Автор: Андрей Ваон
Он появился в нашем третьем "А" в октябре, а уже к Новому году к нему прилепилось прозвище Башня. Не "армяшка" и не "усач" (хотя пробивались ли усишки уже тогда, я не уверен), а Башня. И каланчой он никогда не был, всегда в серёдке на физкультуре стоял.
Просто сразу Гагик со всей своей уже тогда присущей ему активностью вонзился в наш не очень сплочённый коллектив и стал потчевать россказнями, венчая всякий раз балабольство легендой про Девичью башню в Баку.
Спустя годы сказал:
- Понимаешь, Ромас, - так он меня зовёт – Ромас, - мы ж в Сумгаите жили, чего нам Баку? Редко бывали. Поэтому, когда на башню с отцом попал, сильно в памяти зарубилось. Навсегда, наверное.
Пришёл он, значит, к нам, слушок-то и зашелестел.
И как только Дэнчик Круглый из третьего "Б" обронил на перемене презрительно: "Беженцы… Понаехали…", Башня подошёл к нему и спокойно так, по-взрослому взяв за пуговицу, сказал:
- Отца по работе перевели, понял? И домой мы обязательно вернёмся, - сказал и пуговицу отпустил.
Дэнчик моментально оробел, да и всех остальных тоже так обдало холодным гневом, что с Башней больше никто не связывался.
Никто, кроме меня. Я изгой, его сторонились, и стали мы с Башней не разлей вода. Про нас так и говорили: "Егазарян_и_Чирков" – учителя; "Башня_с_Чириком" – пацаны.
"Гагик на тебя плохо влияет", – говорила всегда мне мама.
Мы с ним круглыми сутками таскались по району. Он бродил и мечтал. В каждое почти своё мечтание ввинчивая башню в том или ином свете.
Учился он легко. Если и было в нём что-то армянского кроме огромного носа, то башковитость. Тут мы с ним тоже были, одна пара в сапоге. Поэтому учителя хотя морщились на нас, но предъявить ничего не могли. Занозистые мы были в послушании, но нехитрые науки от зубов отлетали звонко
***
В десятом подпихнули нам молоденькую историчку, всю такую лучащуюся энтузиазмом.
Ох, как обломал он тогда эту Ольгу Евгеньевну, лучистость её мигом пригасив.
Придумала она отдельный урок про конец советских восьмидесятых. На Гагика в смысле раскрытия загнивающего социализма возлагала особые надежды. Его предупредила, попросила коротенький доклад подготовить. Гагик кивнул.
Вышел к доске Башня и отчеканил глухо:
- Мы оттуда не убежали. Мы временно тут. И мы обязательно вернёмся. В наш советский Азербайджан.
Историчка рот раскрыла, а Гагик сел, кулаки сжал и уставился в одну точку.
А я так думаю сейчас, что именно тогда первый раз про флаг свой он подумал.
***
После школы раскидало нас в разные стороны, но "плохо влиять" Башня на меня не перестал. Чем-то крепким мы с ним повязались. И, хотя я шагал к нынешним тридцати годам проторенной папой дорожкой: ВУЗ – аспирантура - к.т.н.; а Гагика мотало по разным стезям, друг от друга надолго мы не отлипали. Пропадал он на месяцы, но обязательно объявлялся, и мы тянули в баре тёмное, а он сыпал байками и блестел глазом, мечтая о своём обязательно светлом будущем.
"Модные дурики назвали бы это перфомансом", - хихикнул он, когда идея про флаг оформилась окончательно.
- А про удочку это я на футболе подглядел, - объяснял он возбуждённо, не забывая отпивать из запотевшего бокала.
- Удочку?
- Телескопическую. На конец флаг крепишь, раздвигаешь – махать очень удобно. Издалека будет видно.
- Тебя ж повяжут, - усмехнулся я.
- И пусть! Пусть, - затряс он кудлатой башкой. – Фигня всё это! Попасть туда сложно, вот это да…
- Чего сложного-то? Билет на самолёт с серебристым крылом…
- Чёрта лысого! Они знаешь, чего придумали, азеры-то? – он снова припал к бокалу.
К азербайджанцам он даже и не приязни-то не испытывал. Жалел всех вместе: братьев по крови и их кровных врагов. Ненавидел он других людей.
- Чего? – мне стало интересно, хотя с этим флагом и своей агрессивной тоской по Союзу он маленько поднадоел.
- С армянской фамилией заворачивают на таможне! – он хлопнул ладонью по столу.
Соседи обернулись.
- Так поменяй фамилию, - хихикнул я и осёкся.
Гагик так зыркнул, будто я… не знаю, но стыдно стало очень.
***
Следующие несколько лет я думал, что подзабылась, затуманилась Гагикова лихая мечта. Но как умер его отец, так и полыхнуло с новой силой.
- Лодку дашь? – спросил он без предисловий на очередной встрече.
Прогуливались душным июньским вечером в центре.
- Какую ещё лодку? – удивился я.
- "Славянку".
Точно, есть такая. У отца на антресолях.
- Пожалуйста, - пожал я плечами. – А палатка не нужна?
Гагик задумался.
- Не, палатка не понадобится. А вот ты – да, - он ткнул пальцем мне в грудь.
- Что я - да? – не понравился мне его видок: глаз засверкал глубинным огнём, улыбочка засквозила такая… сатанинская. Бежать поздно - "Гагик на тебя плохо влияет".
- Ромас, без тебя я не справлюсь, - покачал он горестно головой.
- Да чего стряслось-то?!
Он громко зашептал в ухо. А когда закончил, я уставился на него - Гагик сиял, облепленный тополиным пухом.
- Башня, ты сдурел? Это ж уголовщина!
Я кричал, а нутром уже чуял - мне из этой телеги, несущейся под откос, не выбраться.
- Да ладно, Ромас. Мвуа всё будет, - он чмокнул собранные горстью свои пухлые пальцы.
- Иди ты к чёрту, - пихнул я его в мягкое плечо и пошёл прочь.
***
На каждой нашей перевалке Гагик пыхтел под тяжеленным рюкзаком с лодкой, а я надеялся, что вот здесь, в Астрахани, или вот тут, в Актау, нас что-нибудь, да стопарнёт. Последняя надежда уплыла вместе с паромом на Баку. И мы тоже уплыли на этом пароме.
Я ныл, я вздыхал, тело продёргивал нехороший озноб, но я тянулся за другом, не в силах ничего нагородить поперёк его кипучего энтузиазма.
Мы сиганули с парома в море недалеко от Сумгаита, совершив незаконный переход границы. Назад пути не было.
***
Обращали внимание на меня, а Гагик, натянув бейсболку и тёмные очки спокойно сходил за своего. Он и балакал на азербайджанском не хуже местных.
Я ходил за ним, как привязанный, с холодеющим сердцем ожидая, что нас вот-вот повяжут.
- О, гляди! – он ткнул пальцем на стену в подворотне, когда мы тащились по центру Баку. Там на чистом русском было выведено: "Цой жив". – Круто, а?
Я уныло кивнул. А ему было круто, да. С бронебойной улыбкой он пёр к цели. Но штормило и его, когда наваливались нерусские надписи с бортов жарких улиц. Темнело лицо, и взмахивал он той самой удочкой, точно шпагой.
- Нормально, на закате красиво будет, - сказал Гагик, когда мы подошли к Девичьей башне.
Я уже не канючил, я в полном безнадёгой молчании плёлся за ним. Я упал в реку под названием "плохо влияет" и не рыпался. Старый город, "Чьёрт побьери", кривые узкие улочки – я валился с ног и хотел, чтобы всё это скорее закончилось.
Наверху гулял ветерок, и во все стороны было красиво. У меня забилось сердце, с глаз словно содрали пелену: Гагик влез на парапет и стал размахивать красным полотнищем с серпом и молотом на длинном, изгибающемся "древке".
- Круто… - выдохнул я.
- А? – Гагик оборотил ко мне счастливое лицо.
***
Мы прославились. Точнее, прославился Гагик, а я скорее забился в тень.
В тюрьме мы, считай, и не сидели вовсе. Гагик попал на ютуб, разгорелся международно-интернетный пожар. Но желающие прихапать Гагиков закидон навалились толпой, каждый тянул на себя, а красное знамя путало карты всем. И одеяло скандала не выдержало, порвалось на клочки, пламя утихло само собой, и азербайджанцы, брезгливо воротя носы, спихнули нас обратно в Россию.
Тут, конечно, кинулись … кто только не кинулся! И будь Гагик пооборотистее, поармянистее, он бы жилу эту золотую оседлал. Но он, отбрыкавшись примерно так же, как и тогда, на уроке истории, интерес к своей персоне придушил. Оставшись, правда, на слуху ещё некоторое время.
Сам он опустошился до дна, исполнив свою заоблачную волю. А может разочарованием жахнуло - хотел выстрела, подвига, а хлопок вышел, перфомансом гадко обозванный.
***
Прошло полгода.
Звонок от него средь бела дня:
- Вечером на Тишинке.
- Где?
- Тишинская площадь, - и отключился.
Я поворчал на эту дурацкую краткость, но вечером помчался на встречу.
Он стоял возле монумента в центре площади, задрав голову.
- Надо грузинский подучить… - задумчиво проговорил он.
- Зачем? – я тоже уставился в небеса.
- Знаешь, что это?
А я знал, у меня бабушка тут жила.
- "Шампур", "кукурузина", "шомпол"…
Он сморщился презрительно.
- Сам ты "кукурузина"! Это памятник "Дружба навеки", русско-грузинской дружбе посвящённый...
- Да знаю я…
- И триптих это был, - бубнил Гагик. – И если на Грузинской дороге осталась часть, то в Тбилиси Гамсахурдиа, сволочь такая, взорвал… Вот где флагом махать, а? – и снова та усмешка сатанинская и блеск в глазах нехороший.
- Башня, ты это… Завязывай, - покрутил я пальцем у виска. – Это ж рецидив, да и выезд тебе запретили.
- Нам! – поднял он палец вверх. – Нам обоим запретили. Но и фиг бы с ним, - он подхватил меня под руку и куда-то повёл. - Ты знаешь про перевал Бечо?
- Нет, - растерянно ответил я.
- По нему из Баксанского ущелья, это Россия, к слову… в Сванетию можно перейти. А Сванетия это…
Он тянул меня за собой, непонятно и горячо шепча. Я обернулся, и на миг показалось, что среди хитрых сплетений русских и грузинских букв на башенном монументе проявились слова: "Гагик на тебя плохо влияет".
Источник: http://litclubbs.ru/writers/3847-vechnyi-zov.html
Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.