Вернулся я домой полный решимости хлопотать за Телепина. Не очень уверенный в себе и для большей гарантии успеха я решил обратиться в московскую коллегию адвокатов с просьбой поручить дело одному из опытных юристов на общественных началах.
Основания для этого были: средств у Телепина нет, сирота, сын погибшего за Родину, мать тоже погибла на лесозаготовках. И с юридической сторон, на мой взгляд, были некоторые основания для повторной жалобы в Верховный Суд.
Но в то же время меня охватили сомнения: правильно ли я поступлю, если передам дело адвокату на общественных началах, достаточно ли он будет заинтересован в успехе? И хотя я слышал, что адвокатура успешно ведет подобного рода дела, сам я при этом боялся рисковать: малейший неверный ход или недостаточное усердие могли испортить все начинание.
Нахлынули на меня эти мысли и прямо-таки раздвоили: не получилось бы хуже, не промахнуться бы. В таких случаях, конечно, хорошо поговорить с опытными людьми — ум хорошо, а два лучше. Помню, как мой отец, простой мужик, никогда не начинал нового дела, не посоветовавшись с соседом или с кем-то другим. Запряжет, бывало, лошадь и скажет: «Съезжу я в такое-то село и посоветуюсь... »
Моего однокашника Косоворотова в Москве не оказалось, и мне пришлось обратиться к другому моему однокурснику. Я знал, что он очень занят — работает над кандидатской диссертацией,— и все же я рискнул побеспокоить его. Рассказал о моих опасениях и попросил совета. Но вместо хорошего совета услышал такое, чего никак не ожидал. Из его слов получалось, что у меня вообще нет никаких оснований поднимать вопрос о пересмотре дела, так как я не прибавил ничего нового к тому, что уже известно.
Я, конечно, на дыбы.
— Как же,— говорю,— нет оснований, когда в деле столько прорех, изучали его с конца и многое проглядели, опознание вели по фотокарточкам. И если бы...
Но он не дал мне договорить и перебил:
— Да какая разница, как его изучали, с головы или с хвоста. Важны факты: вина осужденного признана доказанной высшей судебной инстанцией, весь материал проверен, взвешены все за и против. А ты вздумал копать: не с того конца изучали да не так опознали — плохие, видите ли, карточки наклеили. Какое это теперь может иметь значение?
Колотил он меня почем зря и с каким-то злом. Я пытался возражать, отчего он еще больше злился.
— Ерунда, ничего это не стоит,— отшвыривал он меня и загонял в угол.— За серьезные дела надо браться по-серьезному, а не так, с налету: съездил, прочел бумаги и открыл Америку. Так бывает только в кино... Ты меня извини, но я не могу иначе. Оставить тебя в заблуждении — это значит обречь на муки, заставить ходить по кругу. А я честно... тычешься, как котенок, лазейки ищешь... Несерьезно, понимаешь! Мышиная возня получается.
— Ну подскажи, за этим я и пришел к тебе.
— Подскажу. Надо расковать лесоруба. Тогда потянется и то, за что ты сейчас цепляешься. Вылезет натяжка, и все доказательства против осужденного перескочат из области достоверных в область вероятных. Качнутся весы, и, возможно — подчеркиваю: возможно,— Верховный Суд склонится к мнению направить дело на дополнительную прокурорскую проверку.
— А что его расковывать, этого лесоруба? Не так уж крепко он подкован! — горячился я.— Дело было ночью, а он разглядел все в какие-то считанные секунды.
— Значит, разглядел. Критерием истины в данном случае является внутреннее убеждение судей. Всем известно, какова видимость в темноте, однако его показания произвели впечатление. Зачем же ломиться в открытую дверь? Оговор — страшная вещь, и не такие, как ты, обкусывали локти.
— Ну хорошо,— говорю,— может быть, ты возьмешься?
— Об этом не может быть и речи. Прежде-чем браться за такое дело, надо составить о нем свое собственное мнение. А это потребует больших расходов: самолет туда и обратно, суточные. Я только после этого могу сказать, есть ли смысл начинать. А наши мнения могут не совпасть, и тогда плакали твои денежки. Лично я не возьмусь за проигрышное дело. Ты, например, хлопочешь из каких-то побуждений, родственных или свойских, ну и хлопочи на здоровье. А для меня это работа, сдельщина, что потопаешь, то и полопаешь.
— Получается, что я зря затеваю?
— Ты просто заблуждаешься по неопытности. Не обижайся, конечно. Роль адвоката — трудная роль. И даже с опытом иной раз оказываешься в таком глупом положении, что не знаешь, куда деться. Никаких гарантий, я полагаю, ты не давал своему земляку?
— Нет, не давал.
— Вот это и важно. Ты понимаешь!
Как не понимать...
Под конец разговора я спросил у него, что мне делать с тем материалом, который я привез из Сибири.
— Пока забудь о нем. Ищи любую возможность отмести показания лесоруба. На этом гвозде держится все дело. А иначе у тебя ничего не получится...
Ушел я от него в полном смятении. Я и сам понимал, что обвинение держится на показаниях лесоруба Кузьмы. Но мне казалось, что опытному человеку нетрудно будет разбить их, ведь они не выдерживали серьезной критики. Но получалось значительно сложней.
Обращался еще к нескольким адвокатам — результат тот же, как будто сговорились: «Не открылось новых обстоятельств — нет и оснований обращаться с повторной жалобой в Верховный Суд».
Чувствую — вязну. Надо как-то выпутываться, и чем скорей, тем лучше. Решил писать жалобу сам с указанием в ней тех фактов, которые, на мой взгляд, заслуживали внимания. А там уж что будет...
Вскоре тут получил письмо от крестной, она спрашивала, есть ли надежда. Не знаю, что отвечать. Вслед за этим пришло письмо из колонии: писал, что ночей не спит и не переживет, если опять откажут. Письмо заканчивалось просьбой:
«Постарайтесь, Алексей Семеныч, не бросайте меня!»
Верит-то как, боже мой! Постарайтесь! А то я не стараюсь: наивный-то, как ребенок. И мне вдруг страшно стало обмануть его надежды. Бросил писать жалобу, решил повременить — подумать...
Прошла неделя, и ничего не придумал. Да и что можно придумать?