Реконструкция древнеславянской культуры невозможна без учёта локальных традиций, в том числе и традиций, связанных с бытованием несказочной прозы в отдельно взятых славянских регионах. В этой связи мифологические рассказы, фиксируемые на территории брянско-гомельского пограничья, являясь фактом народной художественной словесности, основанной на достоверности, представляют собой лингвокультурный феномен, характеризующийся наличием наиболее яркой национально-культурной специфики архаического характера и высокой степенью символизма, сохранившегося в условиях исторического и современного межкультурного взаимодействия. Символическое значение мифологических персонажей наиболее ярко проецирует смысл того или иного явления нематериального мира в предметную форму и проявляется как в самих демонических образах, так и в основных мотивах быличек и бывальщин.
В несказочной прозе брянско-гомельского пограничья в рамках мифонимов фиксируется символизация таких понятий, как: потусторонний мир, смерть, беда, опасность, вред, разрушение, граница, переход, оберег, сверхспособности, сакральность, помощь и др. Необходимо отметить, что наличие таких внутренних оттенков семантики характерно и для общероссийской, и для белорусской культурных традиций и обусловлено самой внутренней спецификой такого фольклорного жанра как рассказы о сверхъестественном. Подобные устные народные повествования непосредственно связаны с мифологическим сознанием народа, а главная функция заключается в практическом информировании слушателей, передаче им бытовых, космогонических либо религиозных сведений.
При характеристике символического значения мифонимов малой несказочной прозы брянско-гомельского пограничья в данной работе мы использовали классификацию персонажного состава народной демонологии, базирующийся на оппозиции «человек — нечеловек/демон», разработанную Л.Н. Виноградовой. В первой её части (то есть среди мифологических персонажей, близких к понятию «человек») выделяются следующие группы: «1) мифологические образы людей, имеющих (временно или постоянно) некие сверхъестественные способности (например, люди, обладающие “урочливым” взглядом; умеющие гадать, ворожить, лечить, обезвреживать порчу; люди, владеющие секретами мастерства; то есть это так называемые знающие — пастухи, плотники, гончары, кузнецы, мельники, коновалы, музыканты и т.п.); 2) <…> образы людей, ставших жертвами воздействия нечистой силы (бесноватые, одержимые, кликуши, юродивые). <…> 3) люди, на время похищенные нечистой силой, подчиненные ею, или превращенные в животных (подменыши, проклятые дети, невидимые, оборотни, вовкулаки и т.п.). <…> 4) образы людей–“двоедушников”, обладающих, по народным представлениям, второй, “демонической” душой (например, персонажи карпатской мифологии: змора, босорканя, планетник, чернокнижник), а также те, кто 5) сознательно вступил в связь с нечистой силой и, благодаря этому приобрел явные демонические свойства (ведьмы, колдуны, знахари, волшебники, чародеи и т.п.). <…> 6) души умерших родственников (вспоминаемых еще по их конкретным именам) или праведных родителей–предков, которые посещают свои земные дома в особые поминальные дни. <…> 7) вредоносные “заложные” покойники (самоубийцы, умершие колдуны и ведьмы, “ходячие” покойники, разного рода призраки и приведения). 8) Следующую группу образуют персонажи (обладающие вполне определенными демонологическими признаками), генезис которых, по народным представлениям, отчетливо связывается с категорией душ умерших людей (вампир, домовой, русалка, умершие некрещеные дети и др.)» [2, URL].
Рассмотрим символизм персонажей шестой и третьей из представленных выше групп.
Так, символика быличек и бывальщин о «душах умерших родственников» (мертвецах/мертвяках/покойниках /покойных/померших) совмещает в себе языческие и христианские элементы, отражающие как магическое мышление древних славян, так новое религиозное понимание загробной жизни: «Как тебе сказать в основном он [*покойник] живёт девять дней, на девятом дне у него тело подымается. Это ещё в Святом Писании написано. Вот, когда Лёня умер, у меня день рождения был. Я никогда в это не верила, а тут снится мне. Я сама вижу, как я поднимаюсь утром уже, а он стоит передо мной, берёт за плечи и подносит палец к губам: «Чшш». Я не испугалась ничего. Мне довелось всю родню хоронить и больше никто не снился» (Записано от: Пупышевой Валентины Ивановны, 1949 г. р., д. Еловка, Злынковский район, Брянская область, РФ).
Подписывайтесь на наш канал в Яндекс.Дзене и будете в курсе новых публикаций и исследований!
В первую очередь, на описываемой территории данный мифоним является, что естественно, ярчайшим олицетворением символики смерти и связанным с ней символическим значением перехода. При чем время пребывания на границе «этого» и «того» света, то есть период непосредственной связи с миром живых и способности подавать окружающим своеобразные «знаки», наделённые, как правило, устрашающей символикой, соответствует библейским сорока дням: «Ну что в течение трёх дней происходит с покойником, душа уже отделилась от тела, и душа летает, тело уже всё, тело уже ушло в сырую землю, а душа человеческая летает, и показывает хорошие места, плохие места. Душа ещё не определилась, она мается, нельзя ходить нам на кладбище, потому что душа <…> отрывается от тела, она летит на кладбище <…>. Ну, в общем тяжело в первые три дня, душе очень тяжело, очень <…> До сорока дней душа его [*покойника] дома, он ещё находится дома. И поэтому он ходит по квартире, видеть мы его не видим, но шаги мы его слышим. [А что нужно сделать, чтобы покойный оставил дом?] Сорок дней душу отправят, всё, душа уйдёт на упокоение. И никто не будет ни ходить, ни волновать, ничего» (Записано от: Беспаловой Веры Сергеевны, 1959 г. р., с. Новое Место, Новозыбковский район, Брянская область, РФ).
Большинство зафиксированных нами нарративов о покойниках связаны с описанием «случаев», произошедших именно в этот период. То есть касаются, по определению данному Л.Н. Виноградовой, «относительно безвредных душ умерших родственников, навещающих свои дома <…> которые «ходят» в положенное (специально предназначенное для подобных визитов) время» [1, с. 31]. Это могут быть рассказы об акустических «знаках»: родственники отчетливо слышат шаги, скрип двери, стук в окно и связывают их с «действиями» умершего человека. Встречаются и мифологические рассказы, в которых повествуется о разбивающейся/трескающей посуде, о «сбрасывании» людей с мест, ранее принадлежавших покойнику: «А вот недавно случай со мной был: полгода назад умирает моя сестра, ну и другая сестра приехала и говорит: «Поехали туда, там будем ночевать». Мы приехали, а у нас там одна кровать <…>. Я захотела спать, выключила свет и только прилегла, а меня с кровати сбрасывают. Сбрасывают, я чувствовала, что падала с кровати. Это ей [*умершей сестре] не понравилось, что я легла на её кровать.
А вот другой случай: у старшей сестры муж умирает и она мне говорит: «Ложись со мной спать». Я с краюшку легла на кровать, и вот я как будто не сплю, подымаюсь, а с меня тянет одеяло огромная крыса. И вот я подымаюсь, подымаюсь и кричу только: «Батюшка, батюшка!» И слышу: «Сойди с его места» (Записано от: Вагановой Людмилы Ивановны, 1952 г. р., г. Новозыбков, Брянская область, РФ).
Кроме того, данный мифоним, как правило, символизирует своеобразный «портал» в загробный мир. В гроб покойнику на территории брянско-гомельского пограничья могут класться предметы для другого, ранее умершего человека. Как правило, такие предметы (сапоги, платок, часы и под.), которые забыли в свое время одеть/обуть на другого покойника родственники. Практически повсеместно фиксируются рассказы о снах, в которых умершие обращаются с подобными просьбами к живым: «Вот у моей бабушки мать была, она умерла, старенькая уже, и бабушка как хотела её похоронить получше, покрасивее, купила ей там новые тапки, ну и такую нарядную одела. А она там приснилась ей во сне и говорит: «Вот что ты, Маруся, меня похоронила, я хожу, я не могу, мне эти тапки жмут, вот там, помрёт Матрёна, ты ей передай, положи ей». [С другим покойником?] Да, через другого. И бабушка говорит: «Вот не прошло три дня, Матрёна эта бегала-бегала и раз — и умерла ни с того ни с сего. И она вот пошла ей передала тапки и всё, она ей после этого перестала сниться. А то всё говорила: «Вот тапки мне жмут, тапки» (Записано от: Порядиной Валентины Ивановна, 1949 г. р., д. Еловка, Злынковский район, Брянская область, РФ).
Символика перехода, портала присутствует и в быличках, посвященных таким ярким персонажам брянско-гомельского пограничья, как доброхожие (невидимые, белые люди или ведуны). Как отмечает белорусский исследователь Г.И. Лопатин, данные демонические существа сочетают черты, свойственные «домовым, полевым, лесовым, а иногда — и русалкам» [3, URL]. При описании данных мифонимов практически все респонденты повествуют о «ходах», местах в поле, на лугу, в саду (обычно под яблонями), о меже на огороде, части проезжей дороги и т.п, которые нельзя никаким образом «осквернять»: не стоит там сорить, испражняться, повреждать и забывать что–либо, желательно вообще туда не ходить: «Ну, живые, живые [*невидимые]. Но их не видя никто. Кому даются видеть, а кому не даются. Я на огород выхожу — да и боюся… [А им можно что-то говорить?] Дак нельзя ж. И оправляться на том мести нельзя. На огороде я николи…