Поговорили мы, поговорили и ни к какому выводу не пришли. Жаль человека, но... Если помощь требует больших усилий и связана с материальными затратами, в дело обычно вмешивается рассудок, а душа отступает.
Теперь надо было как-то поумней отойти от этого дела. Какие бы я ни вынес личные впечатления от встречи с работником Верховного Суда, в конечном счете, это всего лишь мои домыслы. Возможно, и я заблуждаюсь. Факт остается фактом — сделать мне ничего не удалось. Как Телепин воспримет такое известие? Поймет в конце концов, что я не такое уж всесильное лицо, чтобы связывать со много такие надежды?
Не хотелось, конечно, развенчивать себя, роль-то уж очень завидная выпала на мою долю — сказочная. Но что поделаешь! Недаром говорится: «Жаль тебя, но не как себя». Мудрость вековечная: «Не наш воз, не нам его и везти».
Шло время. Как-то некогда было размышлять над судьбой других людей. Мечешься изо дня в день как белка в колесе, о себе-то порой некогда подумать... И все же что-то над нами висело, что-то тревожило, была какая-то тяжесть, прорывались слова — «надо бы, надо...». Но на том и кончалось.
И вот как-то во время одного из таких разговоров жена вдруг спросила:
— Во сколько обойдется такая поездка в Сибирь?
Я прикинул, и получилось не меньше семидесяти рублей: полсотни на дорогу, пятерка на гостиницу, а остальное на еду и местный транспорт. Но главное, пожалуй, не столько в деньгах, сколько в моей неопытности: юрист без практики — не юрист. Если даже предположить, что произошла ошибка, то каким же невероятным, каким роковым должно быть то стечение обстоятельств, которое ввело в заблуждение стольких людей!
И в то же время были такие минуты, когда вдруг хотелось вырваться от самого себя, от всего, что сковывает по рукам и ногам, и броситься напропалую в неизвестность. Радостно отзывалось сердце — вот никто другой, а именно я решился дерзнуть... Но проклятый рассудок брал верх, бесцеремонно ставил на свое место, в ряды обыкновенных. И снова — страшно было даже подумать...
Но странно, женщины как-то по-своему смотрят на вещи. То, что пугало меня и казалось невероятным, на жену не произвело большого впечатления. Она привела мне несколько случаев из газет и без труда доказала, что ошибки бывают. И отсутствие опыта ее не смутило. По ее мнению, каждый грамотный человек при желании во всем может разобраться.
— Другое дело расходы,— говорила она.— Ведь семьдесят рублей — это не семь. Да и то когда речь идет о судьбе человека, деньги невелики.
— Когда они есть,— возразил я.
— Э, милый мой, пожить да не крикнуть! Жизнь для того и дана, чтобы определить, к какой категории ты относишься. А то проживешь век и не узнаешь, способен ли на что-нибудь стоящее.
— Рассуждать-то легко...
— Знаю, трудно. Но чем трудней, тем заманчивей. Ведь с ума сойдешь от счастья, если удастся его выручить. Не преступник он, ты сам это чувствуешь. Возьми хотя бы этот момент встречи Желтухина со следователем. Один закончил вербовку, приехал из тайги и идет в контору за расчетом. А другой, живущий в районном центре, за много километров от поселка, вдруг тоже зачем-то приехал туда, И именно в тот же день, в тот же час и в те же самые минуты идет по той же дороге, по которой шел и Желтухин. Будто сила какая свела их. И этот вопрос: «Куда вы его дели?» — и этот ответ: «Мы никуда его не девали, давно освободили, и он уехал домой» — кажутся какими-то роковыми. Думал ли он тогда, что через столько лет кто-то разыщет этого Желтухина и тот вспомнит их разговор? Вот как бывает! Я бы лично не решилась обвинять и судить, слишком трудное это дело. Даже в простых делах редко бывает ясно как день. Никогда не убережешься от разных толков и вечно колеблешься — так или не так? А вдруг ошибся. Это же страшно.
Она занялась хозяйством. В комнате стало тихо, и мне вспомнилось, как два месяца назад в февральскую метель, поздно вечером, пришли к нам две женщины. Вспомнилось и то, как ушли они, пряча глаза в обиде.
Странно. Как все же мало знает себя человек. Живет, проникает в тайны природы, творит, управляет... И в то же время в нем есть еще что-то особое, непостижимое — «мир за стеной рассудка».
— А я бы на твоем месте рискнула,— сказала жена, возвратив меня к реальному.— Глядь, и повезет. Я сама росла без родителей и знаю цену людскому участию. Люди помогали, и тебе, наверно, помогли: ты ведь тоже с нуля начал. Кому-то же мы обязаны. Вот и сделай доброе дело. Во всяком случае, начни. А деньги подэкономим. Возможно, его крестная примет участие, двоюродная сестра у него есть, с ней надо поговорить. Хотя бы рублей сорок собрали. А уж остальное возьмем на себя: воздержимся от какой-нибудь покупки не все же в жизни, в конце концов, состоит из покупок. У тебя есть два дня отгула, дней пять возьмешь в счет отпуска. И поезжай. А там видно будет. В случае чего обратишься к общественности.
Так после длительных раздумий и размышлений было, наконец решено ехать в Сибирь. Я написал Телепину письмо, задал ряд вопросов и попросил срочно выслать доверенность на мое имя, в которой обязательно должно быть указано, что я довожусь ему родственником. А иначе дело в суде не дадут.
И вот получаю письмо с доверенностью. «Алексей Семеныч! — писал он.— Спасибо вам за отеческую заботу обо мне. А то ведь я по своей неграмотности не мог себя защитить». Какая наивность! Будто я со своей «грамотностью» немедленно выручу его из беды. Но в этой наивности было что-то такое простое и трогательное, что хотелось только одного — скорей помочь...
21 апреля дальневосточный поезд отошел от Ярославского вокзала.
Жена пожелала мне удачи, и я поехал с необыкновенной целью и с неизведанным доселе чувством личного испытания. В кармане у меня лежала доверенность заключенного, а в портфеле все его сорок писем, четыре фотокарточки, несколько чистых тетрадей и учебник по уголовному процессу.
Времени у меня было в обрез — всего неделя. За это время надо было успеть не только, прочитать все имеющиеся в деле бумаги, но и разобраться что к чему. А как разобраться, я, по правде сказать, совершенно не представлял. Работа адвоката всегда казалась мне в высшей степени тонкой и деликатной, где талант столь же необходим, как и в настоящем искусстве.