Глава четвертая. Предназначение
Часть первая
— Даже проводить толково не могу тебя... Сам через пару часов улетаю, в аэропорту пораньше быть следует. — Таргасов словно оправдывался, даже лицо казалось виноватым. — Жаль всё же, Дарья, что мало пришлось поработать вместе. Как вернёшься, постарайся опять найти меня. Я всё же хочу продемонстрировать твой феномен в научно-исследовательском институте...
Вокзальный репродуктор надтреснуто, лязгающим женским голосом объявлял очередные прибытия и убытия поездов. Возле касс толпились уезжающие. Люди вокруг напряжённо суетились, типичный вокзальный галдёж дополнял озабоченность от будущей перемены мест. Стояли посреди зала ожидания. Таргасов был не весел, говорил резко, выделяясь в толпе силой голоса и высоким ростом.
— Вот тебе телефон мой, — вынул он вместе с конвертом визитную карточку. — Поверь, Дарья, я не хотел бы терять тебя из виду. Не пропадай для меня. В конверте рекомендательное письмо к Порфирию. В нём я подробненько описываю твой феномен, прошу приютить и учить. Поклон ему от меня и долгие лета! Да не пугайся его: это на первый взгляд злой он да бесноватый... На самом деле — добрейшей души человек. Обо всём остальном мы с тобой условились... Помни своё предназначение... Да прости ради бога, что к вагону проводить не могу! Посадка на твой поезд не скоро, а мне уже в аэропорт поторопиться следует... — Виноватясь, взглянул на часы, нервно оглянулся на выход: — Ещё за вещами заехать надо!.. Прости, Дарья!
— Конечно, конечно! — улыбнулась благодарно. — Идите! Спасибо за всё! — Порывисто обняв, поцеловала его в небритую щеку (решил отпустить бородку). Всплакнула.
— Ну, ну... — растрогано и сердито заговорил он, приобняв. — Не люблю этого!.. — Вдруг спохватился, полез за бумажником: — Да! Чуть не забыл! Возьми деньги... Вот... — Не успела возразить, как сунул он в её сумку несчитанную сумму. — Бери, бери — не возражай. Не подачку даю — заработала за две недели...
И торопливо ушёл, оставив чувство особенной родственности к себе...
Вчера она присутствовала на публичном его выступлении. Это была сцена актового зала какого-то предприятия. И даже сейчас всё ещё была под впечатлением увиденного. Зал был полон народа. Страдающие от недугов, малыми группами приглашались на сцену, некоторых вели под руки, других заносили. Среди них — взрослые и дети. Их усаживали на стулья, Таргасов подходил к каждому, выслушивал жалобы, предупреждал, что может быть больно, что некоторым помочь сегодня не берётся. Ощупывал тела, где-то надавливал, где-то растягивал, — колдуя, метался по сцене от одного к другому, заговором внедряя в плоть немощных исцеление, снова становился на колени у ног неходячих, снова творил с ними им непонятное и загадочное... Пот лил с лица градом — тишина была мёртвая... "Встать!— командовал он. И ещё, уже страшнее, с большей жутью для ожидания и надежды: — Встать!! Ну!!!...»
И когда очередной неходячий становился на ноги или самостоятельно команде, взбирался на стул, со стола — на стол, а оттуда возвращался на пол, зал «ахал»... Он страховал их, придерживая лишь за пальцы рук — это было поразительно...
Следом принялся он за заик. Их набралось около десятка. В основном дети и подростки. Стал расспрашивать их о том, о сём — самом обыкновенном. И без сострадания нельзя было слушать, как отвечают те, искажаясь в лицах, мучительно, подолгу выталкивая из себя слова. Всех уложил на сцену... Стал прохаживаться среди них, весомо внушал: «Вы сильны... У вас большая воля... Вы можете всё... Для вас нет преград в преодолении своего порока»... Тут же по очереди заставлял подняться, подводил к микрофону и приказывал громко повторять за ним: «Я никогда не буду заикаться! Я клянусь вам в этом»!
— «И все девчонки будут мои»!! — Валяя зал в слёзный хохот, уже третий раз, всё громче и громче, повторял за Таргасовым и без запинки обещал лопоухий, улыбчивый мальчишка, сияя счастьем глаз и краснея.
— «Я буду говорить свободно»! — чисто, громко и с выражением вторила за ним веснушчатая девчонка лет пятнадцати.
— «И он... ещё пожалеет, что пошёл с другой»! — подмигнул в зал Таргасов.
— «И он пожалеет»... — повторила она и вдруг заплакала, ткнувшись хорошеньким личиком ему в грудь. Маленькая трагедия её души мгновенно передалась всем, рождая превеликое понимание и сочувствие, — из зала прокричали: «Пожалеет, пожалеет»! «Пожалеет, лопух»!
— «Да что же ты плачешь, глупенькая?! — смеялся Таргасов, гладя её голову и подув на неё. — Ну... ну... Ведь всё хорошо уже»...
Находясь рядом и ассистируя ему, видела, как исходит от зала розовато-голубым свечением великое дыхание восторженной доброты и благодарности, в котором мечется, бьётся о свод мира чёрный, смрадный угар зла, рвётся в клочья, иссякая тут силой и задыхаясь в сотворении добра. Зло болезней — нелепость в мире людей. Несовершенство людей сгибает их и ставит на колени даже перед нелепостью. Таинственная, предопределённая, фатальная сила зла угнетает дух жизнелюбия, делает серым свет дня, а вместе с недугом тела и души часто убивает веру в способность жить среди зла. И по ликованию людей в том зале утвердилась в вере, что в основе традиций победы над злом бесценным оружием является умение быть добрым в делах, что без сострадания вряд ли возможно.
И припомнились напутствия старенькой нянечки Домнушки: болеть болью других, радоваться радости других, уметь не огорчаться, не получая взаимности от добродетели. Жаль, что такое средство спасения от сил зла либо утеряно, либо ещё не найдено большей частью человечества, несмотря на христианство Запада и Православную веру Родины. Почему же и кем именно в неё заложено это изначально?..
... А тот, с кем за пару недель общения утвердилась в своём предназначении, уходил, на прощание махнув ей рукой... И с движением руки его, с улыбкой, грустной и словно виноватой, ясно вступило в неё: «Жизнь - это терпение»...