Звонила женщина:
– 1993-й год, группа "Надармейский суперштаб", Лариса Серкова, помнишь?
– Здравствуй, – говорю, – Лариса. Тебя не забудешь, даже если очень захочется...
Однажды в 1993 году в нашей жизни с Куряевым появилась женщина-катастрофа Лариса Серкова – скрипачка симфонического оркестра.
Сходу заявила, что без памяти влюбилась в наше творчество... (надо сказать, что она всё делает без памяти) ...и объявила себя нашим директором – мы и опомниться не успели.
В какой-то очень короткий отрезок времени она ухитрилась устроить нам в ДК Профсоюзов выступление на разогреве у Маши Распутиной. И вскоре после этого решила, что пора покорять Москву.
Туда мы поехали с ней вдвоём. Сняли у какой-то тётки из тех, что толкались тогда по вокзалам и предлагали ночлег, койку, сказавшись мужем и женой, – денег было впритык.
Мотались по Москве, с кем-то встречались, я уже не помню. Вечером улеглись в одну постель...
Эта история начисто лишена эротики.
На следующее утро она вскочила, стала устраивать себе какой-то полезный завтрак. У хозяйки не нашлось то ли соли, то ли подсолнечного масла, и Лариса ринулась по соседям. Хозяйка пыталась вяло возразить, но Лариса, воспитанная совхозом имени Крупской в духе коллективизма, была неудержима. Легче было броситься под седельный тягач, нежели её отговорить...
Потом мы опять куда-то подались. Был собачий холод, и к вечеру я был совершенно простужен и с температурой.
Пришли ночевать уже довольно поздно, а тем временем соседка нашей квартирной хозяйке высказала всё, что она думает по поводу провинциальных гостей, не имеющих соли и масла. И та не придумала ничего лучше, чем выставить нас в ночь за дверь.
Можно представить, в какой я был ярости.
Мы пошли ветром гонимые в неизвестном направлении, добрели до телефона-автомата, позвонили знакомому тележурналисту Сергею Агееву, и тот дал нам адрес офиса своего папы, который держал частное издательство и был в нём единственным работником.
Офис оказался обыкновенной частной квартирой в спальном районе, абсолютно пустой. Кроме рабочего стола с креслом и компьютером из мебели там был только шаткий трёхногий табурет на кухне.
Этот Агеев-старший работал по ночам.
И вот на кухонной табуретке я больной просидел всю ночь, борясь с желанием прикончить этой самой табуреткой Ларису и культивируя намерение сдохнуть самому.
Надо отдать Ларисе должное, она на моё право сидеть на табурете не покушалась. Её энергии было как всегда через край, она носилась по квартире и постоянно разговаривала. Профессор был мужик деликатный, поэтому всё обошлось. Нас не выгнали.
Едва забрезжил рассвет, я заявил Ларисе, что хочу домой, и что видал в гробу её и свою мировую славу. Она купила на последние деньги билеты в спальный вагон. Вечером мы уехали восвояси.
Первое, что она сделала, зайдя в купе, - повалилась на полку и заорала во всё горло от восторга, что едет в спальном, так, что сбежалось пол-вагона.
В общем, мы приехали в Ульяновск, где я сказал Куряеву, что, если он не хочет меня потерять, то директор нам не нужен...
И вот эта Лариса через двадцать лет мне позвонила, сказала, что до сих пор влюблена в наши песни. А мою "Яблоньку" она поёт до сих пор и хочет встретиться...
Вероятно, решила спеть её мне.