Глава четыре. Старые знакомые
Часть пятая
Возле вагона остановились. Мимо них сновали всполошённые пассажиры, и никому не было дела до них, сведённых, казалось, для того, чтобы случилось то, что случилось, а затем, чтобы понять случившееся с ними. Вспомнила слова Таргасова о ней...
— Всё, что случается со мной — не случайно. Закономерно. — Она сказала это серьёзно, но сразу улыбнулась. — Значит, так нужно было. Может, наоборот, повезло нам с тобой, что именно я обворованной оказалась... Чужая прокляла бы да в милицию сдала... А так вот — рады друг ДРУГУ, что встретились... Ведь оба знаем теперь — воровать не станешь... Или — как там у вас? — «завяжешь».
— Она ещё улыбается... — недоверчиво смотрел он, привыкший к волчьей жизни, в глаза ей. Но, сам того не ведая, уже согласно кивал головой под её взглядом... — Это сколько же лет не виделись? Девять? Десять? Ты прости меня... Я верну тебе всё... Грех на мне! Знак на мне!
— Ладно, чего уж там... — махнула ладошкой, не теряя его глаз. — Давно этим промышляешь?
— Чем? — сразу не понял он.
— Сумками на вокзалах.
— Да какой там... Сумка — случайность, чёрт попутал! Я вор покруче!.. Ещё — в карты «кидаю». «Гастролирую», словом... — И «свалил с темы» на невесёлый комплимент: — А ты изменилась... Вон какая стала... Кабы за интернат наш не напомнила — не узнал бы! А всё ж чудно! Не поверишь, но тебя и твоего «Ванечку» я часто вспоминал — на днях даже! Судьба, что ли? И когда срок тянул, на ум являлись... Лежишь, бывало, на нарах, мысли лопатишь, выковыриваешь себя из грязи жизни, мечешься... Как бы выжить, соображаешь, на баланде гадаешь? А тут вдруг — ты и он, «Ванечка» твой, вспоминаетесь: лихо тогда вы, малолетки, нас отделали! Всем бы так друг за дружку держаться...
— В тебе много злости, — прервала его, внезапным порывом проникая в него светом понимания. — Зачем оно тебе? Разве есть от него прок? А откуда оно — знаешь? От проклятий обиженных тобой... Теперь носишь его... Для чего? Для болезни? Сбрось его! Сбрось здесь, при мне!
Он посмотрел на неё отрешённо, почти с испугом, папироса, дымнув от затяжки, вмуровалась в край каменных губ. Но продолжала смотреть в блеск глаз его, и уже слышала нервами свою силу над ним.
— Эх, Дашка... — хрипнул он сквозь сжатые зубы — так, что папироса едва шевельнулась в них. — Долго рассказывать, не успею... Одно скажу: не делай людям добра — не наживёшь и зла...
Из толкотни отъезжающих и провожающих вынырнула Надя-цыганка, сунула в руку цветастую, сложенную наскоро, материю.
— На, — покосилась она на Клеща, озабоченная, но уверенная. — Юбка это. Одевай быстрее. Прямо тут одевай, прямо поверх одёжи своей. И платок вот... Давай повяжу по-нашему. — Видя в её глазах недоумение, заторопила: — Ехать тебе надо? Тогда одевай — за нашу сойдёшь, с нами поедешь. Торопись.
— А билет? — усомнилась по ходу, а сама, подгоняемая горячкой происходящего, уже влазила в юбку, облачалась в неё, просторную, до пят, скрывшую под собой джинсы. Поправляемая спереди и сзади, щёлкнула на поясе, от рук Нади-цыганки, резинка. Эти же руки расторопно, концами назад, повязали по самые брови зелёный, с отливом, платок.
— А чего за билет толковать? Времени нету для него... Были бы время и гроши на билет, чего бы рядила тебя. В поезде заработаем — на какой- нибудь станции билет и купим... Не билет, так проводника купим... — И только теперь дала волю чувствам, приблизившись к Клещу:
— Хорош боярин твой!.. И от тюрьмы за тобой уцелел, и тебя с сумой по миру пустил! Ууу! — ногтями нацелилась она в глаза ему, красивая в гневе. — Ворюга вокзальная! Не на меня нарвался! Уж я бы!.. До могилы бы руки покрючило!..
— Оставь его, Надя, — тихо попросила её, жалобно глядя уже простенькой цыганочкой. — Видишь же, он и так наказан...
Та потянула за руку:
— Пошли уж, милосердная... Не то без нас поезд отправят!
Возле дверей вагона, среди баулов поклажи, ожидали их с дюжину цыган и цыганок. Старший из них, тот самый, с косматой бородой, в шляпе, в жилетке и кожаных сапогах, сердито крикнул по-своему в их сторону, всё также блестя из-под шляпы и тучек бровей влажными угольками глаз.
Рядом торопливо шагал и Клещков. Волновался словами, теряя и без того рваную связь, в которую тужился втиснуть трудный смысл:
— Клянусь, Красильникова!.. Я завяжу!.. Всё верну тебе — всё! Я не падла! Сама узнаешь! Смою... Отмоюсь... Как найти тебя?
По памяти успела сказать ему адрес, куда ехала. Махнула рукой.
... Единые в тайном сговоре, до минуты дождавшись отправки поезда, цыгане дружно загалдели, засуетились, изображая опаздывание и напирая на проводника, сонного и неповоротливого, беспорядочно понулись в вагон. Её втиснули первой, пихнули дальше, в глубь тамбура.
— Эй! Э -ей! Билеты-билеты!.. — спохватился прокисший от скуки, мордатый проводник, запоздало загораживая вход остальным.
— Есть, есть, боярин! — пачкой билетов помахала перед его носом Надя Янтарная, держа дитя в другой руке.
— У меня все билеты! Какой ты строгий, боярин! Тебе на границе служить надо!
— Станешь тут... строгим... с вами! — огрызнулся тот, ущербный на юмор. И добавил раздражённо, кривя губой на выпуклой тарелке лица: — пропало дежурство!.. По порядку, по одному заходим, мушва таборная!
Последним оказался цыганёнок лет шести-семи, курчавый и славный, с разгона попытавшийся юркнуть вслед за всеми.
— А его билет?.. — уставился проводник в косматую бороду старого цыгана, бойко руководившего с перрона посадкой и погрузкой баулов, узлов и прочей поклажи, и растопырил перед цыганёнком ноги. — Я считал... На пацана билета нету...
— А де твой билет, Ромка? — подошёл этот экзотического вида дед и с артистичным удивлением вскинул тучки бровей так, что даже поле шляпы приподнялось. Видя того молчание, рыкнул уже свирепо: — Та де ж твой билет, сучий сын?! Я ж у руку тебе давал!!
— А съел... — глянул тот наивно-плутовскими глазами честно, весело и пугливо. — Слюнил, слюнил и... проглотнул...