Михаил Садовяну – румынский писатель. За 60 лет творчества написал 120 книг. За укрепление мира между народами удостоен высокого звания лауреата Ленинской премии. Многие произведения Михаила Садовяну написаны на охотничьи темы. Об этом он писал: «Благодаря охоте я познакомился с жизнью всех обитателей древней Дакии. Я слушал речь... и прошлое и страдания народа явственно вставали предо мной... Но, кроме того, за время моих охотничьих экспедиций я накопил немало и других богатств: я изучил язык нашего народа, его поэзию, старинные песни, традиции и обычаи, – все то, что составляет единство нашего народа от Оради, Девы, Муреша до Горы Чахлэу и долины Быстрицы».
Глубоко человечное, демократическое содержание творчества Садовяну, отмеченное высокими поэтическими достоинствами, обусловило необычный успех книг писателя, издающихся во всех уголках мира.
Всю осень стояла засуха. Плавно колыхались паутинки, зацепившись за углы и стрехи домов. Над землей нависало белесое небо, опоясанное далеким маревом. Дед Калистру Пушкашу, знавший толк в знамениях времени, хмурился. Однажды вечером Дэвидел Богян перелез через плетень во двор старика и уселся рядом на завалинку. Дед по обыкновению принялся брюзжать и кривить губы.
– Чем же ты недоволен, дедушка? – осведомился парубок.
– Эх, Дэвидел, эх, Богян! Покуда не ляжет на землю первая пороша, не видать нам копченой козлятины.
Дэвидел рассмеялся.
– А разве случалось, чтобы к рождеству у тебя на чердаке не лежали копченья?
– Не случалось, парень.
– Ну так и ныне выберемся как-нибудь на Делелеу.
– На то воля божья, – отвечал старик. – В прежние годы зима поспевала к Михайлову дню. А нынче листья опали, так и не дождавшись инея. Лежат, будто сугробы на тропинках. И ветер их не носит, и шелеста не слышно. Вымерли, да и только! Земля – что твой кремень. Где уж тут собакам! Звери забрались в самые крепи.
– А я так думаю, дедушка: пойдет на убыль месяц – и погода переменится.
Оба подняли глаза к полному месяцу, струившему серебристую мглу на рассыпанные по склону домишки и ронявшему молнии в заводях Молдовы-реки. Дед Калистру тряхнул седой головой.
– Нет, – проговорил он, – не скоро переменится. Сказано в книгах, что об эту пору ветры и бури заперты, покуда птица Алкион не высидит свои яйца в морских скалах.
Богян промолчал.
– Нынешняя зима поздняя, – продолжал старик. Парубок робко заметил:
– Только ляжет первый зазимок – мы поднимемся в горы по белотропу к нашим заветным местам.
– С божьей помощью, парень. Одна только эта радость мне и осталась. Остальное давно заказано. Прихворнул я летом, а теперь чую – ослаб что-то. Смерть-то уж за плечами. Разок бы еще услышать собачий гон в чащобе.
Из тенистых сеней донеслось сердитое ворчание бабки Варвары:
– Нет на тебя угомону, дед!
Дед Калистру рассмеялся.
– Не уймусь, старуха, покуда ножки не протяну. Притащу тебе опять козла, и будешь ты выть над ним, как и позапрошлые годы.
Бабка пробормотала что-то невнятное. Старик толкнул Дэвидела локтем.
– А ты, старуха, меня дожидаючись, проведаешь зятьев да невесток!
Немного времени протекло с того ясного лунного вечера. Вывела птица Алкион своих птенцов в морских уединениях и проснулись северные ветры. А однажды в сумерках под свинцовыми тучами показались несметные стада ворон. С карканьем и жалобными криками они летели по направлению к горам и растаяли во тьме. И тут пошел первый снежный пушок.
К утру снег прекратился. Еще затемно дед Калистру услышал шум у дверей. Это Богян отряхивал снег с постолов. Бабка Варвара отодвинула засов, затем, опустив голову и прикрыв рот платком, подошла к печи и принялась укладывать в сумку припасы. Когда Богян вошел в комнату, старик уже опоясывался ремнем поверх меховой безрукавки. Многозначительно кивнув в сторону хмурой бабки, дед Калистру натянул на себя новый поярковый кафтан, потом достал из дальнего угла ружье и проверил курки, прикрытые лоскутками заячьей шкурки. Повернувшись к иконам, перекрестился, надвинул качулу на лоб и поправил рог на боку.
– Ну, старая, – проговорил он, – нам пора. Оставайся с богом.
– В добрый путь.
Она хотела сказать еще что-то, но промолчала, сжала губы и опустила голову. Охотники вышли в студеную тьму. Старик кликнул собак.
– Липа, Каца, сюда!
Гончие тут же с визгом повскакали из своего закутка. Бабка кинула им с порога два куска холодной мамалыги. Сгорбившись над ними, поджав хвосты, псы стали жадно глотать пищу.
– Ну, что скажешь, Дэвидел? – спросил старик.
Ловкий приземистый парубок молчал, но дед Калистру чувствовал, что он исполнен радости и нетерпения. Вот таким был и он в далекую пору молодости.
– Пойдем прямиком, по долине Мойшы, а, Дэвидел?
– Воля твоя, дедушка, – взволнованно ответил парень.
Закинув ружья за спину, они перелезли через изгородь и, не оглядываясь, двинулись в гору. Собаки догнали их большими прыжками. Ступая по чистому пушистому снегу, охотники свернули к долине Мойшы и на рассвете вступили на горную тропинку, под еловый шатер.
Стояла глубокая тишина. Первый рыхлый снежок окутывал мягким покровом недвижные еловые лапы. Внизу на тропинках лежал лишь тонкий зазимок. Не слышно было ни звука, словно горы и пущи вымерли. Долго шли они в молчании, пока не заметили, что дымчато-серый рассвет накладывает на лица бледные маски.
Старик остановился.
– Погоди, Дэвидел, – проговорил он с тихим смешком.— Трудно ходить на ржавых суставах. Не пойму я, что со мной сегодня. Мерещится, что ли? Не припомню я, чтобы лес когда-нибудь так выглядел. Будто опустел и вымер.
– Померещилось, дедушка, – ответил Богян. Собаки стояли между ними, понурив головы.
– А ты погляди на собак, – продолжал дед. – Вот-вот подымут морды и завоют.
Дэвидел Богян пристально взглянул на него своими маленькими, черными, как капля дегтя, глазами.
– Что с тобой, дедушка?
– Ничего особенного, парень. Стариковские мысли одолевают. Иду, а в мыслях бабка. Чисто сбесилась моя старуха! Втемяшится что-нибудь бабьей голове, так уж не приведи господи. Будто видела она во сне разные приметы. В громовнике и месяце слове разгадки им искать заставляла. Про дохтура вспомнила, и что он говорил, когда я летось хворал. Как же, стану я бабу слушать! Помалкиваю да тебя дожидаюсь. Я, парень, всю жизнь лесом жил. С лесниками, гончими да дикими зверями. Теперь уж кончено, недолго мне гулять. Так хоть разок еще потешусь...
Старик замолчал, оглядывая чашу.
– Пойдем, дед, – тихо проговорил Дэвидел.
– Идем, – согласился старик. – Я вот все думаю, что такого дня еще не было в моей жизни. Да и передохнуть захотелось. Выросла гора, Дэвидел. Сердцу, видишь ли, идти хочется, а силенок не хватает.
Они продолжали идти по косогору. Но Богян ясно видел: старик совсем ослабел. Он часто дышал, глаза под навесом седых бровей выкатились.
Вот, наконец, и шалаш в Волчьем овраге. Старик со стоном повалился на подстилку из сухих листьев.
– Эх, парень, – проговорил он с усталой улыбкой, – хороши, как погляжу я, леса, словно молодость моя. Только мне, видать, придется с ними расстаться. Достань-ка из сумки баклагу и дай мне немного бодрящего.
Выпив добрый глоток водки, дед Калистру опустился на бок и взглянул на заснеженную гриву ельников в низине. Было еще светло. Стояла тишина.
Старик вздрогнул.
– Где собаки?
– Тут они.
Дед прислушался.
– Что же это за гон слышится? Должно быть еще кто-то охотится в горах. Собаки подняли коз и гонят их. Беги к нашей засидке! Жди спокойно и не зевай. Бери псов. А я тут отдохну.
Тонкие голоса чужих собак звучали далеко, рождая странные отзвуки. Дэвидел быстро положил сумку, взвел курки и обогнул скалу. Старик, оставшись один, настороженно прислушивался. Но откуда-то изнутри в нем поднимались, охватывая все существо, грусть и отрешенность, такие же, что властвовали нынче в недвижной пуще. Сердце стучало редко и гулко, словно билось о ребра. Во всем теле была какая-то усталость, смутное беспокойство...
Богян, забравшись в засидку, прижался спиной к стволу старого тиса. Собаки, прислушавшись к звукам, доносившимся из глубины чащи, внезапно сорвались с места, исчезли в зарослях. Единственным признаком жизни в окаменелой пуще стали тонкие и странные звуки гона под хвойными заснеженными сводами.
Прошло некоторое время. Гон то приближался, то отдалялся. Голосов собак, стало больше. Должно быть, и псы деда Калистру напали на след.
Тусклый свет бессолнечного дня, еле пробивавший заснеженный хвойный покров и окутывавший легкой дымкой лесные своды, внезапно подернулся тенью. Наступали сумерки. Новый звук, подобный дрожащему призыву, пронесся внезапно над горами. Это звучал рог.
Богян вскинулся, прислушался. То был рог деда Калистру. Он предвещал беду. Опустив дуло ружья, парубок задумался. Гон приближался. Трепетно зовущий звук замер в отдалении. Через мгновенье он раздался вновь – но тут же стих.
Дэвидел кинулся к шалашу. Не успел он сделать и десяти шагов, как услышал на склоне грохот выстрела. Дрожа от волнения, Богян пустился бежать. Недалеко от шалаша его снова пронизал зов охотничьего рога.
– Что случилось? Что со стариком? – спрашивал себя парень, задыхаясь от быстрой ходьбы.
Заглянув в дверь шалаша, он увидел, что старик, держа в руках рог, лежит на боку. На Дэвидела неотрывно смотрели выпученные, горящие глаза.
– Что случилось, дедушка? – крикнул Дэвидел.
– Слушай, Дэвидел, – с натугой выговорил старик. – Высеки огонь, разведи костер. Плохо мне, знобит...
– Что с тобою, дед?
– Ничего. Настал мой час.
Бледность покрывала лицо деда Калистру. Богян опустился на колени, ощупал лоб старика под качулой, руки. Те были, словно ледышки. Парубок лихорадочно достал из-за пояса кресало, кремень и зажег трут. Затем, собрав несколько сухих травинок и моховых стебельков, раздул с их помощью пламя. Из сухих еловых веток он сложил костер. Старик следил за парнем недвижным взором, словно прислушиваясь к каким-то дальним голосам.
– Ну как ты, дед? – снова спросил Богян.
Дед Калистру не ответил. Тогда парубок вырвал рог из рук старика и, часто ударяя языком по наконечнику, принялся трубить, зовя неизвестных охотников, которые, как он знал, были где-то близко на горе. Передохнув, он снова принимался трубить, напуганный соседством смерти, душившей старика.
Вскоре в овраге показались охотники. Сперва Богян различил огромные качулы, надвинутые на длинные пряди волос. Это были знакомые лесники с Мойшы.
– Кто там кличет? – спросил один из них.
– Сюда, сюда, – позвал Дэвидел, и в голосе его слышались слезы.
Лесники поспешили к шалашу. – Что стряслось, Дэвидел?
Тут они заметили деда Калистру и сразу обо всем догадались. Бобок, – тот что был ниже ростом – кинулся молча к костру и, достав горящую веточку, по христианскому обычаю вложил ее в руку старика.
Затем лесники стянули свои огромные качулы.
А в безмолвных дальних крепях угрюмого леса все звучали и звучали могучие голоса собак, идущих по следу косуль.
Подписывайтесь на наш Телеграм канал