К концу обеда из общинного дома доносится звук гонга. Сигнал завершается тремя отрывистыми ударами. И жители деревни топают ровным маршем к дому старого Мета. Подойдя к дому, девушки поднимаются по ступеням и гасят факелы. Морщинистые дамы заходят в комнату с горящими факелами и подходят к Тху, чтобы получше разглядеть его. Они долго всматриваются в его лицо, потом бросают факел в очаг. Старики кричат еще снизу:
— Ну, где же он, маленький Тху? Накормил ли его как следует старый Мет?
Голос старой женщины:
— Люди, потеснитесь, дайте место маленькой Зит. Иди сюда, садись, моя милая.
Наш герой поднимает голову. Перед ним сидит Зит, ноги подобраны, на них натянута юбка. Он вздрагивает: он видит перед собой живую Май...
Да это Май! Он просто не верит своим глазам. Зит выросла и стала удивительно похожа на свою покойную сестру. Раньше нос у нее был чуточку вздернут, а теперь он прямой, ровный. Брови густые, глаза большие, спокойные, ясные... Зит тоже внимательно смотрит на Тху, смотрит долго, пока ребятишки спорят из-за мест: каждый хочет сесть поближе к сестрице. Потом она довольно сухо обращается к нему:
— Товарищ, у вас есть документ на право возвращения в деревню?
Тху не понимает:
— Какой документ?
— Увольнительная от командования. Без такой бумаги въезд в деревню воспрещен. Местный комитет обязан задерживать тех, кто ее не имеет.
Тху смеется. Его так и подмывает пошутить, сказать, что единственный документ, который есть у него,— это тоска по дому и что он взял да и удрал из части — всего на один день, чтобы с односельчанами повидаться. Но Зит смотрит на него требовательно и сурово, вокруг все выжидающе молчат, и он лезет в карман, достает бумагу и протягивает ее Зит:
— Товарищ политрук отряда самообороны! Явился в ваше распоряжение...
Она берет документ и рассматривает его в неверном свете огня, пылающего в очаге. Еще несколько лиц склоняются над писаниной, кто-то вслух по словам разбирает , что там написано.
Зит трижды перечитывает письмо.
Дедушка Мет задает вопрос:
— Ну как, все правильно? В порядке увольнительная?
Возвращает бумагу. И только теперь впервые улыбается:
— Все правильно. И подпись главнокомандующего есть. Но почему только на одну ночь?
И тут же сама отвечает:
— Впрочем, зачем же больше? Повидать людей, поговорить, рассказать— одной ночи вполне достаточно... Мы, молодежь, всегда думаем о тебе!
Маленькая комната заполняется гулом голосов.
— Видишь, сам командир подписал бумагу!
— Да, здорово!
— Эх, всего одна ночь, а завтра и обратно... Жалко, такой короткий у него отпуск...
Густой бас старого Мета перекрывает все голоса:
— Ну ладно, порядок!
Растолкав ребятишек, он подсаживается к Тху, возле самого огня. Выбив трубку о край очага, старательно прочищает ее бамбуковой щепочкой. И наконец, закончив работу, обводит односельчан внимательным взглядом. Все собрались, все на местах, все молча ждут.
И старик начинает рассказ.
На улице мягко шуршит теплый вечерний дождь. Дедушка Мет говорит вроде бы вполголоса, но его всем хорошо слышно.
— Старики эту историю знают. Среди молодых одни знают, другие нет. А уж дети вовсе не слышали о ней.
Он оглядывает малышей, и те, ощутив важность минуты, затаив дыхание слушают дедушку Мета.
— Значит, Тху, наш брат, наконец, снова в деревне!
Он кладет руку ему на плечо.
— Это и есть братец Тху, о котором я вам столько рассказывал. Вот, сидит перед вами. Он пошел в Освободительную армию, чтобы бить врага. Родители у него давно умерли, его воспитала деревня Со-ман. Жизнь у него была тяжелая, но сердце осталось чистым, как вода в источнике. Сегодня я хочу рассказать вам его историю, а ему говорю:
— Добро пожаловать в Со-ман!» Слушайте же, люди штра, мой рассказ. Пусть те, кто имеет уши и в чьем сердце таится любовь к родным горам и к родной стране, хорошенько запомнят мои слова. Меня не будет на свете, а вы передадите мой рассказ потомкам.
Все слушают в глубоком молчании. Слышится только, как журчит источник на краю деревни да шуршит по крыше дождь.
И Тху тоже молчит. Он смотрит на дедушку Мета. В зыбком мерцании пламени старый человек кажется богатырем из древних легенд, которые Тху помнит с самого раннего детства. Он переводит взгляд на Зит. Она того же роста, что была когда-то Май,—в тот день, когда он, выйдя из тюрьмы, повстречал ее у большого дерева на лесной опушке. Теперь дерево валяется горизонтально дороги, и партизаны устроили за его мощным стволом огневую точку.
Зит внимательно слушает, ее большие глаза задумчивы.
— Старики ничего не забыли. Только покойники уже ничего не помнят, но зато об их делах помнят живые. В ту пору, о которой пойдет речь, в нашем краю хозяйничали американцы и дьемовцы. Они шныряли повсюду — в лесах, в горах. Бродили по лесу, как дикие кабаны, и штыки у них дымились от крови. Штыки их были такие же красные, как береты на голове. Тху был тогда совсем маленький, едва мне до пояса доходил. Но проворен был, как белка.
— Да, старики все помнят. И молодые не забывают. Он тоже не забыл. Он наверняка помнит себя мальчишкой, который был старому Мету по пояс. Мальчишка носил за плечами небольшой мешок, доставшийся ему от матери. Сверху в мешке лежали овощи, а внутри были спрятаны две миски белого риса. Как белка, проскальзывал он сквозь все заслоны и приносил партизанам еду.
Девочка, ростом еще меньше, чем Тху, бежала за ним следом. Приподнимает юбчонку, зябликом перескакивает со скалы на скалу и кричит тоненьким голоском:
— Тху! Подожди! Подожди же меня!
Наш герой оборачивается и сердито шипит:
— Тихо, Май! Раскричалась на весь лес, как сорока!
Май хотелось плакать, но она сдерживала слезы, потому что боялась еще больше рассердить Тху...
Да, в самом деле, ничего не было стерто из памяти! Ничто не забывается, все остается, все так отчетливо и ясно, точно происходило вчера. Вот Тху, вот наша Май, вот наш старикашка Мет, вот ответственный партийный товарищ.
Точно все происходило вчера!
