по сто раз, как Лев Толстой свои романы и рассказы?»
Бунина все это изрядно забавляло и веселило. И когда в 1933 году до Франции долетела весть о Нобелевской премии, 63-летний лауреат решил, что для поездки в Стокгольм без человека, который мог бы взвалить на себя решение организационных вопросов, не обойтись. И тогда Бунин вспомнил о Седых и предложил ему исполнять секретарские обязанности на время путешествия. Седых предложение посчитал за честь и, не раздумывая, согласился.
3 декабря Иван Алексеевич, Вера Николаевна, Галина Кузнецова, новоявленный секретарь и корреспондент «Последних новостей» и «Нувель литтерер» (Седых должен был освещать визит для этих газет) отправились в путь. В Стокгольме Седых первым делом нашел хороший отель, «Мажестик». По утрам неутомимо разбирал поступавшую со всего мира почту. Днем встречал поклонников, умело ограждая Бунина от назойливых посетителей.
ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР
После триумфа в Стокгольме вернулись в Париж. Бунин прожил во Франции вплоть до смерти в 1953 году. Седых – до 1942 года, когда ему вместе с женой Евгенией Липовской удалось выбраться из оккупированной нацистами Франции в Америку.
В Нью-Йорке Седых предложили место в газете «Новое русское слово». В 1973 году он возглавит газету и вытянет ее на новый уровень. Став главным редактором, Седых перестал брать гонорары за свои статьи, писал, потому что не мог не писать. Никогда не притрагивался к «газетной кассе», нередко, когда денег не хватало, вносил в кассу собственные.
Работая в Париже, он многому научился у Милюкова. В Нью-Йорке шел след в след за «Последними новостями», одновременно сохраняя традиции, заложенные своим предшественником. Но на дворе стояло другое время, и, чтобы быть интересной не только старой, но и молодой эмиграции, открывавшей Америку в 70–80-е годы, «Новое русское слово» нуждалось в серьезном обновлении. Особенно ее литературный отдел – все, что касается непосредственно литературной проблематики, необходимо было подавать иначе: уходить от штампов и клише, учитывать изменения, которые произошли в Советском Союзе, и в большей степени ориентироваться на новое поколение русских читателей-эмигрантов, появившихся на берегах Гудзона, Сены, Шпрее. Потому что газету читали не только в Нью-Йорке, но и в Париже и Берлине.
Стремясь не отстать от времени, он привлек писателей третьей волны, в большинстве своем выброшенных в эмигрантскую жизнь по воле Советского государства. В «Новом русском слове» публиковались практически все известные литераторы этой волны: Солженицын и Аксенов, Гладилин и Войнович, Коржавин и Горенштейн, Некрасов и Галич. Некоторых из них объединяло только неприятие советской власти. В главном же, а именно в средствах художественного постижения мира, многие из них были непримиримыми антагонистами.
Каких душевных мук стоило Седых объединить в газете столь разных людей, можно только догадываться: воспитанный на классической литературе, он новую литературу не понимал – другая эстетика, другой язык, непривычная стилистика. Непонимание рождало внутреннее неприятие, которое перерастало в отрицание, особенно если речь заходила о Бродском, Мамлееве, Алешковском и тем более о Саше Соколове. Главный редактор этого и не скрывал. Издатель газеты Валерий Вейнберг вспоминал такой эпизод: «Я помню, когда Андрей Седых пришел и рассказал историю его знакомства с Иосифом Бродским. Он сказал мне: «Я подошел к Бродскому и сказал ему: «Иосиф, я не печатаю вас только потому, что я вас не понимаю». Иосиф посмотрел и сказал: «Ну, все в порядке».
«НОВЫЙ АМЕРИКАНЕЦ» ПРОТИВ «НОВОГО РУССКОГО СЛОВА»
Эмигранты 70–80-х воспринимали «Новое русское слово» как «старое» и создали в Нью-Йорке свою, новую русскую газету – «Новый американец». В ней действительно все было новым: оригинальное оформление, современный язык, современные слог и стиль. Прежде всего, авторы – писатели и журналисты третьей волны – обращались к своей же третьей волне. Писали легко и раскованно, о серьезном говорили с читателем с иронией и юмором. Чувствовалось влияние Сергея Довлатова, которому принадлежала идея создания газеты и который с 13-го номера стал ее главным редактором.
«Американец» быстро завоевал популярность среди читателей и сумел потеснить «Слово». Довлатов отстаивал право на полемику между различными идейными течениями русской эмиграции. Право не принимать на веру любые идеи и не делать из авторитетов богов. А шутливый тон, которым новое издание позволяло себе писать о политике, литературе или эмигрантском бытии, был табу для газеты Седых. Которая не только старела – устаревала. Конфликт между «Новым русским словом» и «Новым американцем» был неизбежен. Это был типичный русский конфликт «отцов и детей»… на не русской почве. Уходившую со сцены эмиграцию старая газета устраивала, новую – нет. Полемика вспыхнула в середине 80-х. На первых порах она носила вполне приемлемый характер, но закончилась ожесточенной борьбой.
Спор между Седых и Довлатовым был не идейным, а, скорее, стилистическим. В широком смысле это был спор между «консерваторами» и «модернистами», даже более того, «архаистами и новаторами», если использовать известную формулу Тынянова. Но довольно быстро он перерос в недостойную оппонентов перебранку, превратился в обыкновенную склоку с переходом на личности – и тот, и другой не сумели удержаться не только от нелепых обвинений, но и от взаимных оскорблений.
В этом нешуточном «сражении», за которым внимательно следил и читательский, и литературный русский Нью-Йорк, победителей не было – проиграли оба…
«ЛЮБИТЕ МЕНЯ ДАРОМ»
И во Франции, и в Америке Седых занимался благотворительностью по велению сердца и души. В Париже устраивал «голодные пятницы», когда те, кто хотел помочь нуждающимся соотечественникам, отдавали стоимость своего обеда в фонд специальной помощи. В Нью-Йорке организовал фонд срочной помощи, куда все желающие могли сдать деньги. После смерти Вейнбаума он сменил его в кресле не только главного редактора НРС, но и президента Литфонда. Литературный фонд поддержки русских писателей и ученых в изгнании имел давнюю историю – с момента основания в 1918 году был тесно связан с газетой. Организация пользовалась авторитетом в эмигрантской среде. Фонд помогал писателям-эмигрантам, выплачивал пособия, отправлял посылки – продовольственные и вещевые – в Европу, на вечерах и презентациях книг собирал деньги для нуждающихся литераторов. Помощью пользовались практически все писатели-эмигранты, пережившие войну во Франции. Седых делал все возможное, чтобы многие из них регулярно получали пенсион. Иногда добавлял собственные деньги. Тэффи в свойственной ей иронической манере в одном из писем призывала этого не делать – просила «любить даром». Когда Седых даром любить отказывался, в очередном письме не могла удержаться от обращения: «Вы типичный Ангел!», и затем сообщала: «Вчера пришла ко мне Ваша милая дама и отвалила мне ни более, ни менее 33.870 франков, за которые от всего моего испорченного сердца благодарю Вас». А в письме от 24 июля 1950 года, не сдерживая эмоций, высказалась: «Дорогой мой Яша! Вы самая стабильная валюта. Вы один из всех денежных знаков не теряете своей ценности...»
Однажды, когда не хватило денег на помощь «русским парижанам», он продал несколько литографий, подаренных ему Шагалом. О чем в своих воспоминаниях упомянуть постеснялся…
В конце 1940-х Бунин тяжело заболел, в декабре 1948 года понадобились деньги для поездки на юг Франции, чтобы пережить зиму. Он написал своему бывшему секретарю письмо, пронизанное безысходной горечью: «...я стал очень слаб, задыхаюсь от эмфиземы легких, летом чуть не умер (буквально) от воспаления легких, два месяца пролежал в постели, разорился совершенно на докторов, потом на бесполезное лечение эмфиземы (ингаляцией), которое стоило мне 23 тысячи, и т.д.
2 января должен уехать с В.Н. опять на зиму в Juan les Pins, чтобы не свалиться опять от парижского климата и холода в квартире... Короче сказать: мне пошел 79-й год, и я так нищ, что совершенно не знаю, как и чем буду существовать. И вот, от совершенного отчаяния, прошу Вас, – сделайте ради Бога что-нибудь для меня – попросите, например, Кусевицкого и добрых людей, знакомых его, помочь мне хоть немного».
Седых не только написал Кусевицкому, который немедленно отозвался на просьбу Бунина, но и договорился с американским владельцем фирмы «Этан», который с сентября 1949 года стал перечислять 10 тысяч франков в виде ежемесячного пенсиона. Бунин, как и Тэффи, получал деньги до 1951 года, до самой смерти миллионера.
«ТРИ ЮБИЛЕЯ»
В 1982 году, когда совпали сразу три юбилея – 80-летие, 60-летие творческой деятельности и 40-летие работы в редакции «Нового русского слова», – Литературный фонд выпустил альманах «Три юбилея Андрея Седых», в котором приняли участие известные деятели всех трех волн русской эмиграции – Ирина Одоевцева, Иван Елагин, Роман Гуль, Глеб Струве, Владимир Максимов, Василий Аксенов, Мстислав Ростропович и Галина Вишневская и многие другие. Книгу раскупили. Расходы на издание возместили. Оставшиеся деньги Седых попросил передать Литературному фонду.
Но итоги он стал подводить задолго до юбилея. Бывший продавец газет стал журналистом, писал очерки и сочинял рассказы, встречался с выдающимися людьми своего времени. Ему было что рассказать о жизни и о себе. Но в некоторых книгах о себе он уже рассказал, повторяться не хотел, и тогда он решил рассказать о тех, с кем сталкивался на своем жизненном пути в России и во Франции – Волошине и Мандельштаме, Бальмонте и Саше Черном, Глазунове и Рахманинове. Он дружил с Тэффи, Буниным и Шаляпиным. Вел откровенные разговоры с Куприным и Алдановым. Переписывался с Ремизовым.
В своих воспоминаниях он сумел не впасть в столь свойственный многим авторам мемуаров соблазн, когда на первое место выходит собственное «я» – «Я и Бунин», «Я и Рахманинов», «Я и Шагал». Его очерки этого лишены – они прежде всего о Шагале, Рахманинове, Бунине. Выдержаны в доброжелательном духе, тактичны и уважительны по отношению ко всем.
Двумя-тремя штрихами он рисовал психологический портрет и воссоздавал облик замечательных современников. Своими воспоминаниями, дополняя то, что было известно читателю по другим немногочисленным мемуарам, появлявшимся в те годы.
В предисловии он объяснил название – почему «Далекие, близкие»: «Книга эта родилась из отдельных очерков, написанных в разное время о разных людях, с которыми сводила меня судьба. Отношения складывались не всегда одинаково: одних я просто знал, с другими дружил, – были они людьми близкими. Многие, к несчастью, теперь далеки... Отсюда и название книги». И ответил своим эмигрантским читателям (первое издание вышло в Нью-Йорке в 1962 году), которые упрекали его за некоторые пропуски в отдельных главах, публиковавшихся в периодической печати: «Пропусков нет: это – не биографии и не опыт литературной, артистической или какой-либо иной характеристики. Это – личные воспоминания, только то, что я видел и слышал, что связывало меня с этими людьми...»
За свою жизнь Андрей Седых написал немало книг, но проверку временем прошла лишь «Далекие, близкие». Воспоминания о Бунине, Куприне, Дон-Аминадо, Глазунове, Рахманинове, Шагале и других выдающихся писателях, художниках, музыкантах XX века имеют непреходящую ценность для русской культуры. И поэтому не утратили своего значения и в наше время.
Часть своего личного архива – сохранившиеся письма Бунина, Тэффи, Алданова, Куприна, Мережковского, Шаляпина, представляющие величайшую культурную ценность, – Седых передал на хранение в Йельский университет, сделав его доступным для изучения специалистам русской культуры.
И это тоже можно поставить в заслугу автору книги «Далекие, близкие».