Скоро полдень, но Гедиминас не в состоянии отделаться от этого гнетущего, этого кошмарного настроения. В ушах то и дело звучат элегические строки, которые он при первом же удобном случае запишет в свою тетрадку, которую подарил ему Белый Витязь.
Тетрадка изрядно потрепанная, захватанная чьими-то руками; да это и не удивительно. Любопытство соратников безгранично. Прочитывают его стихи и потом выбрасывают к черту.
— Разве Литве такой поэт сегодня нужен? Не поэт, а плакальщик!
Порой Гедиминас принимает упрек молча, а порой, когда в насмешках его товарищей по оружию слишком много яда, приходит в ярость.
— Чего им, спрашивается, нужно от него? Чего они лезут в душу? Топчут ее своими грязными сапожищами.
— Разве он претендует на роль певца нации? Как несравненный Майронис?
— Разве хочет навязать свои страдания другим?
— К черту!.. Своими стихами он только пускает собственную кровь, чтобы давление не достигло опасного предела!
Его стихи помогают ему забыться, очиститься от скверны, от накипи. Дух его воспаряет в них над кровавой действительностью, и тогда перед глазами открывается иной мир, который он творит по своему разумению и всякий раз по-разному.
И царит в нем, в этом мире, как властелин Добра и Справедливости. Пусть его царствование длится час, два, а иногда едва минуту, но он, Гедиминас, ни от кого не зависит, над ним властвуют только Мысль и Воображение.
Он тогда свободен и счастлив.
И они, эти его соратники, которым все ясно («... бороться до последней капли крови...»), пытаются отнять у него его утешение, тот краткий миг, подаренный ему самой богиней Природой?!
Им, нищим и бездушным, кажется, что он молится богу и дьяволу, усомнившись в том, попадет ли он в рай, и горя желанием выторговать лучшие условия в аду. («Тщетные попытки, дружище, если туда, в пекло, попадешь. Все мы будем жариться на одном огне. Большевики своих врагов не сортируют на лучших и на худших...»)
Его так и подмывало отрезать им: «Разве только большевики?..»
Но чья-то невидимая рука сжимала ему рот. Гедиминас все чаще проглатывает то, что раньше с такой легкостью слетало с его уст. Появились какие-то непостижимые тормоза, которые включаются без всякого усилия.
— Что это? Страх?
Странно, но ведь и тогда, попав в гестапо, к Дангелю, он тоже корчился от страха, но все-таки не уронил своего достоинства, сдюжил.
— Может потому, что у него была твердая почва под ногами — любовь Милды?
Было за что умереть. В конце концов, была смелость, заквашенная на ярости.
— А здесь?.. Гедиминасу пришли на ум строки поэта: «исчезнуть, растаять, как дым, но без ветру...» Одиноким, никем не понятым, оплеванным.
— Послушай, поэт, — предупреждает его Атас-Сваюнас-Гоштаутас, увидев направляющегося к выходу Гедиминаса.
— Не забудь приказ командира. Сегодня никому не отлучаться из усадьбы. Никому. Ждем важного гостя.
Джюгас ничего не отвечает, вылезает из землянки.
Стоит ему выйти из подземелья, как его снова захлестывают воспоминания...
Снова мелькнула поленница на отцовском подворье... запахло сладковатым запахом опилок...
Но разлапистый пламенеющий клен, листья которого уже тронуты изморозью, тотчас отгораживает Гедиминаса от этих воспоминаний.
Сквозь ветки деревьев виднеется поблескивающая крыша дома Пакалки.
Дальше начинается зубчатая стена елей, зеленой пилой врезающихся в пасмурное осеннее небо.
Как бы из сна снова всплывает беспорядочно застроенный город, над которым висят набухшие от влаги облака.
— Когда он впервые его увидел?
— Наверно, тогда, когда еще был гимназистом.
Осень, желтая чахоточница, бредет по городу.
Падает, снова встает, снова падает, харкает кровью.
***
«Важный гость» в сопровождении Самсона появился только на следующий день. То был мужчина неопределенного возраста, но не старше сорока лет.
Гедиминас, глядя на него, пытался понять, почему в последние дни Бабраускас так терзал приемник, а Белый Витязь вчера, не дождавшись Самсона, и вовсе расстроился — просто не находил себе места.
По правде говоря, и сам провожатый не светился радостью, как следовало ожидать после удачно выполненного особого задания.
Первые слова, коими Самсон представил гостя штабистам, прозвучали в его устах как аккорды траурного марша.
— Неужто? — отказывались верить и майор, и капитан, и лейтенант, а тщательно выбритое лицо Белого Витязя даже покрылось красными пятнами.
Гость, который заранее получил информацию от своего поводыря, сочувственно склонил тяжелую голову.
— Увы, увы...
И Самсону ничего другого не оставалось как рассказать своим соратникам все по порядку, как он приплел к связнику, как услышал от него эту печальную новость, как позже, посетив в деревне ксендза-настоятеля, узнал от него ту же новость. Священник со слезами на глазах подтвердил, что отряда у топи и впрямь больше не существует, сам вожак народных защитников выхвалялся, дескать, сперва они хорошенько потрепали отряд Одинокого Волка у Лауксодиса, а назавтра вооруженные до зубов энкаведисты прорвались через лес к землянке и взорвали ее.
— Подробности пока неизвестны, но ясно одно, эта
трагедия произошла по вине предателя, —- раздумчиво
закончил Самсон.
— Сволочи!.. Отщепенцы! — выдавил Белый Витязь.
— Это плата за вашу неосмотрительность, господин
Витязь, — горько усмехнулся гость, который назвался
Видмантасом. — Надо проявлять большую бдительность,
когда принимаешь в свой отряд новых людей.
— Новых почти не прибавляется, господин представитель. Разве что приходят те, кому все равно крышка, в лесу с нами или в большевистском лагере.
— Третий год, как мы, словно звери какие-то, загнаны
в лес, — поспешил на помощь Гердайтис.