А твист, к примеру, мы станцевали. И слоп. У Греты вдруг так и заходили руки и ноги, и мы только рты разинули, глядя, как она закружилась в танце, стала даже почти хорошенькой. И вообще она нам нравилась все больше, танцевала по очереди то со мной, то с Рандольфом, которому я это снисходительно разрешал. Только один раз Грета отлучилась, когда заиграла музыка, ее не было целую четверть часа, а мы стояли у стойки, пританцовывая от нетерпения.
Наконец, мы попробовали пригласить других девушек. Рандольф — ту черненькую, а я, в самый последний момент,— с рыжеватыми локонами.
Но это была настоящая катастрофа. То ли оркестр играл фальшиво, то ли девушки танцевали, как слонихи, но ноги у нас как будто налились свинцом.
Мы оба здорово вспотели, так что я уже не решался дотронуться до белой блузки партнерши. С пылающими ушами, чуть живые, мы снова встретились у стойки. Мы бы с удовольствием еще раз выпили, но у нас кончились деньги.
Так мы стояли в унынии но гут вернулась Грета и мы увидели, что произошло настоящее чудо. Может, это была не она? Может, это была не Грета а другая девушка с румянцем на щеках, с новой, довольно-таки легкомысленной прической. Немного подкрашены брови и губы, не сильно, а именно так, как это нравится нам, каменщикам.
Мы не могли прийти в себя от удивления. Грета вопросительно посмотрела на нас большими блестящими глазами (откуда они у нее только взялись), и мы вдруг начали заикаться, с трудом выговаривая:
— Разрешите вас пригласить.
Ну конечно, сказала Грета, взяла Рандольфа за руку и повела его за собой. При этом она кокетливо посмотрела на меня через плечо, что должно было, вероятно, означать:
— Следующий танец — твои.
А я стоял и мучался от мелкой ревности. Почему она выбрала Рандольфа, этого недотепу, почему не меня? — думал я с горечью. Почему она предпочла человека, у которого все валится из рук, который не может толком стенку выложить, мне, уже несколько раз замещавшему мастера?
Но ничего не поделаешь, я должен был стоять и ждать своей очереди. Танец может быть чертовски долгим, я это почувствовал, когда в поте лица топтался с рыжими локонами и от смущения не мог выговорить ни слова. Сейчас мне было немного получше. Я не должен был никого развлекать, я просто стоял и смотрел.
И видел только Грету, вырез на ее спине, высокую прическу песочного цвета, красные губы. Да она стала просто хорошенькой, как только начала улыбаться. Сейчас она улыбалась.
Годами она ходила на танцы, из приличия ее иногда приглашали, она должна была с безразличным видом подпирать стенку и сидела за своим столиком так, как стояли раньше люди у позорного столба, а на них глазели с сочувствием и насмешкой, но не пытались освободить.
Должно быть, было ужасно сидеть вот так, смотреть с ожиданием на какого-нибудь здоровенного дурня: пригласит он или пройдет мимо? Да, он проходит мимо, он приглашает ту черную девицу, она, правда, глупа как пробка, но пользуется успехом.
А сегодня все было иначе, совсем иначе. У Греты сразу оказалось два кавалера, к тому же еще каменщики, которые наперебой ее приглашали. Пусть они были года на два моложе, какое это имело значение? Самое главное, что ей наконец-то хорошо, она с удовольствием веселится в «итальянскую ночь». Фонарики, красный свет, гирлянды, фокстрот, слоп, твист, мятный напиток, ей все нравится, ей сейчас море по колено.
В общем, пусть говорят что хотят, я-то знал лучше, я читал все это на лице Греты. Мне казалось, что ее лицо, наконец, обрело то, чего оно долгое время было лишено, и я с нетерпением ждал момента, чтобы танцевать с Гретой. Кажется, у меня даже колени дрожали.
Наконец, этот миг настал, и я радовался, что научился тому, о чем еще два часа назад не имел представления. У меня было такое же чувство, как от первой вертикальной опоры, сделанной без помощи мастера. Иногда я не без некоторого злорадства косился на Рандольфа, потому что он должен был охранять место у стойки и мучиться от нетерпения. Так как он обычно не может сдерживаться, ему это наверняка нелегко дается.
Кто знает, чего он мне только не напророчил, пока продолжался танец!
Но вот и мое время истекло. Здорово развеселившись, я проводил Грету на место и превзошел самого себя, подвинув ей стул, когда она садилась. Внутренне я роптал на свою судьбу: теперь была очередь Рандольфа, и тут уж ничего не попишешь, друг — это друг, что бы там ни было.
С болью в сердце я пробирался сквозь дым и толпу людей обратно к стойке и зашипел Рандольфу какие-то руководящие указания, что-то вроде: веди себя... но он ничего не слушал, только нетерпеливо шаркал ногами и ждал того момента, когда заиграет музыка.
При первых тактах он полетел так, как будто им выстрелили из лука. На этот раз я мужественно повернулся спиной к залу, я не хотел себя бессмысленно растравлять, но тут произошло непредвиденное! Рядом со мной вновь очутился Рандольф, он дрожал от волнения и мне кажется сжимал кулаки и даже скрежетал зубами.
Ну попадись он мне, шипел он в ярости, он у меня дождется! Это было что-то новенькое, обычно Рандольф не ввязывается в драки, чтобы самому не получить. Но сейчас его охватил праведный гнев каменщиков, а я был совершенно сбит с толку.
— Этот болван! — шипел Рандольф, этот стеклодув, он стоял за колонной рядом с Гретой, он меня опередил, это не фокус... Рандольф еще некоторое время ругался, пока я, наконец, не понял, в чем дело. Тот тип, которого Рандольф обозвал болваном, пригласил нашу Грету танцевать. И я увидел, как они скользили по паркету,— играли, кажется, английский вальс. Позабыв на мгновение гнев, надо было признать: парень умел танцевать! И мы вдруг сразу как-то скисли.
Конечно, мы не могли этого так оставить, ведь мы были каменщиками, а каменщики всегда сумеют найти выход. Я оттолкнул шипящего Рандольфа в сторону и велел ему замолчать, чтобы все обдумать. Что удалось ему, то и мы можем, сообразил я.
И я решил окончательно плюнуть на наше великолепное место у стойки. Рандольф опять ничего не понял, он пришел в себя, когда я уже занял позицию за украшенной гирляндами колонной, совсем рядом с Грешным стулом. Потом он сразу же побежал за мной.
Но я не дал ему рта раскрыть, выложил ему все, что я о нем думаю, потому что можно провалиться на экзамене и не получить права, но нельзя дать увести у себя девушку, это совершенно недостойно каменщика. Он все выслушал, повесил нос и без возражений согласился уступить следующий танец мне.
Я думаю, что ему теперь было все равно, пусть бы хоть сам шах танцевал с Гретой, лишь бы не этот болван со стекольного завода. Ведь он, в довершение всего, еще выставил Рандольфа на коктейль.
Все шло своим чередом, танец кончился, и мы ждали появления Греты. Но она все не приходила. Тут-то мы и сели в лужу. Пока мы стояли за колонной, они исчезли в другом зале, где тоже была стойка. Рандольф сразу же захотел туда отправиться, но я его удержал. Только спокойствие! — прошептал я ему. Она вернется, как только сплавит этого типа.
Но она не возвращалась. Начался следующий танец, мы глянули на толпу танцующих и без труда их обнаружили, они танцевали, довольно тесно прижавшись друг к другу, и глаза Греты блестели, как никогда прежде. И хотя мы, как будто притягиваемые канатом, устремились прямо к ней, не обращая внимания на толчки и насмешки, хотя мы целую секунду простояли рядом с ней, уставившись на нее как на чудо, Грета нас не увидела. Она самозабвенно кружилась в танце, увлекаемая своим партнером, и казалась счастливой.
Плечи у нас опустились, мы отправились назад к стойке и, уставившись в пол, не могли произнести ни единого слова. Нас попросту отшили. Рандольф, правда, не захотел сразу сдаваться, он еще несколько раз попытал счастья, но этот самый ученик стеклодува, который при ближайшем рассмотрении оказался скорее не учеником, а настоящим взрослым стеклодувом, с мощной грудью и солидным кадыком, не отпускал Грету.
Мы вышли па улицу, было примерно пол-одиннадцатого, а может, без четверти, и в полной темноте потащились по деревенской улице, не говоря ни единого слова. Мы мечтали о страшной мести, на нашем пути не было ни одного деревца, за которым мы не хотели бы подкараулить нашего врага, а Рандольф поднял палку — здоровенный дубовый сук и тащил его за собой, но даже этот сук казался ему слишком легким. Потом он выбросил его с мостика в мельничный пруд. Когда раздался всплеск, к нему вернулся дар речи.
— Не заикайся мне больше про женщин! — сказал он. ни в одной из них ничего нет, ты сам видишь. Как только перед ними кто-нибудь замаячит, они собственную бабушку продать готовы.
Я начал ему подпевать, облокотившись на перила, мы ругались под журчание воды, наконец-то мы могли выговориться и излить весь свой гнев.
Но прошло немного времени, и ветер переменился, вода перестала шуметь, зато начали доноситься звуки гитары. Изменилось у нас и настроение, я перестал ругаться и погрузился в размышления, и мне в голову пришли совсем новые мысли, и, несмотря на ветер и звуки гитары, я произнес перед Рандольфом, моим другом, довольно длинную речь.
— Послушай, — сказал я ему, — будь настоящим мужчиной и каменщиком, напряги хоть сейчас немного свои мозги, и ты со мной согласишься: мы сделали доброе дело, мой дорогой, мы разбудили эту Грету, она осмелела благодаря нам, ей захотелось смеяться и веселиться, и тут сразу же произошло то, чего никогда раньше не случалось, сразу же нашелся кто-то, кому она не показалась некрасивой, кому она приглянулась. Не из приличия или потому, что он захотел выучиться танцевать.
— Ведь с нами все равно ничего бы не вышло, мы, конечно, тоже не лишены... но все-таки мы моложе Греты, этого нельзя отрицать. Пожелаем же ей счастья, будем надеяться, что дело кончится помолвкой, а может, чем-нибудь и посерьезнее. А это все-таки наша заслуга, и мы можем кое-чем гордиться, потому что это не мало, а даже, мне кажется, довольно много. Потому что человек хочет быть счастливым.
— А что касается плясок на паркете, то нам придется записаться в танцевальную школу — принести эту жертву. Потому что, я должен сознаться, рыжие локоны меня зацепили, и, кажется, я смогу спать спокойно только тогда, когда докажу им, какой ловкости в танцах может добиться каменщик. Наверняка и ты той черненькой — тоже.
Так я сказал. Ну, может быть, не так гладко, а запинаясь. Но по тому, с какой готовностью Рандольф кивнул, соглашаясь со словами человека, знающего толк в вертикальных опорах, я понял, что наши отношения снова стали прежними.