И вдруг попадается одно письмо, на которое я раньше не обратил внимания. В нем не содержалось ничего определенного, хотя само по себе и не лишено было интереса. Теперь же оно дало новый толчок моим мыслям. Вот это письмо:
«Крестная, хорошо бы попытаться разыскать в Москве одного парня. Правда, я точно не знаю, где он живет, да и живет ли он теперь в Москве, Но призывался он из Москвы — это точно. Мы с ним вместе служили и вместе демобилизовались, а потом остались на лесозаготовках. Жил он в Москве не то на Курской, не то на Калужской площади. Зовут его Борис Желтухин, а отчество уже забыл. Он тебе может много рассказать. В тот вечер, когда произошло преступление, мы были с ним вместе. Его много раз вызывали на допрос по моему делу, но в свидетели не допустили: сказали, что он мой друг и я его подкупил. Если бы найти его, крестная! Посылал я ему из колонии три письма на лесозаготовки, но ответа не получил, наверно, уже рассчитался и уехал домой. Не поленись или кого-нибудь попроси, ежели самой трудно будет это сделать..,»
Письмо, конечно, очень интересное — речь идет о том самом парне, о котором упоминалось в жалобе. «Он тебе может много рассказать». Любопытно: что же он может рассказать? И мне захотелось попытать счастья, разыскать этого парня с Калужской площади. И хотя дело проверялось, а указанные в жалобе факты не подтвердились, все же интересно поговорить с живым свидетелем. Действительно ли он что-то знал или хотел удружить товарищу — показать в его, пользу и выручить из беды, как это нередко бывает в подобных случаях? Но теперь уже дело прошлое, скрывать ему незачем, и он скажет правду, был он в тот вечер с Телепиным или не был.
Обратился в справочное бюро, но мой заказ не приняли: для получения справки требовались более полные данные — фамилия, имя и отчество, время и место рождения. Я же знал только имя и фамилию. Но я сообразил, что ребята вместе демобилизовались из армии и они, наверно, одногодки.
Опять иду в справочное бюро, даю заказ и буквально через полчаса получаю ответ: адресат проживает на Ленинском проспекте. Но тот ли Желтухин — вот вопрос. Отчество его не знаю, и живет он не на «Курской» и не на Калужской площади, а совсем в другом месте... Сомнение в сторону — еду. В тот же день после работы отправляюсь по указанному адресу,
Мне повезло! Даже трудно представить, как мне повезло, чтобы в Москве по таким неполным данным сразу найти человека. Я разыскал того самого Желтухина, сослуживца осужденного. Когда же я сказал, зачем пришел, он не поверил:
— Телепина... на пятнадцать лет? Да что вы! За что? Я хорошо помню эту историю, меня самого целый месяц на допрос таскали, но Телепин тут ни при чем.
Какую радость ощутил я от этих слов: Телепин ни при чем. Чуяло мое сердце.
— Прошу вас, расскажите, как же так получилось? — взмолился я. Желтухин, видно, относился к сильно восприимчивым натурам, умеющим ставить себя в положение других, Он даже в лице изменился, мял папироску и медлил с ответом.
— Сейчас все расскажу, проходите, садитесь,— говорил он, а сам, видно, не мог собраться с мыслями.— Дайте только вспомнить, с чего лучше начать. А мне все еще кажется, что вы меня для чего-то разыгрываете. Ведь такого не может быть. Как же так, ни за что... на пятнадцать лет.
— Вспомните, пожалуйста. Вы не представляете, как это важно: теперь только вы и сможете ему помочь.
И он стал рассказывать, как было дело. И получалось, что в тот злополучный вечер 19 июля 1957 года, когда произошло преступление, он с Телепиным находился до полуночи в железнодорожной столовой, где были и другие лесорубы. Этот вечер запомнился ему потому, что посещение столовой и продолжительное там пребывание было вызвано особой причиной.
Всего лишь за день до этого они прибыли в поселок Медвежий с эшелоном вербованных и были расквартированы в палатках на пустыре. По дороге Желтухин простудился, почувствовал сильное недомогание. А тут еще провели первую ночь кое-как в организационной суматохе, и ему стало хуже. Весь следующий день он крепился, думал, что пройдет: кто-то посоветовал использовать народное средство и на ночь как следует выпить.
Пригласил он Телепина, сначала пошли в чайную и выпили поллитровку. Но чайная в десять часов вечера закрывалась, а им показалось мало, решили отправиться в столовую, которая работала круглосуточно. Пробыли там часа два, и оба вернулись в палатку. Телепин сильно захмелел, и его товарищ едва дотащил до кровати.
Выпитый крепленый напиток Желтухину не помог. Наутро поднялась температура, и его отправили на стационарное лечение в леспромхозовскую больницу. Перед отправкой он отдал Телепину на хранение документы и деньги.
Случай сам по себе очень примечательный, и спутать его с каким- либо другим он вряд ли мог. Два месяца спустя Телепина арестовали и обвинили в преступлении, которое произошло в поселке в ночь с 19 на 20 июля, то есть в то самое время, когда он с товарищем находился в столовой.
Обо всем этом Желтухин заявлял на следствии, но затем его перевели на дальний лесоучасток и больше не вызывали. В поселке, он не был до самого отъезда домой, ничего не зная о судьбе товарища. Когда же он приехал в контору за расчетом, то по дороге с вокзала случайно встретил следователя и спросил его, куда они дели Телепина. Тот ответил, что Телепина никуда не девали, его освободили и он уехал домой. А на самом деле в это время его уже осудили и отправили в колонию...
Рассказ Желтухина произвел на меня сильное впечатление. Я видел, с каким участием он отнесся к судьбе товарища и готов был подтвердить свои слова где угодно. Я внимательно следил за выражением его лица, стараясь уловить, не запутывает ли он меня. Нет, он не лгал... Вот и пробился желанный росток. Пусть вызовут и проверят: живой человек — это не архив...
И я снова отправился в Верховный Суд.