Глава пятая. Знакомство
Часть первая
Поезд уже пересекал центр Русской равнины, в которой обозначились леса и степи Воронежской области, с гармоничным чередованием возвышенностей и плоских низменностей, глубоко врезанных долин с ровными Водоразделами. В Воронеже, прямо на вокзале, с сожалением рассталась с Надей-цыганкой. Ей было в другую сторону этого красивого края, на свадьбу к родичам. Обнялись, как родные, коротко всплакнули даже... От станции — автобусом, от автобусной остановки — попутной Телегой, гремящей на всю местную рань молочными бидонами, затем — По Указке кнута сонного, похмелившегося на ходу возницы — пешочком, тропкой, перелесками, на нежно-розовый восход солнца — к затерявшейся на востоке края, в живописных дубравах Телермановского леса, деревеньке Чутоповке па крутом берегу реки Вороны. Минуя её, — грустную, накренившуюся от вековых ветров избами, подпираемую изношенными мощами старичков и старушек, — пошла дальше, за неё, к вросшей на отшибе у самого леса, деревянной избе, тоже старой, но добротной, налаженной видимо, стараниями хозяина.
Ни изгороди, ни признаков двора, обозначивших хотя бы условные границы землевладения, не было. Но зеленели вокруг жилья, утомлённые урожаем, грядки с бисерной россыпью росы, где-то за домом призывно блеяли козы, голубоватый пар земли густо стелился в низинах, пахло близкой рекой и скошенными травами, пахло лесом и медовым духом, исходящим от десятка добротных ульев... И подумалось, что и ни к чему был бы тут забор: простор на забор не меняют.
Похоже, нашла... Похоже, это и был дом того самого знахаря Порфирия, к которому направил её Таргасов. Огляделась. Несколько остывших от дорог легковых машин томились в тени дубов. Возле них копошились люди, взрослые и дети, приехавшие, вероятно, искать помощи у Порфирия. Лениво переговаривались. Кое-кто начинал перекусывать с дороги, разложив снедь на капотах.
Приблизилась к ним, поздоровалась. Порасспросив, убедилась, что нашла, кого искала. Присела на пенёк неподалёку, постелила на коленях подаренный на прощанье платок Нади-цыганки, развернула на нём, собранный ей в дорогу узелок с пищей, тоже стала есть.
Тут прокричал петух, дверь избы отворилась, и на крыльцо в две ступени вышел в одних портках взлохмаченный, обросший густой седью волос и такой же бородой, высоченный дед, — почесал голую, крепкую, обожжённую солнцем грудь, хватко зыркнул на всех из-под козырьков белых бровей, простёр к востоку руки и, с громовым восклицанием туда, — «Свобода духа есть жизнь!», — прытко понёсся мимо, мелькая в росных травах голыми пятками... И скоро исчез в лесу на одной из тропинок... (?!).
— Ну, попали!..— уныло хихикнул кто-то, усомнившись в том, что добирался сюда не напрасно. — Какой же это знахарь? Это леший какой- то или... ненормальный!
Через полчаса Порфирий появился совершенно с другой стороны, вынырнул из леса, с разгона сиганул в реку, поплыл туда-обратно и, как был, с ног до головы мокрый, бежал теперь к дому. Но остановился у порога, отрешённо замер с распростёртыми к солнцу руками, вбирая в себя из него и пространств одному ему ведомую силу, — и улыбался тихо, видя то, что не все могут видеть, слыша то, что не все могут слышать, что есть откровение и тайна, чудо и обыкновение...
... Войдя в дом, вскоре опять показался в дверях, уже одетый, в просторной светлой рубахе навыпуск — этакий исконный крестьянин, верзилистый мужик, только что отошедший от деревянной сохи. Опять цепко зыркнул на приезжих из-под козырьков белых бровей, жестом пригласил в избу.
Там, в избе, сравнительно просторной, царили свет, покой и тишина Ничего не было в этом помещении — абсолютно ничего, кроме стульев да скромной иконки Николая Чудотворца в дальнем углу. Девять человек ребят, от восьми до шестнадцати, в среднем, лет, сели полукольцом напротив хозяина дома. Села и она — села крайней.
— Ну и... с чем пожаловали, отроки? — спросил Порфирий строго. — Аль все заики?
Все кивнули. Кивнула и она непроизвольно, только сейчас решив сыграть подтасованную жизнью роль, — в надежде понять, прочувствовать и познать на себе силу этого знахаря, этого кудесника, у которого учился и которого почитал сам Таргасов.
— Как зовут? — спросил он у девочки, чей отец завёл её и усадил последней, глаза которой глядели на старца со страхом и надеждой. И мучительно было смотреть на неё, когда пыталась она произнести своё имя. Хорошенькое личико её искажала судорога напряжения, но звуков долго не было.
— Катерина она, — боднув кадыком подбородок, ответил за неё отец, страдая вместе с нею. — С малых лет вот так... На её глазах мать под машину попала...
Подобным образом познакомился старец и с остальными. Картина была, в основном, та же. Подражая остальным, буксуя на первой букве своего имени и волоча горлом остальные звуки, назвалась и она вполголоса, когда вперил он в неё взгляд: «Ну, а ты кто»? Словно нашёл в глазах её необычное. потребления пищи происходит? Всё! Оставьте меня с чадами и не бойтесь за них. Мы делом займёмся...