Как это странно: ещё вчера обсуждала с кем-то символику голубя, а сегодня тут и там вижу умирающих или мёртвых голубей в каких-то даже аномальных количествах.
Ноги, ноги. Куда несут меня ноги? Вот я пересекаю смутно всплывающие в памяти дороги. Припоминаю, как бежала по ним от своего дома к бабушке. Нужно было помочь ей ухаживать за моей мамой. Вот и «Пятёрочка». Всё на том же месте, всё такая же многолюдная. Но справа от лестницы в неуютном каменном углу пасутся голуби. И один из них — самый грязный и самый худой — забился между двух стен и дрожит с закрытыми глазами. Остальные птицы обходят его, как бы не замечая, но в то же время, как будто отгораживают его от всего остального мира. Поднимаюсь в магазин.
Сюда я приходила такой же грязной и худой. Спросонья или совсем неспавшей. Покупала какую-то ненужную чепуху и возвращалась в свой каменный угол, к тараканам, недописанному диплому, изломанному быту. Три года назад здесь работала приветливая кассирша, которой необязательно было показывать паспорт, когда я покупала сигареты. Сейчас от неё не осталось и следа. И от меня тоже.
Три года назад
Мы переехали из большой однушки на первом этаже в маленькую однушку на первом этаже. От миллиарда мух к миллиарду тараканов. Я прогуливала полгода и поэтому судорожно навёрстывала всё, писала диплом, пересдавала сессию, мало ела, мало спала. С нами переехал широкоэкранный телевизор, который мы использовали как монитор, но большую часть времени он был выключен. Я была истерзана страхом, брезгливостью, стыдом за происходящее. Не переношу тараканов. И тут мне снится, снится высокая девочка в отражении телевизора, стоящая в углу. Видны только ноги, её тело уходит за границы экрана, вверх. Поворачиваюсь – а нет там никого. Это не сон, это явь, это я не сплю вторые сутки. Снимаю высохшее бельё из ванной и по моей руке ползёт таракан. Руки сломала дрожь, одежда выпала. Поставила еду разогреваться в микроволновку, подошла через несколько минут после её писка. А под прозрачной крутящейся тарелкой четыре расплывающихся рыжих пятна. Выбрасываю еду, дрожу от отвращения. Пишу стихи – и откуда-то сверху, на ногу упал таракан. С ужасом понимаю, что он был тяжелее, чем я думала. Принимаю ванну и вижу, как таракан забирается на мою зубную щётку. Выбрасываю, покупаю новые себе и мужу, с пластиковыми закрывающимися чехлами. Ночь, ночь, ночь, ночь. Не помню, когда я спала. Кран со мной разговаривает песнями, если прислушаться к шуму воды. А может быть, это соседка смотрит телевизор. Я разучилась спать. Уверена, что один маленький таракан пробрался ко мне в ухо пока я спала, часть его обнаружила на ватной палочке. Или это мне приснилось? В какой-то миг я поверила, что умерла и это ад. Потом очнулась. Нет, какой ещё ад. Это, наверное, карма. Я буду мучиться, мучиться, мучиться по кругу, пока не умру и не перерожусь в таракана, которого будут давить, травить и гнать.
***
Маму постепенно парализовывало. В какой-то момент, мне стало понятно, что это последний шанс поговорить с ней. Мы были не очень близки и мне хотелось поделиться с ней своим творчеством, своими проблемами. Однажды я пришла и сказала, что хочу ей признаться кое в чём. Она уже почти не говорила, лежала, но ещё издавала звуки, правда уже почти нечленораздельные, и могла немного шевелиться. Почти уже начала говорить, но в комнату зашла бабушка и я решила, что и не стоит маме слышать то, что я собиралась сказать.
Несите меня, ноги, подальше от этих мест. Отдаюсь направлению. Иду, чтоб идти, желательно подальше. Поворот, поворот, новый поворот… Магазин спецодежды. Офисы. Дворы. И снова голубь. На этот раз — раздавленный машиной. Его крылья расправлены так, будто он летит по асфальту. Застыл напротив неба, как неправильное его отражение. Вспомнила выражение «Дьявол — это обезьяна Бога».
Однажды мама стала напряжённо мычать мне что-то. Ей давалось это с трудом, но я поняла, что она просит. Она хотела услышать, что же я хотела ей сказать. И тогда я призналась ей в том, что курю. Она вздохнула и улыбнулась. Как хорошо, что она успокоилась, пусть тяжесть невысказанных слов и давит на меня до сих пор.
Мне кажется, я дрожу от того, что стою на стыке тектонических дат — вчера была годовщина смерти. Через несколько дней — крещение моей дочери. Но к чему повсюду эти голуби?
Иду, иду, иду. У незнакомого подъезда больной, дрожащий голубь смотрит на меня своими мутными, чуть приоткрытыми глазами. Смотрит и уличает в чём-то. Бегу от него, но улица длится и полнится ими — будто бы измазанными нефтью, сломанными, неправильными. Снова знакомые места. Парковая зона. Где-то здесь я упала с велосипеда прямо на проезжую часть. Голубь. Краеведческий музей. Так и не зашла в него ни разу, хотя всё время думала об этом. Ещё один. Частный детский садик и шикарная платная больница. Если обойти их — начинаются дворы, по которым удобно сокращать путь до бабушки. Другой голубь. И следующий, и дальше, дальше, дальше.
***
Мама. Как тяжело мне даётся это простое слово. Ма-ма. Долго рассматриваю твой город. Сюда ты приехала, лишённая всего, отвоевала себе новую жизнь и была низвергнута со скромного пьедестала своих достижений прямо в небытие. Когда мы перестали общаться жизнь навсегда разделилась пополам. И ты тоже перестала быть цельной для меня. Мне нужно было сказать тебе так много, но не той тебе, которая медленно таяла на небольшом кресле-кровати возле балкона в квартире у бабушки. У тебя была и другая жизнь. Наша с тобой другая жизнь.
***
Я знала человека в человеке,
с которым мне не встретиться опять.
На веки вечные закрыты её веки,
и память начинает превращать
её черты во множество углов,
во множество колючек и иголок.
Читаю книги с её книжных полок
и удивляюсь: странен мой улов.
Я знала человека... до исхода.
До бледности, до худобы больной.
Была знакома с ней еще до года,
она тогда всегда была со мной:
в моей походке и моих речах,
в моих попытках мыслить о земном...
Всё кончилось. И обернулось сном.
Тот человек ушёл. Забыл. Зачах.
И новый человек, совсем иной,
с которым я едва была знакома,
скончался. Страшно рано. В горький зной.
В своей кровати рядом с нами. Дома.
Я знаю! — где-то в глубине ОНА
из глаз сияла светочем навстречу
(надеялась, что я её замечу
сквозь жёлтые истёртые тона...)
И я теперь по ним двоим скучаю:
по той, которая давным-давно ушла,
которую всё больше замечаю
в себе (пусть не искала, но нашла).
И по другой. Я знала её мало
и мне её, пожалуй не понять.
Как жаль! Я не смогу её обнять
и обсудить с ней, что она читала.
***
Откуда столько мёртвых голубей? В чём же дело? Экологическая катастрофа? Авария на каком-нибудь заводе, пусть даже и секретном? А может быть, это город так показывает мне, чтобы я не возвращалась больше, чтобы я жила, там, где и живу сейчас, куда сбежала от всего на свете, и в первую очередь — от себя?
После того, как мама умерла, я настолько сильно ощутила её отсутствие, что попробовала пойти по её пути. Я устроилась кассиром в магазин, как она когда-то. Она забылась в работе, стремительно сделала карьеру, стала управляющей магазина и вела его безупречно. Она по-настоящему раскрылась в этой работе и засияла. А у меня был ноябрь, я приходила в магазин, когда ещё было темно и выходила, когда уже было темно. Я надорвалась, так и не получила денег за работу и на пределе последних сил рванула в другой город. Из Подмосковья в Нижний Новгород, на малую родину моего мужа. Первые полгода после её смерти я плакала по ночам. А потом забеременела, как она и хотела.
Два года назад
Когда-то уже после смерти мамы я столкнулась с тем, что нужно определить, от какой беременности я ребёнок. Нас было двое, - я и мой старший брат, - так что я была уверена, что знаю ответ на этот вопрос. Но оказалось, что беременности считают не по количеству рождённых детей.
- Третья беременность.
- Как это третья?..
Я была в замешательстве. Секунду назад между мной и старшим братом не было пропасти в целую человеческую жизнь, но вот она появилась. Вторая беременность. Да.
Моя старшая сестра стала обрастать подробностями непрожитых приключений: вот она дерётся с братом, вот не хочет давать мне свои игрушки, вот она заблудилась где-то в лесу, но её благополучно нашли. А вот уже я донашиваю её вещи. Но на самом деле, мне стало казаться, что я донашиваю её жизнь. Или его. Кто же разберётся, спросить уже не у кого.
Неважно, почему так получилось. Просто теперь я почувствовала рядом с собой какую-то яму. А сколько ещё таких ям повсюду повыкопано? А что же чувствовала мама, вспоминала ли она об этой беременности, размышляла ли о ней, как о потере, или как о чём-то будничном? Что-то подсказало мне - решение было непростым. Ну, да, да. Мы родились в самой гуще девяностых, ещё один ребёнок в семье - вопрос выживания.
Так я думала, ёрзая на жёсткой скамье, поглаживая свою первую беременность. В сущности, и я могла не родиться, правда же? Уже то, что в девяносто шестом году было решено не прерывать третью беременность о чём-то говорит. Тихо так, но достаточно убедительно говорит. Постепенно, я поймала себя на мысли, что представляю, как я бы могла поговорить с мамой на эту тему, будь она жива. С какого вопроса можно было бы начать такой разговор с человеком, с которым я практически и не разговаривала в сознательном возрасте?
- Мам, узнала, что я по счёту третий ребёнок.
- И что дальше? А твоё ли это дело, доченька?..
И тут я немного зависла. Моё ли? Как это странно. Вопрос как бы не касается меня напрямую, но, всё же, это очень про меня. Почему? Да потому что это история моего рождения. Мать - это часть моего рождения. И её решения тоже.
Вспомнилась вдруг фраза «Я не просил меня рожать». Какой-то она странный оттенок начала приобретать, отливать каким-то адским немного огнём. И мой ребёнок не просил меня рожать её. И мой брат, и нерождённая вторая беременность, и я, я ведь тоже, - мы не просили нас рожать. Но при равном безмолвии мы отнюдь не в равных положениях. Разница в том, что я, - живая, - могла бы пожаловаться на это обстоятельство в минуты слабости: "я не просила меня рожать!", а промежуточная, "вторая беременность" - нет. Этого человека вообще не существует и не существовало. Да и не будет существовать. Но почему же...
Почему же я тогда так долго о нём думаю?..
***
Как дико представить себя, обнимающей мать.
А всё от того, что её невозможно обнять.
Её невозможно осмыслить, осилить, изъять,
И всё же, возможно, ей можно попробовать стать.
Как дико представить себя без рождённых детей,
Как будто лишиться и мыслей, и всяких идей.
Как будто застрять между вечно закрытых дверей.
Смоковницей между бескрайних бесплодных полей.
Как дико и страшно смотреть на сиротский приют,
Как будто затерянный парусник с сотней кают,
Который относит всё дальше, и где не поют,
Не нянькают и не балуют. И не отдают.
Где кончилась дочь и откуда является мать,
Которая сможет собой обогреть и укрыть, и обнять?
Которая сможет понять и простить, и принять?
Вселюбящим светом наполнить, восполнить, поднять?
***
Полгода назад я решила, что больше не хочу ходить к тебе на могилу. Я поняла, что там, под землёй — не ты. Просто твои кости. И они не услышат меня. Твоё надгробие не ответит мне, не станет негодовать из-за концовки нашумевшего сериала, не порадуется моим успехам в учёбе. Ты никогда не услышишь моих новых стихов, не узнаешь, как мне страшно и больно. Разговор в один конец без билета назад не поможет мне. Я отпускаю тебя, мама. Потому что теперь мамой нужно стать мне. Спи спокойно. Всё уже прошло. И всё только начинается.
***
Аккуратные чистые улицы, каменная плитка и цветы всевозможных видов и оттенков поблёкли под мельхиоровым небом. Голуби от этого потемнели, стали более однотонными. Почти чёрными. Поднимается ветер, и я чувствую приближающийся дождь. Дочь в коляске уснула. Нужно возвращаться домой.