Два километра до …
Было начало шестидесятых. Ворзобское ущелье, что в Фанских горах Таджикистана, было для нас башкирских туристов, в двух днях пути. После прохождения труднодоступного перевала Киндык впереди нас ожидал отдых, а за ним и вожделенная цель - удивительное по красоте и своеобразию горное озеро Искандер-куль, образованное сильнейшим землетрясением несколько сот лет тому назад. Тогда оно обрушило свою мощь в межгорную котловину, создав там нерукотворную, казалось бы, вечную, каменную плотину, уложив в нее несметное количество горных пород. Перехваченный водный поток, беснующийся понизу среди скальных глыб и обломков, утихомирился, образуя неповторимое по красоте озеро. Оно, как в горных ладошках, зажатое меж высоченных снежных вершин и сверкающих на солнце скальников, с нахлобученными на них ледяными куполами, безустали плескало свою небесную лазурь на прибрежные скалы, отражая в своей глади их неповторимую прелесть. Так, далеко от нас, родных Уральских гор было создано нерукотворное чудо природы с неповторимым горным ландшафтом и возможностью воочию его посмотреть, но для этого надо было предварительно помериться с теми кознями природы, которые приготовили нам Фанские горы. Помериться с ними силой, умением и силой духа.
Всем кто ходит в горы известно, что с горами шутки плохи и к ним надо относится с уважением и «разговаривать только на Вы. Панибратства и неразумного отношения к ним, горы не прощают!
Новоявленное озеро благоприятствовало всем: людям, создавая им условия для пастбищ домашнего скота и реальную возможность подработать, обслуживая прибывших к ним туристов. Появились новые места для обустройства шатров-юрт по его берегам, а зверью стало вольготней использовать постоянный водопой, разрастающуюся по берегам растительность и новые спасительные ниши-ущелья.
… Была середина апреля. За нашей спиной остался гостеприимный город Душамбе с цветущими яблоневыми и абрикосовыми садами. Жители, давно привыкшие к людям с рюкзаками, никак не могли понять, - как так, из-за красоты и интереса, по собственной воле, за собственные деньги, взвалив на себя 50-60 килограммовые рюкзаки, идут к ним в горы отдыхать. Поэтому наш руководитель Леша Лушников велел всем нам называть себя не туристами, а участниками экспедиции, в крайнем случае – альпинистами. Это для местных жителей было значительно понятней.
Все шло своим чередом. Хоженая тропа упрямо вела нас вверх к перевалу. Она не давала возможности свернуть – ни вправо, ни влево. Да и зачем это было делать? Лушников здесь бывал не раз, а его авторитет для нас был непоколебим. Широкая торная тропа постепенно сужалась. Скалы, уходящие ввысь отвесной стеной, скапливали в своих расщелинах щепотки земли и в них, словно в сказочной оранжерее, находили себе приют тюльпаны. Это не наши, доморощенные, а те, которые смогли выжить в наисуровейших условиях высокогорья. И они, как бы гордясь своим мужеством и великолепием, большущими красными каплями-мазками, призывали полюбоваться своей красотой. На голых скалах встречались удивительные цветы – эдельвейсы. Согласно преданию, эдельвейс произошел от молодой леди, которая нашла своего мужа мертвым на склоне альпийской горы. В отчаянии она решила остаться там навсегда. Из ее тела и был рожден этот белый цветок Эдельвейс, не боящейся ни резких смен дневных температур, ни снежных вьюг, порою хлещущих по скалам. Он привык ко всем невзгодам, но чтобы увидеть его необходимо подняться высоко в горы, преодолев немало трудностей.
.. . А любоваться этим зрелищем стоило! Представьте себе размер этого распустившегося тюльпана, этого чуда величиной в раскрытые мужские ладони, а об эдельвейсе уж и говорить не приходится: не всякому дано полюбоваться его скромной красотой и своеобразием. Росли эти цветы поодиночке, как бы защищаясь от ненужного людского соблазна быть сорванными. Прятались в отвесных скальных кручах. Попробуй, достань.
……. Лушников был романтик. Увидев что-то красивое или не ординарное, обязательно обращал внимание на это всей группы…
Снег без предупредительного ветра обрушил на нас такую силу, что видимость стала стремительно сокращаться. Если слева по ходу тропы ввысь уходила километровая стена с тюльпанами и эдельвейсами, то справа, уже более часа нас провожало чрево пропасти. При нормальной погоде оно не представляло никакой опасности, но сейчас, когда, как говорится – и зги не видно, эта бездна щекотала нервы. А снег все шел и шел. Казалось, что протяни руки, а через мгновение соедини ладони, то в пригоршне окажется снежок. Снег проникал всюду. Создавал на клапанах наших абалаковских рюкзаков белые «горбики». Прилипал к рукавам, мешал дышать. Как ни как, а мы уже давно перевалили три тысячи метров. Спасали наглухо застегнутые штормовки, брюки, внизу закрывающие от снега тяжелущие, высокие горные ботинки. Намокшие рюкзаки согревали спину и не давали ей промокнуть до нитки. Было ощущение, что мы не идем, а плывем в снежном месиве, словно в тумане, следуя за впереди идущим и почти не видимым Лешей Лушниковым. Он угадывался лишь по глубоким следам, оставляемым им в еле видимой тропе. Невидимками становились и скальная стена, и черная пропасть каньона.
Леша шел впереди, угадывая ее каким-то нам, не ведомым Лушниковским чутьем, а оно у него было практически безошибочным.
Мокрый, вначале тяжелый снег уже доходил нам почти до колен, когда прозвучала его команда: - стой, будем ставить лагерь здесь.
- Палатки ставить ближе к скальной стене, рядом и входом друг к другу. Дальше трех метров от палаток в сторону каньона ни шагу.
А снег все валил и валил. Очистили под палатки место, установили дежурных, которые то и дело стали сбрасывать с крыш палаток снег, не давая ему «закопать» нас, в образовавшейся снежной пещере, потолком которой мог служить лишь тонкий слой наших палаток «памирок».
Вскоре над нашими палатками стали проноситься снежные лавины. Они шли с шумом и какой-то регулярной последовательстью. Лавины проносились над нами, над невидимой тропой и исчезали во всепоглощающем чреве каньона. Как, угадал Леша место для лагеря? Как, при нулевой видимости он определил имеющийся где-то над нами, в поднебесье, скальный козырек, который послужил срывающимся вниз лавинам естественным трамплином и, практически, тем самым, спас нам жизнь.
Таких вопросов – как и почему? Мною, за нашу многолетнюю дружбу с ним, в тех переделках, в которые мы неоднократно с ним попадали и зимой, и летом, было достаточно. Как-никак, а дружба эта длилась полвека. А ответ в его чутье сложившейся обстановки кроется в его опыте, реальном туристском мастерстве, знании природы не понаслышке, а изнутри и, конечно, в ответственности перед теми, с кем он шел в поход.
…. Наутро снег валить перестал. Хребты за каньоном были завалены снегом. Они искрились и, поддаваясь натиску ослепительных и горячих лучей солнца, стали быстро таять прямо на наших глазах. Стал вопрос – что делать: идти на штурм перевала или …?
- Все, ребята, баста! Пришли. Леша посмотрел на нас, ожидающих его команду-приговор.
- Идти вперед и брать этот перевал «Киндык» («пупок, в переводе на русский язык), опасно. Он наверняка закрыт, хотя он и рядом. Леша повернулся лицом в сторону перевала, затем посмотрел на нас.
- В сентябре пойдем на Памир, а следующей весной придем сюда, а сейчас «ноги в руки» и вниз, в Душамбе. Видите, что солнце творит. Вот-вот и сели начнутся. Тогда беда.
Через пару часов, как мы покинули наш снежный лагерь, слова Лушникова стали сбываться – появились первые признаки начинающейся грязевой сели. Вначале мы «хлюпали» отриконенными ботинками по месиву таявшего снега, а потом, как тепло стало обогревать прилегающие к тропе склоны, появились вначале торопкие ручейки, которые вскоре стали превращаться в грязевые потоки. Мы прибавили шагу.
… Душамбе. Уставшие, донельзя грязные, но живые, мы вошли в его цветущие объятия. Не верилось, что все уже позади. Люди на улицах, глядя на нас, понимающе улыбались, приветливо кивали головами, приговаривая – Салям алейкум! Алейкум ассалям, отвечали мы, направляясь к журчащему арыку, чтоб привести себя в порядок.
Подошел мужчина, поинтересовался, откуда мы возвратились.
- Хорошо, что не пошли на перевал. Говорят, что из-за таяния этого снега сошел сель, разрушил плотину и выплеснул озеро Искандер-куль из его, казалось бы, вечной, котловины. Много людей погибло, много прибрежных кишлаков в Варзобском ущелье смыло. Вы, молодцы, вернулись живыми, а вот ребята с Украины, которые ушли до вас на этот перевал дня за четыре, что с ними? Он вздохнул, пожелал нам удачи и ушел.
Ну, Леша, помолчали мы, глядя в его глаза. Спасибо. Спас ты нас.
Осенью этого же года мы были на Памире, так называемой «Крыше мира».
ПАМИР. 300 БАРАНОВ ЗА НЕВЕСТУ
Памир – крыша мира, уж так повелось величать его величество у туристов. Что верно, то верно. Горы всегда разноликие. Одни с торчащими оскалами останцов-жандармов, о которых никогда ничего не знаешь: может, простоят они еще век, а может, рухнут за твоей спиной, сбрасывая вниз каменную гибель. Все может быть. Таковы уж горы. Другие – как Саяны, Алтай или тот же Хамар-Дабан, покрытые таежными лесами. Вроде бы в них все так же, как и на нашем Южном Урале, разве что они значительно выше, реки сварливей и людей в округе на десятки, а то и сотни километров не сыщешь. Да если и они встречаются, то это или туристы иль охотники (слава богу), а то могут быть и лихие люди. Всякое бывает в таежной глухомани порою на практически не хоженых туристских тропах. Встречи с местными жителями, как правило, проходят дружелюбно. Надо лишь уважать их обычаи – как национальные, так и религиозные, складывающиеся и хранимые ими веками.
Памир. Вечер, как таковой, очень зыбкий и короткий. Не успеешь и глазом моргнуть, как густая, всепроникающая темень поглощает всю округу. Лишь напоследок, на восточной стороне хребтов, покрытых снежным и ледяным покрывалом, угасают прощальные солнечные блики, как последняя память уходящего знойного дня с трещинами в ледниковом панцире, благополучно пройденными нами..
Все было как всегда. Леша Лушников хлопотал с размещением палаток. Генрих Богатов и Слава Прокофьев возились с костром, наш медик Николай Синякин возился со своей аптечкой, другие осматривали снаряжение, готовя его к прохождению очередного перевала. Лишь Рита – белокурая бестия, студентка пятого курса мединститута, улеглась в палатке и оттуда устало глядела на нас. Все было тихо и благостно. Ничто не предвещало неприятностей, а они в этой уже кромешной тьме, цокали копытами, приближаясь к нашему лагерю.
По временным меркам было еще не поздно, не более 11 часов, когда из-за скального поворота тропы, охраняющего нас от ветра, показались двое всадников. Это были пастухи киргизы. Слабый костер, разожженный нами из сухих веток арчи, поверх которых лежала куча крепко сдобренных высушенным солнцем пометом животных, собранных нами по пути, казался яркой живой отметиной.
- Салам, алейкум!
- Алейкум ассалам!
Приветствовали мы друг друга. Наездники слезли с лошадей, оставив их на тропе. Неспеша подошли к нашему костру. Присели на корточки перед ним. Помолчали.
За многие десятилетия туристской жизни, не только я, но все мои товарищи, всегда удивлялись осведомленности местных жителей о нас, о маршруте, по которому мы идем. А ведь мы никого не перегоняли, никого по пути не встречали, ни с кем не общались. А, вот, на тебе – сведения о нас каким-то образом проникли в эту горную или таежную глушь.
При встрече с местными жителями не принято самим начинать разговоры, задавать вопросы. Надо терпеливо ждать их со стороны хозяев, а именно они, эти жители памирских кишлаков, и являются ими.
Леша, как старший из нас, предложил чай, который еще грелся на «благоухающем» дымном костре.
Свет костра высветил лица нежданных гостей. Это были местные пастухи, спешащие, как они уверяли, вовремя спуститься в Алайскую долину, к своим атарам овец, оставленных на время, на попечение родственников. Одному из них было лет за тридцать, а другой выглядел явно моложе. Одеты они были в видавшие виды халаты, подпоясанные жгутом кушака. Сидели у костра, поджав под себя ноги. Пили чай, вели неспешный разговор. Ничего не предвещало неприятностей, а они, как оказалось, скрывались в палатке, в которой тихо и мирно глядела на нас Рита. Ее удивительно белые, красиво уложенные локоны волос высвечивали отблески костра, создавая нереальное очарование ее лица. Взгляд молодого киргиза застыл на нем. Узкий разрез глаз стал еще уже, а затем увеличился, будто бы оттянутый вниз внезапно вытянутой дочерна загорелой шеей.
- Продайте, - кивнув головой и, указывая рукой на Риту, выдохнул он.
- За сколько? – неожиданно для нас прозвучал вопрос Риты.
- Двести баранов!
- Чего? Двести баранов? Ну, ты и даешь! Жадничаешь, наверное.
Мы все онемели. Рита была в Средней Азии впервые и не знала ни обычаев, ни отношений этих, людей гор, к женщинам.
Молодой киргиз повернулся к рядом сидящему старшему товарищу.
- Сколько мне дашь баранов в займы до весны?
- Сто, сто пятьдесят. - Прозвучал ответ на киргизском языке. Они продолжили меж собой разговор об условиях возвращения долга, не зная, что среди нас находится Саях Хафизов (в те годы директор уфимского туристского клуба «Орион»), физически мощный человек, прекрасно знающий почти все языки жителей Средней Азии. Он глянул на нас, приложив палец к губам.
- Ну, чего там решили? – вновь раздался голос Риты.
Молодого киргиза будто бы кто-то кольнул в бок.
- Триста баранов! Почти срывая голос, крикнул он.
Нам стало жутко. Мы-то знали, что стоит за этими злосчастными баранами. А Рита все не унималась.
- Ребята, решайтесь,- смеясь и, начиная вылезать из палатки, продолжала она.
- Я все равно от него убегу. А вы на всю жизнь шашлыками будете обеспечены!
Леша и Саях вскочили с земли, схватили Риту, которая все происходящее принимала по своей неопытности за игру, втолкнули в палатку, накрепко застегнув ее замком-молнией.
Молодой киргиз был взбешен. Саях, трезво оценив складывающуюся ситуацию, перешел с ними на киргизский язык. Достал из рюкзака «НЗ», припасенный нами на всякий «пожарный» случай, и стал объяснять гостям, сложившуюся ситуацию.
Неуемный пыл обоих «пришельцев» гасился долго и был погашен не столь «НЗ», сколько знанием обычаев местных жителей и владением киргизским языком Саяхом.
Рита, слыша весь разгоревшийся из-за ее поведения сыр-бор, притихла.
Звезды на аспидно-черном памирском небе мерцали, и, казалось нам, смеялись над сложившейся ситуацией. Пара киргизских коней у скалы мотали головами, издавая удилами неприятные звуки. Мы, стоя у догорающего костра, пожимали руки уезжающим пастухам, так до конца не понявших нас, упустивших такую, казалось бы выгодную сделку.
Когда ночное чрево поглотило звуки топота копыт лошадей, Рита вылезла из палатки.
- Спасибо, ребята! Я-то думала это шутка. А оказывается, ой,ей,ей! – Умоляюще глядя на нас говорила она. Простите, я больше так не буду. Ладно, а? – Чуть ли не всхлипывая, все больше сознавая прошедшее, продолжала она, подходя и обнимая Лешу Лушникова.
Он обнял ее за плечи, погладил по голове столь заманчивые, необыкновенной красоты волосы.
- Ладно, хорошо, что все так обошлось. Тем не менее, сейчас спать, подъем будет очень ранним. Все может случиться из-за этой блондинки-бестии. Эти ребята, он кивнул головой в ночную темень, могут поутру вернуться. У меня были такие случаи. Не отдадим ее им, он похлопал Риту по плечу, а то из-за нашего отказа могут на тропе устроить камнепад. Сами знаете, это в горах сделать просто. Так что спать. Завтракать будем за перевалом. Приготовьте себе перекус.
Чуть только забрезжил рассвет, освещая ледяные, купала западных хребтов, мы были на ногах. Морозный воздух перевала бодрил. Вчерашняя встреча уже не вызывала у нас опасений, а давала повод шуткам и смеху.
Мне памятен тот поход так не только как его руководителю, но и как пример необходимости прислушиваться к народной мудрости: со своим уставом в гости не ходят!