Продолжение беседы с Тамарой Закржевской, о которой Рудольф Нуреев в «Автобиографии» писал: «Девушка, которая мне нравилась. Может быть, даже любил… Кажется, я действительно больше никогда не встречал такой…»
Репертуар большой – танцевал мало
- Многие из тех, кто знал юного Нуреева, говорят о его малообразованности.
- В 15 лет Рудик поступил в кордебалет Башкирского театра оперы и балета, и как бы учился в школе рабочей молодежи. Я говорю: «как бы», потому что, работая в кордебалете, учиться было некогда. Он получил аттестат, но знания его аттестату на тот момент не соответствовали. Поэтому, скажем, Рудик не любил писать письма – предпочитал телефон. Или, в крайнем случае – телеграммы. Рудик всецело был поглощен танцем, он день и ночь крутил пируэты, - для него это было главное, а совсем не русский язык.
Конечно, можно говорить, что Нуреев приехал в Ленинград из Уфы и начал жизнь с белого листа, но в 1961 году это был уже образованный человек, который хорошо знал музыку – мы с ним были постоянными посетителями филармонии; много читал, учил английский, обучался игре на фортепиано. И это все – за шесть лет!
- В петербургском Доме актера на вечере, посвященном 80-летию Нуреева, в выступлении, кажется, Габриэлы Комлевой прозвучало, что Рудольф и хореографии-то мало учился, что у него «балетной школы не хватало»…
- Да, да: «У него всего три года школы…» Рудик три года учился в Вагановском училище, потом три года работал в театре. Но он продолжил заниматься у выдающегося балетного педагога Александра Ивановича Пушкина. Пушкин тогда давал уроки.
- Чем можно объяснить его небольшой репертуар в Кировском театре?
- Репертуар-то был большой, только танцевал он мало. Например, «Лебединое озеро» станцевал только два раза. «Спящую красавицу» два раза. «Лауренсию» – четыре. «Баядерку» - четыре. Танцовщиков в Кировском было много. Саше Грибову давали ведущие партии. Борис Брегвадзе танцевал ту же «Лауренсию», «Дон Кихота». Слава Кузнецов, Олег Соколов. Новый директор, который сменил Коркина после суда над Нуреевым, увидев Олега в танце, сказал: «А это что еще за футболист по сцене бегает?!» Все танцовщики стояли в одну линейку. Этот спектакль танцует Слава Кузнецов, этот - Саша Грибов, этот – Брегвадзе, этот – Нуреев. Все танцевали – кто больше, кто меньше. Случались, конечно, замены. Рудик присылает мне телеграмму. (Телефона у нас дома не было, а телеграммы доставлялись в течение часа.) «Срочно позвони». Я «срочно» звоню, он говорит: «Я сегодня танцую вариацию Вакха в «Фаусте».
Нуреева не выделяли. Никто ему не говорил, что он номер один. Я посчитала: за три года на сцене Кировского театра Нуреев танцевал тридцать раз.
- Это сколько же получается в месяц?
- Если вычесть два месяца отпуска, один спектакль. В среднем. Когда два, а когда ни одного. Потом на Западе он будет танцевать 300 спектаклей в месяц, вот какая разница большая. Я исключила гастрольные поездки и концертные выступления. Кстати, на все деньги, которые Рудик заработал, когда они с Нинель Кургапкиной в составе концертной бригады 40 дней гастролировали по Германии, он купил пианино. Привез его в Ленинград, в ту комнату, которую ему предоставил театр на Ординарной улице, где потом поселилась его сестра Роза.
«Никакого романа не было»
- Квартира была двухкомнатная. Одну комнату предоставили Нурееву, другую – Алле Сизовой. Насколько верна версия, что руководство театра, так поступая, надеялось, что Нуреев и Сизова образуют семью?
- Думаю, что это фантазии. Да, Рудик с Сизовой много танцевали вместе. В Вене в 59-м году удостоились золотой медали на конкурсе артистов балета на Всемирном фестивале молодежи и студентов. Ну и что?
- Тамара Ивановна, когда вы познакомились с Нуреевым, ему было 20 лет. Вам меньше…
- Не намного.
- Возраст, когда любовь…
- Этот вопрос мне часто задают, и я всем говорю: никакого романа у нас не было. Мы общались как мальчик с девочкой, как девочка с девочкой, как мальчик с мальчиком. Наверное, да, он мне нравился.
- И вы ему нравились…
- Наверное. Рудик был человеком таким: все, что ему нравится, он считал своим. Был такой случай. На спектакле «Дон Кихот» я познакомилась с молодым человеком. Очень симпатичный мальчик. Сидели рядом. Общались в антракте. Мой новый знакомый заканчивал какое-то закрытое училище и должен был куда-то ехать по распределению. Я спросила, слушал ли он «Фауста», видел ли «Вальпургиеву ночь». Говорит: не видел. Я предлагаю: «Приходи завтра, я тебя проведу». У Рудика завтра должна была быть репетиция до десяти часов вечера, и мы договорились, что в этот день не увидимся.
Мальчик пришел. Мы с ним прошли в бельэтаж. Перед последним актом «Вальпургиевой ночи», антракт еще продолжается –сидим, разговариваем, и вдруг передо мной тень. Рудик. Он знал: когда я хожу не на его спектакли, всегда сижу в бельэтаже, вторая ложа – моя. Лицо у Нуреева злое. А я – святая наивность. «Рудик, а что, у тебя уже окончилась репетиция?» - «Да, у меня уже окончилась репетиция. Я не понимаю, что ты здесь делаешь». - «Я молодого человека приобщаю…» - «Так, встала, и пошли!» - «Рудик…» - «Я сказал: встала, и пошли!» У парня глаза на лоб! Он и не понял, что это Нуреев. И я как послушная овечка… Идем, Нуреев говорит: «Зачем ты пришла?» - «Парень в каком-то закрытом училище учится, сейчас у него свободное время…» - «Какое твое дело! Ты что занимаешься просветительской работой? В этом училище, может быть, сто таких парней учится. Всех будешь просвещать?» Отношение у него было - как к какой-то собственности. Потом он мне скажет: «Я человек не благодарный. Чем лучше отношусь к людям, тем им хуже. Лучше всех на этом свете я отношусь к Александру Ивановичу и к тебе. Вам хуже всех».
«Я не грузчик»
- Все лично знавшие Нуреева отмечают его сложный характер.
- Рудик мог нахамить. Мог, если у него в это время было плохое настроение, бросить в кого-то чемоданом. Он был очень импульсивный. Но, в то же время, был преданным другом. Ценил людей, которых считал друзьями, которых он понимал, и которые понимали его. В жизни ему с его характером было трудно. И другим с ним было трудно.
В Париж везли «Лебединое озеро». Рудик, для того, чтобы поехать на гастроли, должен был станцевать «Лебединое» на сцене своего театра не меньше двух раз. И вдруг выясняется, что танцевать ему не с кем. У Аллы Осипенко болит нога. Ольга Моисеева больна. Зубковская прямо заявила, что никогда в жизни с Нуреевым больше танцевать не будет.
- Что так?
- В «Раймонде» балерина крутит туры, танцовщик ее поддерживает. А Рудик поддерживать не стал. Зубковская, конечно, не докрутила туры. Я потом его спросила, почему. Он говорит: «А я не грузчик. Я не нанимался ее крутить. Не умеет танцевать, пусть не танцует».
Нинель Кургапкина не танцевала «Лебединое озеро», ей этот спектакль совершенно не подходил – ни по физическим данным, ни по характеру, но она решила выручить Рудика. Ради двух спектаклей выучила партию. Они станцевали два раза. Спасибо ей! Больше «Лебединого» в Нелиной жизни не было никогда.
«Рудик занимал всю мою жизнь!»
- Даже те примеры, которые вы привели, они, наверное, не самые яркие, говорят о том, что такое поведение можно простить только любимому человеку.
- Рудик занимал всю мою жизнь. Все вертелось вокруг Рудика. Все было подчинено только ему. У него кончается репетиция, смотрим на часы: успеваем в Филармонию? Нет, идем на последний сеанс в кино. Или просто гуляем.
Честно вам говорю: я никогда не задумывалась над нашими отношениями. Но знакомиться с другими мальчиками у меня не было ни малейшего желания. Все мое время, мой мозг был направлен на то, как Рудик, где он. Ксения Иосифовна (Юргенсон, жена Александра Пушкина. - В.Ж.) чисто по-женски начала меня ревновать к Нурееву. Ксения знала, что мы в Филармонии. Выходим после концерта. Рудик смотрит поверх голов и видит в створке дверей: на улице стоит Ксения Иосифовна. «Тамара, там Ксеня! Быстро в другую дверь!» И мы – в боковую дверь. Так уходили…
Или другой пример. Договорились, что встречаемся после репетиции и идем к Неле Кургапкиной. Встречаемся, а он с Ксенией Иосифовной. Думаю: «Интересно, что дальше будет?» Рудик говорит: «Ну все, Ксения Иосифовна, пока!» Она: «А ты куда?» - «Я? Далеко, приду поздно». Рудик в то время жил у Пушкина. Она много ему уделяла времени и внимания. Готовила еду, ходила на рынок. Я не умаляю ее достоинств, но общаться ему было интереснее со мной.
- Вы понимали, что рядом с вами гений?
- Понимала.
- А он как себя оценивал?
- Рудик – я уверена, правда, он этого не говорил, - безусловно, считал себя поцелованным Богом.
«Какая глупость!»
- Когда и как вы узнали, что Нуреев остался на Западе?
- В тот же день. 16 июня 1961 года. «Голос Америки» сообщил.
- Вы слушали антисоветские радиостанции?
- В тот вечер я была в Кировском. Открывались гастроли Ковент-Гарден. Кто-то мне сказал: «Тамара, там тебя Игорь Ступников спрашивает». Жена Игоря, балерина Галина Иванова, была на гастролях в Париже. Я сразу почувствовала неладное. «Игорь, что случилось с Рудиком?» «Ты только не волнуйся, - говорит Ступников, - только что по «Голосу Америки» передали, что Нуреев попросил политического убежища». Надо признаться, что прежде я никогда не слышала этого словосочетания и, что за ним стоит, не понимала. «Какая глупость! – сказала я. - Рудик вообще ничего в политике не понимает!» - «А тут и понимать ничего не надо! Надо просто попросить политического убежища в стране, в которой хочешь остаться».
Я позвонила Пушкину. Никто не брал трубку. Я позвонила Елизавете Михайловне Пажи. Рудик дружил с ней и ее мужем. В трубке раздался плач. Елизавета Михайловна спрашивает: «Тамара, это правда?» - «Я не знаю». - «Тамара, приезжайте к нам. Мы с Вениамином Михайловичем вас ждем». Я не пошла на «Ундину», где танцевала Марго Фонтейн. Кстати, Марго я в 61-м году видела, она мне не понравилась. Когда она начала танцевать с Рудиком, понимающие люди стали говорить: с Марго что-то произошло. Она уже все могла!..
Целый вечер мы с Елизаветой Михайловной звонили Пушкину – трубку никто не снимал. Дозвонилась я только утром следующего дня.
- Относительно аполитичности Нуреева. Я читал, что когда его в театре спросили, почему он не вступает в комсомол, он ответил: у меня есть дела поважнее. Так в те годы мог сказать либо человек, бросающий вызов государству, либо, извините, ненормальный. Нуреев не мог не понимать, что таким заявлением он может поставить точку не только в зарубежных гастрольных поездках, но и в профессиональной деятельности.
- Я не уверена, что в Кировском театре кто-то предлагал Рудику вступать в комсомол. В комсомол принимали с 14 лет. В это время Рудик уже учился в вечерней школе. Там не спрашивали: комсомолец ты или не комсомолец. Я не знаю, что и как было в Башкирии, в Кировском театре его, двадцатилетнего, никто не звал ни в какой комсомол. Во всяком случае, мне он ничего такого не говорил.
Его и без этого было за что прорабатывать. Например, за то, что он Сергееву сказал: «Константин Михайлович, дверь из зала закрывается с той стороны». За то, что старенького репетитора Михаила Михайловича Михайлова, который делал ему какие-то замечания на репетиции «Дон Кихота», Рудик взял под локотки и выставил из зала. На гастроли Нуреев ездил. Не могу сказать, на все, но ездил. В Вену, как я уже говорила, в Германию. В Болгарию, в Египет. Гастроли в Париже и в Лондоне 1961 года - это был его первый выезд в капстраны. И он, конечно, безумно хотел поехать. Но у него в мыслях совершенно не было – остаться. Париж это была его мечта. И моя тоже. Как сказал Эренбург: увидеть Париж и умереть. Но мы с мужем долгие годы были не выездные.
- Кто бы сомневался! На вас, наверняка, было заведено дело…
Красный крест на личном деле
- Конечно, на меня было заведено дело. Когда мне прислали приглашение из ГДР (это уже Бог знает сколько времени прошло после 61-го года!), мой «куратор» сказал, что «они» не видят необходимости мне ехать в Германскую Демократическую Республику. А чтобы я и в дальнейшем не трепыхалась, «куратор» объяснил, что на моем личном деле поставлен красный крест. Это значит: не выездная. В 73-м году мужу предложили поехать на три года на работу в Чехословакию – там строили электростанцию, поехать с семьей. «Едем в Чехословакию!» - радостно объявил он мне. «Жора, мы с тобой никуда не едем! Я тебе больше скажу. Даже если ты со мной разведешься, тебя все равно не выпустят!» - «Да брось ты…» Вскоре мужу вежливо объяснили: «Извините, Георгий Александрович, необходимость в командировке специалиста вашего профиля отпала».
Первый раз мы смогли выехать за рубеж в 90-м году, в Болгарию. Годом позже - по приглашению – поехали в Англию. И только, когда появилась возможность свободно приобретать туристические путевки, отправились в Париж. Четыре раза мы были в Париже. Четыре раза ездили к Рудику на кладбище. Четыре раза привозили горсть российской земли. Всегда привозили лампадку и гвоздики. Всегда немножечко коньяка. Выпивали по глоточку и глоточек выливали на могилу.
«В какое время живете?!»
- Репрессии к близким Нурееву людям последовали сразу после 16 июня?
- Нет. Все как работали, так и продолжали работать. Даже Пушкина не тронули. Только меня турнули из университета. Я никак понять не могу: зачем меня-то надо было выгонять?
- Я понимаю, что вы не делали тайны из дружеских отношениях с Нуреевым…
- Я занималась на спецкурсе по литературе 20-х годов у профессора Евгения Ивановича Наумова. Рудик сказал, что ему литература этого времени очень интересна, спросил: «Можно, я буду с тобой ходить, когда у меня не будет репетиций?» Я спросила у Наумова. Евгений Иванович сказал: «Я попрошу разрешения в деканате. Это же не частные уроки». В деканате не возражали. Рудика профессор Наумов знал, знал профессор Виктор Андроникович Мануйлов, знали мои сокурсники. Кто только его ни знал!
- Но официально Нуреев в университете, что называется, в списках не значился; значит, там не обязаны были реагировать…
- Могли, конечно. Но не проигнорировали.
- За что вас исключили?
- Меня отчислили за неуспеваемость. Какая неуспеваемость?! У меня был не сдан только один экзамен. 17-го, в субботу, я должна была сдавать последний экзамен – диамат. Рудик остался 16 июня, это была пятница. На экзамен я не явилась. Потому что вообще про него забыла. Я целый день находилась рядом с Александром Ивановичем Пушкиным. Ему было плохо, у него зашкаливало давление. Несколько раз вызывали «скорую».
- А где была Ксения Иосифовна?
- В Эстонии. Она приехала только в воскресенье. В понедельник я пришла в университет в полной уверенности, что, поскольку сессия длится целый месяц, июнь, мне разрешат сдать экзамен с другой группой. В деканате объясняю: «Я не могла прийти в субботу по семейным обстоятельствам…» - «Вы не читали приказ?!» - «Какой приказ?» - «Вы отчислены». Я принялась говорить, что по существующим правилам студент имеет право пересдать два экзамена даже осенью, а у меня один, и я готова сдать его прямо сейчас. Меня послали к секретарю партийной организации университета. Парторг сказал: «Причем здесь ваша неуспеваемость! Вы должны были получить диплом, в котором написано: «Филолог. Учитель русского языка и литературы». Как мы можем вам доверить детей, если вы рядом с собой не разглядели врага?!» Мой курс написал письмо ректору, 50 человек подписалось – никакой реакции не последовало.
Я осталась без университета. В состоянии полной прострации. Не могла ничего делать, не хотела никуда идти, никого видеть, ни с кем говорить. Моим восстановлением в университете занялся папа. Он пошел по инстанциям, ходил в Смольный, и везде получал отказ. Евгений Иванович сказал папе: вам надо ехать в Москву. И папа поехал в Москву и добился приема у министра высшего и среднего образования. Тот одним телефонным звонком решил проблему. По «вертушке» он при папе набрал ректора университета Александрова: «Что вы там творите! В какое время живете?! Сейчас на календаре, между прочим, 61-й год».
Через два дня ко мне домой пришел курьер с письмом: «Ректорат пересмотрел свое решение, в университете вы восстановлены, вам надлежит в десятидневный срок сдать диалектический материализм и приступить к занятиям».
- Кто-нибудь из тех, кто вас исключал, понес хоть какое-то наказание?
- Нет. Никто. Никакого.
- Где и кем работал ваш отец в то время?
- Папа работал в Московском райисполкоме. Какую должность занимал – не знаю. А какое отношение это имеет к нашему разговору?
- Я читал, что ваш папа уничтожил все фотографии Нуреева. Сталинские репрессии коснулись вашей семьи?
- И мама, и отец из дворянского рода. Когда сталинские приспешники начали подбираться к дворянам, хороший папин знакомый предупредил: «Иван, за тобой могут прийти в любое время…» И отец устроился рабочим на Кировский завод. Кировский завод – большой, да и к рабочим отношение было другое. И мама устроилась на Кировский завод. Потом началась война, отец ушел на фронт, а после победы дворян уже не отлавливали.
- Но страх людей не покидал.
- Да, отец боялся, что придут с обыском. Со всех сторон только и было слышно: «Нуреев - враг народа! Изменник Родины».
Окончание следует
Автор текста – Владимир Желтов
