Что и говорить, трудно найти более жгучую тему, чем глобализм, о ней так и тянет высказаться! Все мы по мере сил стараемся противостоять уродливым сторонам глобализма, того человеконенавистнического порядка, который несет с собой власть ТНК. Но могут ли в принципе региональные блоки, такие, как Россия, или даже её отдельно взятые регионы, как Башкортостан, противостоять силе и мощи всемирного теневого правительства?
Если мы очистим всю и всяческую шелуху – в основе основ глобализма мы найдем, как я уже писал, рынок. Глобализация – формирование мировой рыночной системы. Вот тут я хочу предложить на суровый суд читателей «Истоков» одно свое несколько спорное, но все же давно вынашиваемое мнение: рынок как система «в себе» невозможен, без внерыночного окружения он довольно скоро захиреет и погибнет, как росток без солнечного света.
Исторически рынок функционировал среди последовательно сменявшихся феодальной, колониальной, госрегулировочной и, наконец, социалистической антитез. Попытки рынка самоосуществиться «без протезов» дорого стоили и нациям, и отдельным людям и приводили к величайшим катаклизмам и кровавым вакханалиям.
Напомню ещё один мой тезис: рынок в течение веков сдерживался религиозным началом народов, даже таким рыночно адаптированным верованием, как протестантизм. Самовоплощение рынка как целостной общественно-политической системы возможно стало только в «пострелигиозную» эпоху ХХ века, когда место Бога оказалось «вакантным».
При этом я не хочу, чтобы думали, будто я – оголтелый ненавистник рынка. Просто я считаю, что неограниченное действие рынка подобно неограниченному действию мясорубки (тоже полезного в чем-то предмета).
Читатель спросит – в чем я вижу суть и основу рынка? Можно ли буквально одним словом дать ему определение? Считаю, можно: рынок – это ЭКОНОМИЯ. Механизм наподобие мясорубки, включенный для «отсечения всего лишнего». В этой механической последовательности, в этом безмозглом машинном алгоритме и сила, и слабость рынка.
Апологеты рынка неустанно показывают, что внерыночная экономика «замусоривается» всякого рода тунеядцами и «лишними» людьми, ненужным социальным хламом, пустопорожней атрибутикой псевдодействия. Недаром К. Маркс назвал «путы феодализма» – «пестрыми». «Пестрые путы феодализма» – яркий и живой образ того многообразия жизненных форм и приспособлений существования, которые предшествуют рыночному капитализму.
В ранних своих статьях я писал про «пестрые путы социализма» – потому что плановое хозяйство тоже приобретало несравненную пестроту и разноликость, хотя и базировалось на совершенно иных, нефеодальных устоях.
Когда на сцену выступил рынок – во главе протестантских орд – Европа потребовала «дешевой церкви» как первой унификации, как первой жертвы богу ЭКОНОМНОСТИ. Вместо пышного культа – чистота и убожество простых, как тюрьмы, молельных домов. Вместо пестрого пиршества красок феодальной аристократии – унифицированные сюртуки буржуа. Помимо прочего, рынок нес с собой смерть эстетики, провозглашая новую эру: вместо «вначале было слово» – «вначале было число».
Цифра взамен образа – вот эстетический манифест нарождающегося капитализма.
Царство ЭКОНОМИИ хозяйства (помните – наша «экономика должна быть экономной»? Так вот, свершилось…) грозит стать на наших глазах всемирным царством и выступает под именем глобализма.
Разве кто из сторонников кока-колонизации отрицает, что цель их мировой системы – сделать производство и хозяйственную жизнь менее затратной? Сокращение затрат и издержек носит благообразное имя – ОПТИМИЗАЦИЯ производства. То есть раньше мы хозяйствовали неоптимально, а теперь будем оптимальными…
Но загвоздка в том, что, принимая этот лозунг, мало кто задумывался: ОПТИМИЗАЦИЯ – не просто красивое и вроде бы правильное слово – это МЕХАНИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС, который должен иметь рамки и границы, который не должен выходить из-под контроля человека, не стать НАДЧЕЛОВЕЧНЫМ РАЗУМОМ, как некая взбесившаяся ЭВМ из фантастических страшилок.
Совершенно очевидно, что человек как фактор производства тоже подпадает под ОПТИМИЗАЦИЮ, а стало быть сокращение числа работающих и оплаты работающим – КОРЕННАЯ, НЕОТЪЕМЛЕМАЯ сторона работы рынка. Чего же мы удивляемся, что МИРОВОЙ рынок требует в мировом же масштабе: меньше жильцов, меньше им поблажек!
Лозунг избавления от реальных или мнимых паразитов и дармоедов поразительным образом унаследовало у протестантизма революционное движение. Уж казалось бы – куда им вместе? Ан гляньте: «Первый нож – на бояр и вельмож, второй нож – на попов и святош, и, молитву творя, третий нож – на царя». В Реформацию в Европе разве что попов резали прежде бояр, а так – все те же тезисы.
Я думаю, что все это отголоски общей цели – ОПТИМИЗАЦИИ. Ведь и буржуи, и их лютые враги ставили цель оптимизировать: первые – производство, вторые – общество. Я не стану долго об этом распространяться – отмечу только, что считаю революционное движение плодом и отраслью протестантизма (опять же, даже корень – «протест» – у них общий).
Итак, включается рынок. Если бы не требовалось «отсекать лишнее» – рынок стал бы не нужен, как не нужен он в семье, где нет «лишних». Рынок по природе своей обязан ответить на вопрос – где найти наиболее дешевую рабочую силу и в то же время наиболее щедрого покупателя?
Здесь я и пытаюсь найти доказательство своему спорному тезису: рынок сам по себе «не жилец». Ведь если рабочий нужен максимально нищий, а потребитель – максимально богатый, то где же взять этого богатого потребителя? Ясно, не за счет адептов рынка, не из числа нищих рабочих.
Возьмем случай частного предпринимателя. Допустим, он добавляет зарплату своим рабочим, чтобы они были более платежеспособными. Но добавляет ОН (Х), а товары-то по большей части покупаются у других предпринимателей (Y, Z, Q…). Захочет ли Х обогащать за свой счет Y, Z, Q и других соседей? Естественно, нет.
Даже если предположить, что Х вошел в соглашение с Y, Z и Q о равномерной добавке рабочим для повышения их платежеспособности, все равно он добьется только нулевого баланса: дополнительная прибыль от их покупок – это та самая ушедшая из кармана сумма на повышение окладов. Так есть ли коммерческий смысл в столь сложной операции, увеличивающей оборот, но в итоге оставляющей предпринимателя «при своем»?
Далее: может быть, капиталисты станут покупать друг у друга? В отношении рабочих – старый как мир «железный закон стоимости» Кене и Тюрго, а в отношении их хозяев– иной закон?
В одной из статей в «Истоках» я обосновал «дополнительный к марксизму» тезис: дело в том, что рынок способствует не только абсолютному обнищанию наемных рабочих (это мы знали со школьной скамьи), но и братоубийственной войне внутри класса собственников. Я назвал это «уравнением первостепенного потребления»: в условиях чистого рынка производитель товаров отложенного спроса (например, газет) вытесняется и уничтожается производителем товаров первостепенного спроса (например, хлеба или коммунальных услуг). Если у меня в кармане, скажем, 10 рублей, и я хочу купить булку за пять и газету за пять, то кто помешает булочнику взять с меня все десять, не оставив газетчику ничего? Рынок – это свободные цены, а стало быть – он сокращает потребление до крайнего физиологического минимума (в марксовой Европе) или даже опускает ниже физиологического минимума (в ельцинской России).
То есть рынок только тогда и может быть, когда есть значительная масса «попов и святош», «бояр и вельмож», госслужащих, военных, колониальных покупателей, всяческих рантье и пенсионеров…
Если предположить, что рынок лишен, по-видимому, «враждебного» окружения (на самом деле питательной внерыночной среды), то процесс оптимизации зайдет слишком далеко, до полной и окончательной депопуляции населения рыночной страны.
У рыночной системы «все не как у людей». Если другие системы наиболее удобны для человека в период расцвета и наименее – в периоды кризисов, то рынок, напротив, только «порченный» и пригоден для житья.
Наибольшие беды и гуманитарные катастрофы происходят именно в момент расцвета и торжества высоких темпов роста рыночной экономики. Я приведу хрестоматийные примеры: ориентация на «большую шерсть» в Англии и Голландии (кстати, сбыт шел во внерыночную тогда Европу) – и огораживания. «Овцы сожрали людей» – пишет горестно современник.
Бурное развитие царской России, товарный хлеб миллионами пудов, бешеные успехи хлебной торговли – и массовые, невиданные голодовки крестьянского (!) населения.
Рынок сделал себя из «Я», тогда как другие общества – из «Мы». Индивидуализм – явление довольно новое в истории, ведь экономика человеческого стада, племени, государства строилась на коммунальном принципе взаимосвязи, взаимообеспечения определенного количества людей. В этом смысле коммунизм – древнейшая из идей выживания на Земле.
Рынок, как бессознательный (и оттого беспристрастный) оптимизатор, как некая экзаменационная машина, поставил во главу угла большое «Я» и противопоставил это «Я» всему остальному миру. Чем больше у других, тем меньше у меня – говорит индивидуализм, начиная ту Гоббсову войну «всех против всех».
Но поскольку рынок – все-таки безмозглая машина с алгоритмом действия, то остается вопрос о его «включателях» – о тех, ДЛЯ КОГО функционирует механизм экономии на всем и вся, о тех, на кого не распространяется действие экономии, кто в итоге вселенской экономии может позволить себе любое транжирство.
Именно здесь машина экономии дает сбой, становится пристрастной и лицеприятной, создавая не суровый монастырь для всех, а некие валтасаровы пиры посреди суровой монастырской экономии большинства.
Глобализация по-рыночному есть величайшая афера и авантюра всех времен и народов, есть грандиознейшая «Панама» – потому что, как я уже говорил, я считаю рынок сам по себе, без внерыночного окружения, нежизнеспособным.
Во-первых, это противоречие между «дешевым производством» и «дорогим потреблением». Во-вторых – неустранимый дефект идеологической конструкции рыночного общества, когда высшей целью является обогащение. Всякий, кто хотя бы боком соприкасался с миром бизнеса, знает, что легче всего, быстрее и вернее сколотить состояние, играя по ВНЕРЫНОЧНЫМ правилам, и монополизм – только частный случай этого общего правила.
Обогащение требует принципы рынка себе в жертву, вместе со всеми его правилами и постулатами.
Читатель поинтересуется: как я оцениваю события последних десятилетий, неолиберальную революцию в мире? У разных игроков на этом поле – разные цели и методы. Рейганомику и тетчеризм – внешне рыночные идеологии – я считаю рыночными только по этикетке. Речь шла не о том, чтобы ввергнуть общество в чистый рынок (то есть неуправляемый и неконтролируемый хаос обменов), а о передаче власти из рук легитимных госструктур теневым структурам мирового правительства, которых никто не выбирал, никто не уполномочивал, но в руках которых больше власти и влияния, чем у допотопно-законных правительств.
Массам переход власти от избранников к очистителям карманов объяснили поворотом к рынку – он же внеличностный и не персонифицированный, с него спросить некому и нечего. Так убийца пытается замаскировать свое дело под «несчастный случай» и «стечение обстоятельств».
Есть и другие рыночники – те, кто специально мутит воду, чтобы ловить потом рыбу. Опять же, свободный рынок – только туман и дымовая завеса для грабежа.
Таким образом, я расцениваю глобализацию как всемирный туман, удобный разбойникам разных видов.
Конкуренция плоха тем же, что и любое соревнование: от этапа к этапу остается все меньше победителей. А учитывая то, что возможности затратного потребления безграничны, победитель получает все, побежденные же – ничего. Никто ведь не подсчитал, сколько детей должно было умереть в Малайзии и Таиланде от голода, чтобы один дурак-миллиардер смог оплатить себе турпутевку в космос!
Поскольку глобализация – это рынок во всемирном масштабе, то исключается внерыночное окружение, то, что давало выжить в условиях рынка. На Западе ликвидируется принципиально нерыночный, искусственно созданный «средний класс», на востоке – остатки социальных завоеваний. Но наша задача – объяснить, что мир окажется не просто под железной пятой – мир вообще перестанет быть, если рынок победит повсеместно.
Александр ЛЕОНИДОВ.
Приглашаем вас читать уфимскую культурную и литературную газету "Истоки"