Так сложилась версия обвинения. Стало, наконец, понятно, почему это дело прошло таким тараном через все судебные инстанции. Все, что удалось мне откопать в первом томе в защиту моего парня, сразу, как-то померкло, и я остался ни с чем.
Узнал и еще одну неприятную для себя вещь. Тот самый следователь, который шесть лет назад вел дело Телепина, стал теперь прокурором области... Руки у меня опустились, и я упал духом.
Спал я в ту ночь мало и много передумал. Какой сложной стала жизнь! Образованность обязывает к гуманности. А иначе, какой смысл всякого образования. Мучила мысль: адвокат оставил в беде своего подзащитного. Получил деньги, те самые гроши, ради которых парень остался на сезонке, произнес смелую речь и отступил. А как же дальше? Дальше-то как? Денег у парня нет, родителей нет, грамотешка слабая...
А я-то уверял жену, что такого не может быть, никто не решится на такой шаг — оставить человека в беде. А выходит, что и так бывает. Что-то уж очень сложно, не понять мне, наверно. А может быть, я усложняю? Возможно, я не прав. Ведь есть границы обязанностей по службе, та самая емкость, тот самый пай, что мы вносим за наше участие в жизни. Чего же еще?..
Да, верно. Все верно. Но вот вопрос: а вдруг есть что-то еще за этими границами? Есть или нет? Вдруг наш пай окажется мал — что тогда?.. Лучше не касаться этого, запутаешься. Рассуждай теперь, сколько хочешь, все уже случилось, и очень давно: докажи, попробуй! А тут еще как нарочно: бывший следователь очень успел по службе и стал прокурором области. Человек он, видно, сильный. Затрагивается личный престиж — кому он не дорог?
Боже мой, как все сложно завязалось, столько узлов. Не развязать, не разрубить...
Поезд отходил в полдень, и у меня оставалось немного времени, чтобы осмотреть город. Я встал пораньше, расплатился с гостиницей и отвез на вокзал свой чемодан. Затем решил походить по городу. А у самого на душе камень.
За ночь немного прошел вчерашний шок, вызванный напором «улик» против моего парня, и снова полезли в голову разные мысли. Я никак не мог понять, зачем Телепин упрашивал крестную мать разыскать в Москве этого Желтухина, если оба они на очной ставке согласились, что в Столовой были не 19, а 18 июля? Неужели они оба забыли об этом? И как Желтухин мог теперь заявлять мне без каких-либо колебаний, что Телепин тут ни причем? И наконец, зачем понадобилось следователю вводить этого Желтухина в заблуждение, что Телепина освободили, и он уехал домой?
Откуда вся эта несуразица? Да и как вообще могло возникнуть это нелепое обвинение? Как могли опознать человека, внешность которого не имеет даже отдаленного сходства с внешностью преступника?..
И я опять вышел из равновесия. Нет, тут уж не до осмотра города. Я ускорил шаг, остановил такси и помчался в областной суд. Вбежал на второй этаж, времени у меня мало, в полдень поезд, а мне еще надо купить билет. Секретарь суда удивленно смотрит на меня:
— Что-нибудь забыли?
— Да,— говорю,— не уточнил одну деталь. Дайте, пожалуйста, дело.
Мне было необходимо сопоставить два документа и, понять — какому из них верить? Один из них находился в первом томе, другой во втором. Оба относились к одному и тому же — опознанию личности преступника. Один был в пользу Телепина, другой против него.
Беру первый том и нахожу этот документ. В самом начале расследования, всего лишь через несколько дней после происшествия, следователь вызвал буквально всех проживающих в поселке лесорубов, показывал их группами в пятнадцать—двадцать человек и каждый раз задавал девушкам вопрос: «Есть среди них преступник?» В одной из таких групп был и Телепин. Под протоколом написано: «В данной группе преступника нет». И следовали подписи потерпевшей и ее подруги.
Спустя два месяца после того, как лесоруб Кузьма написал на Телепина заявление, появился второй протокол опознания личности, положенный затем в основу обвинения. Нахожу его во втором томе. Выглядит он так: в верхней части листа наклеены четыре фотокарточки размером шесть на девять сантиметров и на каждой стоит круглая гербовая печать, как на удостоверении личности. Следователь ссылается на статью закона, будто бы так можно: никакие сомнения в правильности его действий не должны возникать. Эти фотокарточки были предъявлены потерпевшей. В конце протокола написано: «Изображение под номером три похоже на того человека, который совершил преступление...»
Два документа. Какому из них верить? Судебные органы поверили второму, и я оказался перед трудным выбором. Согласиться с обвинением — значит, признать Телепина преступником, оставить все хлопоты о нем и спокойно возвращаться домой.
Если же вопреки всему отдать предпочтение документу из первого тома, тогда, естественно, последний протокол опознания надо поставить под сомнение. Но как это сделать? Вот он, весь передо мной, признан людьми ответственными и знающими, не мне чета. И заблуждение исключалось — столько людей не могло заблуждаться. Оставалось лишь одно — усомниться в самом себе: увлекся, затаил мечту и уверовал... в то, чего нет. И если бы не сбил меня этот Желтухин, ни за что бы я не рискнул на такой шаг.
И тем не менее что-то во мне сопротивлялось такому ходу мысли, словно я с кем-то устраивал торг за спиной бедняги Телепина. Гляжу, не могу оторвать глаз от листа с четырьмя фотографиями и все-таки не понимаю: зачем они тут, если речь идет об опознании личности?
Изучая дело, я уже знал, что до Телепина подозрение падало еще на двоих. Как-то потерпевшая прибежала к следователю и рассказала, что видела преступника: это был шофер грузовика, проехавшего по улице. Шофера сняли с машины, продержали несколько дней под арестом, а когда представили для опознания, то Даша и Оля не, признали в нем преступника.