Ах, сердце, тебе не хочется покоя! Все-то ты чувствуешь, все помнишь. Проходит время, десять лет, двадцать, а ты все помнишь, ничего не забыло ретивое.
Благовоспитанный идальго
Рыцарство возникло значительно позже. Помните знаменитого рыцаря, вошедшего в поговорку, который был благороден в течение часа. Целых шестьдесят минут, защищая справедливость, бил он себя в металлическую грудь, дарил даме сердца цветы, шаркал закованной ногой, в общем, был, что называется, настоящим мужчиной.
По истечении часа рыцарь перестал хлопать себя по латам, шаркать конечностью, отобрал у дамы сердца цветы и, гремя латами, удалился в казарму.
Ну уж если этому благородному идальго понадобился час, чтобы попасть в историю, какое же место на ее скрижалях уготовано Мартыну Ивановичу? Благовоспитанному Мартыну Ивановичу, конструктору и профоргу? Ведь он обнаруживал благородство души целых четверо суток. Девяносто шесть часов, за вычетом ночного времени, бил он себя по грудной клетке и шаркал ножкой в лакированном ботинке. И цветы дарил. Словом, производил впечатление подлинного мужчины.
Этому подвигу предшествовала история восемнадцатилетней давности. Будучи в длительной командировке в Риге, Мартын Иванович, тогда молодой подающий надежды инженер, ну как бы вам сказать, ну, словом, пережил увлечение... А потом чудесный город на Даугаве покинул.
Белокурая девочка
И вот он только сейчас узнает о результатах рижского влечения. Он предстал перед Мартыном Ивановичем в виде белокурой дочери. Мать ее вскоре после отъезда молодого инженера скончалась. Девочка воспитывалась в детском доме и вот наконец едет к родному папе, некогда разгуливавшему с ее мамой по камням древней Риги.
Нет, Мартын Иванович не упал в обморок, не стал истерически отказываться от родства. Он производил впечатление счастливейшего человека. Пришел на вокзал с букетом, твердо зажатым в отцовской руке. Слезы радости сверкали на нежных лепестках.
Встреча была трогательной. Мартын Иванович волновался.
– Теперь, Эдита, – говорил он, – я покончу с твоей безотцовщиной. Зови меня просто папой. Идем, малютка, в наш дом.
И дома восторженность не покидала отца. Он продолжал развивать планы насчет удочерения, тем более Эдита оказалась скромной и обаятельной девушкой. Но в момент наивысшего проявления отцовских чувств, когда Мартын Иванович в который раз пролил на праздничную скатерть родительскую слезу, с дальнего конца стола послышалось осуждающее покашливание. Сигнализировала супруга Мартына Ивановича.
Грозная мамаша
– Гостеньки дорогие, – сказала она, – тут мой Мартыша кое-что наплел. Не взыщите, лишку хватил. Конечно, он отец Эдиты, но прежде всего он мой супруг. А тебе, доченька, пора в обратный путь.
Мартын Иванович онемел. Вздрогнула недонесенная рюмка. И если бы у него, как у того рыцаря, была шпага, он бы вызвал супругу на дуэль.
– Марина! – страдальческим голосом произнес Мартын Иванович. – Ты несносна. Нет, я не позволю! Я буду жаловаться!
Но кому он мог жаловаться? Четыре дня и четыре ночи мужественно боролся со своей неумолимой половиной несчастный Мартын Иванович, но безуспешно. Он стал задумываться. С одной стороны, конечно, совесть, чувство долга, вещи абстрактные, с другой – вполне материальная супруга. Что лучше потерять?
Настал день, и к Мартыну Ивановичу пришла наконец решимость. Он застегнулся на все пуговицы и отправился в кассы Аэрофлота, где купил билет до Риги.
– Вот, Эдита, тебе билет, – сказал он дочери. – Возвращайся и забудь обо мне навсегда.
– Как же так, папа?
– Не зови меня больше папой, зови Мартыном Ивановичем. Прощай!
Ах, сердце, сердце, оказывается, ты не только можешь долго помнить, но и быстро забывать.
Друзья, не забывайте ставить лайк, это мотивация для меня писать чаще. Подписывайтесь на мой канал - впереди много интересного!