Люди дают имена своим людятам сразу после рождения, не давая бедным птенцам времени опомниться и разобраться, что к чему. Разве это правильно? Нет, это неправильно. Другое дело птицы. Воробьи, к примеру. У воробьёв всех птенцов сначала зовут одинаково. Мальчиков зовут Чу, а девочек — Цыц. Или наоборот, кто там у этой мелкоты разберёт, где мальчик, где девочка. Не видно же ничего вообще!
Тем более рано давать имена, пусть сначала подрастут. И уже потом, покрывшись перьями, обретя смысл и личность, каждый птенец выбирает себе отдельное имя. Чаще всего это имя Чу или Цыц. Да почти всегда, в общем. Изредка только проявляют некоторые воробьи фантазию и выбирают имя Евгений. Это непростой выбор, да… Потому что другие воробьи, не решившиеся проявить фантазию, принимаются гнусно завидовать Евгениям.
Нет-нет, они не выказывают этого явно — как можно? Они держатся с оригиналами дружелюбно и открыто, с демонстративной, даже слегка избыточной приязнью. «Эгей, Жэка! — кричат они. — Ну чё, как оно?»
Евгении конечно не верят им, однако подыгрывают. В светлое время вместе с другими они орут и дурачатся, и воруют у кур, и даже немножко дерутся — чтоб быть как все. Но светлое время всегда кончается, увы. Чёрным котом подкрадывается мрак и выдавливает из мира свет своею толстою звериною задницей. Воробьи перестают тогда орать и летят на ночлег, прячутся по застрехам. И вот тогда, в хищных, пугающих сумерках, Евгении понимают, что пора выделяться из толпы, что они не как все, а вовсе особенные. Покидают ряды ночующих и находят индивидуальные убежища, чтоб предаваться там фантазиям. А для фантазий нужны покой и воля, а не кудахтанье по соседству какого-нибудь Цыца.
Один воробей, по имени Евгений, устроил себе гнездо в старой печной трубе, давным-давно снятой с печи и брошенной в углу чердака. Труба, где ночевал Евгений, была прелестный уголок и яркая индивидуальность. Под окаменевшим слоем сажи она сохранила довольно крепкий ещё металл, на каждый сквозняк откликающийся гуденьем, глуховатым, но мелодичным. Угукала, гудела, шептала — о вещах невероятных и удивительных! Ибо, как утверждала труба, в юности она была трубою на океанском пароходе, была медною и всегда надраенной до ослепительного блеска. Вот этим-то блеском соблазнясь, её украла однажды с парохода стая ворон, занесла сюда, в сухопутное захолустье, и бросила.
Лгала, конечно, эта труба, как мерин сивый, но Евгений всё равно любил её слушать и даже в беседы вступал.
— Расскажите, пожалуйста, — просил он, — ещё про море и корабли.
— Корабли, ах корабли-и-и! Я многих из них знавала… — лгала труба.
Впрочем, почему лгала? Это не совсем так. Пароходной она действительно не была, но когда-то пришлось ей торчать из печки в доме, где были мальчики. А мальчики в те времена имели обыкновение читать у натопленных печей книжки про морские путешествия. Иногда вслух. И печи тоже тогда слушали книжки, но ничегошеньки не запоминали. Не пытались даже запомнить. Печи — земные создания. Уютные, добрые, но не мечтательные, о нет! А вот трубы печные — да. Трубы, глядящие в небо, видевшие Млечный путь и Полярную звезду. Лично знакомые с каждым ветром. Печные трубы, хриплым маленьким эхом провожающие перелётные стаи осенью…
Да, трубы знали про дальние страны, про море и корабли. Пусть и из книжек, пусть и не очень точно расслышав слова.
— Корабли-и-и-и, — гудела вокруг Евгения труба, — имеют нос и хурму. Ещё у них есть шуршевень, бомбрамстенки и абордаж. И везде, особенно на абордаже, стоят паруса. Люди на кораблях называются моряки. Они ходят на абордаж и там топят печку, чтоб посмотреть, в какую сторону дым. Потому что, куда дым, туда, получается, и ветер. Вот если дым идёт приблизительно туда, куда им надо приплыть, моряки радуются и начинают ставить паруса. А паруса не очень-то и стоят на ветру и всё время падают. Тогда главный моряк ругается и кричит:
«Поднять паруса!» И моряки их, понятно, подымают. И корабли плыву-у-ут! Прямо по морю!
— Ух! — восхищался Евгений — Замечательно! А воробьи на кораблях живут?
— Конечно! А как же иначе? Обязательно живут. Только не такие, как тут, а особенные, морские. Называются попугаи. Они большие-пребольшие, с разноцветными хвостами — жёлтыми, синими, зелёными. Когда корабль начинает плыть, попугаи залетают к нему на крышу и кричат: «Пиастры! Пиастры!» Это на специальном морском языке значит «Ура, поехали!»
Наговорившись, труба вздыхала и дальше гудела уже без слов. Евгений тоже вздыхал и долго потом не мог уснуть. Всё думал и думал.
«Я же тоже! — думал он — Я тоже особенный! Может, я попугай? И меня тоже украли с корабля вороны и принесли сюда? Потому что я был большой и разноцветный. Украли и заколдовали в маленького серого воробья…»
Волшебства, как известно, не бывает на свете. Смотря кому, впрочем, известно. Наверняка те, кому известно, ни разу не видали воробьиной ночи, не попадали в самую ужасную на свете ночную летнюю грозу! А вот Евгений однажды попал.
Вечер был совершенно обычный и конца света не предвещал. И напрасно не предвещал — конец подкрался незаметно и очень громко вдруг грянул. Громом, молнией ливнем и ураганом. Всё затряслось, завыло, затрещало и забабахало. Евгений понял, что окружающий его мир бесповоротно поломался. Что остаётся делать в таком случае? Только упихнуть голову поглубже в пыльные недра гнезда и дрожать, панически маша хвостом на прощанье.
Бам! Тарарах!!! «Прощай, белый свет! Прощай!»
С крыши стало срывать черепицу, и, увидев такое дело, Евгеньева труба привычно впала в безумие. Так делают все трубы, у которых сносит крышу. «Гр-р-ром и молния! — зарычала она — Нурвест идёт! Нурвест! И бутылка р-р-рому!»
Ливень ревел, как штормовой океан, во всю ивановскую лупя по чердачным бомбрамстенкам и тугими жуткими струйками протекая на абордаж.
«Божечка! — молился Евгений. — Божечка мой воробьиный! Спаси меня, пожалуйста, и помилуй! И заодно, если не трудно, расколдуй меня обратно в попугаи!»
Хоть и страшны воробьиные ночи, да коротки. Не успеешь набояться, как уже и утро. Настал рассвет, ночь уползла под землю вылизывать мокрые чёрные космы, и Евгений выкарабкался на улицу. А на улице — ах! На улице во все стороны раскинулось бескрайнее сверкающее море. Всё из росы, из тумана, из чистой, прозрачной красоты. Над морем выгнулся огромный разноцветный хвост — красный, оранжевый, жёлтый, зелёный.
«Это мой! — вдруг понял Евгений — Это я! Это меня расколдовало, я — попугай!»
— Пиастры! — заорал он громовым голосом. — Пиастры!!!
И поплыл прямо по морю, оставляя за хурмою прошлую жизнь.
Аудиоверсия сказки Михаила Поторака.
Иллюстрация: Марина Пузыренко.
Текст читает: Роман Кулешов.
Трек доступен в формате МР3.
Также текст можно прочитать на стр. 292-296 сборника "Заповедник Сказок-2016".
Сообщество "Заповедник Сказок" – творчество нескучных.
Если вам понравилось творчество, то, как говорится, подписывайтесь на канал, ставьте лайки и делитесь с друзьями. :)
Ваше внимание очень важно для меня. Если есть вопросы, пожелания, советы - добро пожаловать в комментарии, ни один из них не останется не замеченным.
До новых встреч с Фонотекой Заповедника Сказок!
Также обратите внимание на то, чем горжусь:
Аудиосказка "Мороженое"
Аудиосказка "Объект "БАБАЯГА" или Укрощение строптивых"
Сказка "Доисторическое интервью"