Владимир Полетаев – поэт, широкому кругу читателей неизвестный. И это вовсе неудивительно. При жизни (а жизнь Полетаева была совсем короткой) в печати появилось лишь три его стихотворения – они были напечатаны в "Московском комсомольце", в феврале 1969 года. Однако, даже эти три произведения удивили тогда читателей своей зрелостью и глубиной. В тот момент Володе было всего 17 лет.
II. О жизни
Биографических фактов о Полетаеве совсем немного. Владимир родился в Саратове в 1951 году. Через пару лет вместе с семьей переехал в Москву, где жил на Ленинградском Проспекте. Ходил в школу №567, очень любил читать, глотал книги с невероятной скоростью. Володя обладал удивительной памятью, мог запомнить текст с точностью до запятой просто взглянув на него. Учился Полетаев хорошо, с его навыками знания доставались юноше без труда. В 17 лет Владимир стал студентом Литературного института имени Горького, где обучался на отделении художественного перевода.
В ВУЗе Володя увлёкся грузинской поэзией, и очень много переводил с этого языка. Благодаря Полетаеву с некоторыми стихами Бараташвили, Гришашвили и Табидзе советский читатеть познакомился впервые. Однако Владимир, будучи полиглотом, переводил и с других языков: белорусского, немецкого, украинского.
«До чего же хорошо, когда живешь на белом свете!.. И падает снег... И тебе семнадцать лет (а расти мне, кажется, расхотелось)... Пишется легко, не в том дело, что много, но легко, словно ведешь разговор с кем-то и вдруг начинаешь слышать свой голос как бы со стороны».
Запись из дневника Володи Полетаева, 1968 г.
В Литинституте Володю полюбили все – за его ум, скромность и жизнерадостность. Преподаватели отмечали талант юноши, говоря, что Полетаева ждёт большое поэтическое будущее.
У него был ломкий голос, который то звучал юношеским неожиданным баском, то – вдруг – дискантом. Но ломкий этот голосок был неистово-яростным, когда речь шла о дорогих его сердцу духовных ценностях. С горячностью он отстаивал свои взгляды на поэтическое творчество, на искусство перевода. Его прозрения и его огрехи и заблуждения чередовались с той же неожиданностью и непоследовательностью, что и звучание его голоса. Он упорствовал, но – до момента, когда сам приходил к сознанию бессмысленности этого упорства, и тогда же он открывал в себе новые возможности движения к цели. <…> Пушок еще только пробивался на его подбородке, но он его закручивал уже в бороду, хотел быть внешне взрослей. Худощавый, совсем тростинка, забываясь, он сутулился, а при виде девушек выпрямлялся. Литератор в нем определился ранее, чем человек, умственное развитие шло впереди физического.
Лев Озеров – «О Владимире Полетаеве»
Однако, стать знаменитым Володя не успел. 30 апреля 1970 г. Полетаев погиб, выбросившись из окна собственной квартиры. Причина самоубийства – затяжная депрессия, вызванная, по одной из версий, безответной любовью.
Перед гибелью, Владимир написал своё последнее стихотворение, ставшее своеобразной предсмертной запиской:
…но вы забыли, что в итоге
стихи становятся травой,
обочинами вдоль дороги
да облаком над головой.
И мы уходим без оглядки
в неведенье и простоту
затем, что давние загадки
разглядывать невмоготу.
А ветер длинными руками
раскачивает дерева,
и листья кружатся над нами,
и превращаются в слова.
III. Стихи
«А жизнь моя была проста…»
…а жизнь моя была проста —
во власти чистого листа,
во власти благостной — во власти
нетерпеливого пера,
в неумолкающем соблазне;
а жизнь моя была щедра —
зима ворота раскрывала
заворожённого двора,
укутанного в одеяло
до самого полуподвала,
и абажура кожура
оранжевая проплывала,
и удивлённая строка
дрожала в пальцах чудака,
и ускользала за ограду
захолодалая щека,
прижавшаяся к снегопаду,—
а жизнь моя была легка…
«А в переулке Докучаевом…»
А в переулке Докучаевом
гуляет музыка дворами,
четвертый вечер, докучая нам,
дожди стоят над рупорами.
Дождями долгими, лиловыми
мои блокноты разлинованы,
наплывом горечи и влаги
слова всплывают на бумаге.
Ты говоришь: "Дожди заладили.
Дожди заладили некстати".
Играет радио. Приятели
сидят с ногами на кровати...
«В кино»
Распяленное полотно
мигало в черном кинозале.
Расшитой осени рядно
цвело и тлело. Умирали
драгуны под Бородино,
цветные расплывались пятна,
и смерть сама -- была нарядна...
Так просто было на скаку
ронять летящие поводья.
Пусть муза больше не приходит,
когда, хоть раз, я так солгу.
««***»
Свобода, да, о вечная свобода,
свобода жить, свобода умирать,
и белый снег, какая благодать,
с январского повалит небосвода.
А там весна и грохот ледохода,
ручьям и рекам русла выбирать...
Потом страда -- спины не разгибать...
Ржи золото, деревьев позолота --
все позади. Уже ноябрь дохнул.
Пригорки листьев вместо листопада,
пустых кустов колючая ограда,
деревьев голых черный караул
и первый снег. Раскрытая тетрадь
белым-бела, как смертная рубаха...
Свобода жить. Свобода жить без страха.
Без страха жить. Без страха умирать…
«Небо начинается с земли…»
Небо начинается с земли,
с лепета последнего былинок,
с огонька случайного вдали,
с желтых Якиманок и Ордынок.
Как страницы, листья шелестят.
Где-то рядом, где-то очень рядом,
слышишь, подступает листопад,
мы с тобой стоим под листопадом.
Задыхающаяся жара
торопливо обжигает щеки,
дождь зарядит с самого утра,
глухо забормочут водостоки.
Дождь зарядит с самого утра.
Эта осень на дожди щедра.
Капли расплывутся на стекле --
небо возвращается к земле.