Садитесь, детки, поудобнее, расставьте вокруг меня стульчики и уберите смартфоны. Скоро за вами придут мамы, а пока послушайте сказку-быль.
Давным-давно существовало два Берлина, и родители не пускали своих детей через Стену в Чужой Сектор. Оттуда призывно пахло едой или, наоборот, идеалами марксизма-ленинизма. Те, кто не слушался родителей, становились перебежчиками и исчезали. Навсегда. С тех пор немцы боятся бетонных стен и ломают их при любом удобном случае. Даже заборов тут не увидишь.
Раскрою, дети, чужой секрет – немецкие гномы до сих пор прячут часть своих сказочных богатств под землёй. Которое тысячелетие на дворе, какая идеология в головах – им неважно, важна традиция. Но не торопитесь хвататься за лопату, сейчас под землёй лежит не золото.
Ох, уж эти гномы! К концу Второй мировой войны Германия имела более двухсот подземных заводов. Многие из них были связаны тоннелями. Та война давно кончилась, новой не видать, а навыки зарывать деньги в землю только укрепились. Для туристов это означает: вокзалы на два уровня ниже асфальта, там же развязки и, конечно, метро, переходящее в пригородные электрички.
Германия – это, во многом, удобство, возведённое в принцип. Разнообразные коммуникации, по большей части, глубоко скрыты от профанов. Профаны, дети, это – мы. Снаружи видно малую часть богатства, этакое сдержанное великолепие протестантизма. Здания в виде домов. Улицы в виде проспектов. Никаких архитектурных излишеств, всё очень обыкновенное, но из самых дорогих материалов. Я бы мог жить в таком городе. Бродить по его прямым улицам, любоваться строгой архитектурой, охлаждать тело в кондиционированных музеях, но меня пугает немецкая речь за спиной. Как внезапная очередь из автомата. Давеча в кафе напротив нас сел немецкий офицер в полевой форме – нет, боюсь, дети, этого не объяснить.
О Берлине столько всего сказано, что мне впору выразительно промолчать. Или достаточно того, что в прошлый я промолчал и пожалел Париж?
Берлин надо изучать не спеша. Улицу за улицей, дом за домом, сверяясь с картой – табличек с номерами и названиями у них не предусмотрено. Нам с женой такое не впервой, в подобных случаях всегда помогают местные жители. Берлинцы дружелюбно улыбаются, показывают руками в разные стороны и лепечут по-своему. Так, выяснилось, что мы совсем не понимаем по-берлински, а правильный английский ставит их в тупик. Все эти определенные артикли, глагольные формы, язычок между зубами и прочие остатки образования трагически усложняют взаимопонимание между народами. И вот, в момент полного отчаянья, обычно появляется тот, кто произносит:
– Давайте лучше на русском. Вам сейчас направо, потом ещё раз направо и сразу налево, главное, никуда не сворачивайте.
- Брат, спасибо, как ты здесь выжил?
- Сам удивляюсь, считай уже 10 лет, как в одних носках сбежал от кровавого путинского режима. Не помню, через кого выводил деньги, где прятался от ментов, а где – от партнеров. Жену бывшую, и ту не помню. Помню, что очнулся здесь уже свободным, богатым и с видом на жительство. Так повезло, так повезло.
Славяно-немецкие отношения наладились в этих местах ещё в восьмом веке, выдержали пару рукопашных схваток и затухли. Немцев оказалось больше. Так схлынула первая волна славянских переселенцев на немецкие земли. Само название – Берлин тогда означало медвежье место или, попросту, берлогу. Полторы тысячи лет назад над этими местами уже витал русский дух, наши племена владели тут землями, и главной их опорой была деревянная крепость Бранденбург. Но однажды в деревню пришли немцы.
В прошлом веке от большевистской революции из России в Берлин бежали 300 тысяч человек. Только что кончилась Первая мировая, где русские с немцами уничтожали друг друга, но большевики оказались страшнее. В Берлине работали три ежедневные русские газеты, шесть банков, сотня русских издательств, театры, футуристы, супрематисты и многое из того, чего сегодня уже нет. И даже Малевич с Кандинским.
Вторая волна русской эмиграции накатила и тоже исчезла в песках вечности.
На рубеже девяностых сюда приехали жить друзья ваших пап. Это называлась колбасной эмиграцией, но я вчера пробовал – колбаса в Берлине хуже нашей. Это третья волна, дети. Выходит, что вы – потомки тех, кто вовремя не захотел или не смог сбежать. Не думайте об этом много.
Мне стало ясно, почему символ этого города – медведь, стоит такой мишка с поднятыми в отчаянном радушии лапами. Откуда столько отчаянья, поймёшь, когда увидишь группы китайских туристов. Кажется, что все жители Китая уже здесь, но разум утверждает обратное. От этого ещё страшнее. Тут не только медведь испугается, тут остальные туристы начинают здорово трусить.
Меня удивляет, зачем жители Поднебесной сюда едут, если Собор Парижской богоматери находится на следующей по списку остановке, а Статуя Свободы по другую сторону Земного шара. Может быть, пришла пора собрать все достопримечательности в одном пункте, в Пекине, скажем? Пекин – отличный, современный город, а главное ехать далеко не надо. Сколько свободного места в мире освободится! Берлин, я скажу откровенно, к азиатской специфике не готов. Еда здесь пресная и не пищит. Ну, хорошо, это китайцы, но даже к нашему приезду немцы не подготовились, а ведь им заранее было известно о моём отношении к кофе – тот факт, что я не потерплю в нём кислотных ноток и прочих национальных вольностей. Посредственный эспрессо здесь стоит пять евро, а это дорого, дети.
Отвратительная привычка немцев начинать и проигрывать мировые войны мешает Германии править миром. Так, по Версальскому договору 1919 года немцы лишились части территории, армии, промышленности и национального достоинства. Навсегда. Во веки веков. До скончания времён. И вдруг, в конце двадцатых прошлого века голодный Берлин неожиданно расцвёл: рестораны, ночная жизнь, знаменитые художники, лучшие технические университеты. Эйнштейн, если кто помнит физику. Бурно перестраивались дома, улицы, целые районы.
Приход к власти нацистов дал ещё один толчок строительству, новое руководство хотело видеть Берлин центром нацисткой эстетики. А эстетика у них, признаться, мощная. Архитектура должна была подавлять масштабом, наследовать римский классицизм и иметь явные признаки арийского влияния. За годы до начала Второй мировой войны понастроено было немало, ещё больше проектов начиналось, один грандиознее другого. А вот Эйнштейн сбежал в Америку вместе с ядерной физикой.
К концу войны союзная авиация внесла беспорядок в архитектурные планы нацистов, а последующий штурм Берлина Красной Армией сравнял оставшиеся неровности. Сталин, проезжая на Потсдамскую конференцию, насчитал в городе всего десять уцелевших зданий. Выжившим берлинцам предстояло превратить этот строительный мусор в новые прекрасные дома и проспекты. Как потом оказалось, они только об этом и мечтали.
И вот, наконец, наступил день, когда Рейхстаг пал. Закрывшиеся в подвалах бравые защитники, так и не дождавшись американцев, сдались русским. Наутро немки выстроились в цепочки и приступили к разборке улиц, а там и к восстановлению домов. Оккупанты в ушанках подкармливали их на полевых кухнях и, вообще, помогали, чем могли. Надо сказать, что вместе они справились, сегодня город выглядит лучше. В нем много воздуха, широкие проспекты и нет пробок, этой, привычной для нас, машинной толчеи. Возможно, что советские танки оставили после себя достаточно большие проходы. Возможно. Но иногда, гуляя по широкой улице, глядя на пафосные здания, я думаю, что нацистские чертежи уцелели и воплотились в камне.
«Электричка «Берлин-Потсдам» не опаздывает с 1876 года» – такое рекламное сообщение могло бы впечатлить кого угодно, только не немца. А чего ей опаздывать, она же поезд. А поезда не опаздывают... и так можно до бесконечности. Прокатились на ней и мы.
Знаете, Потсдам не кажется настоящим, он похож на театральные декорации к пьесе про идеальный город. Это самое немецкое место во всей Германии. Хорошо, вы поймали меня на слове, во всей Германии я не был, но впечатление такое, будто хозяйка, ожидая гостей, демонстративно навела лоск в каждом углу. Даже там, куда вежливые гости носа не сунут. Тем не менее, в Потсдаме живут обычные люди, уверенные, что так и надо. Они передвигаются на велосипедах и вежливо извиняются, если вы им мешаете. А мы им основательно мешали, поскольку ходили исключительно по велодорожкам, ведь это так естественно – гулять по ровному красному асфальту. Не по соседним же булыжникам нам прыгать.
Каждый уважающий себя юный немец, если ему предложить выбрать между BMW и Mercedes, выберет электросамокат, так он бережёт экологию. Чуть повзрослев, немцы пересаживаются на велосипеды, так они тренируют сердечную мышцу. Мышца им нужна для офисной работы, для секса после работы и активного спорта после секса. А кто покупает миллионы немецких машин, спросите вы вслед за классиком? Спуститесь на землю, на папину подземную парковку – ответ очевиден.
Даже в 1945, после массированных бомбардировок, Потсдам смотрелся благородно, как побитый шпаной аристократ. Любимое место немецких королей обязано было держать лицо, несмотря на очередное национальное унижение. Именно здесь в 1933 году Гитлер и рейхпрезидент Гинденбург скрепили символическим рукопожатием победу нацистов на выборах. Не удивительно, что лидеры трёх держав победительниц выбрали этот город летом 1945, чтобы обсудить будущее Германии и свободной Европы.
Сейчас в это трудно поверить, но в те дни было совсем не очевидно, что у Германии есть будущее, очень уж она надоела всем. Черчилль предлагал разделить её по земельному принципу, но победила точка зрения Сталина – быть Германии единой. Тиран оказался великодушнее и дальновиднее мстительного демократа.
Именно здесь Трумэн как бы невзначай сообщил Сталину плохую для русских новость: американцы успешно испытали атомную бомбу. Сталин в ответ даже усом не повёл. Вечером он позвонил в Москву и приказал занести этот факт, про усы, во все энциклопедии. А с Германией вышло, как обычно, ни вашим и ни нашим, то есть по-другому. История – дама своевольная, на государственных переговорах отмалчивается, при подписании важных документов хихикает. В итоге Германия разделилась на две зоны оккупации: советскую и западную. В советской немцы трудились на будущее благо всего человечества, а в западной – зарабатывали себе на трёхразовое питание. Что случилось тут потом, читайте в учебниках, они помнят: блокада западного Берлина, танки, берлинская стена, речь Кеннеди, Карибский кризис, джинсы, жвачка, напрасные мечты об объединении и наш с вами Горби. Горбачёву хватило политического таланта не похоронить себя под развалинами падающей стены, напротив, он навсегда вошёл в историю, как разрушитель ненавистного немцам символа. Умный человек, недаром член Политбюро и Генеральный секретарь.
Однажды ночью, когда Стена исчезла, первым проснулся Западный Берлин и набросился на брата. С тех пор про Восточный Берлин ничего не слышно.
А мы с женой поехали дальше в город Франкфурт, который на Майне. Позорно сбежали из Потсдама, как сбегают от слишком красивой женщины. Этого, дети, вам тоже не объяснишь. Скажем так, мы побоялись увязнуть в роскоши, остаться тут навсегда. Стыдно, мы даже вслух произнесли это бранное слово – эмиграция. А что такого, кровавый путинский режим двадцать лет дует нам в паруса, плывите, мол, и не оглядывайтесь. А, может, пора? Сбежать в одних носках, очнуться богатым и свободным в сладких объятиях чужой ухоженной страны. Но где, где найти такие носки? Нет, эмиграция не для нас. Какой смысл проснуться в центре демократической Европы и сразу уткнуть взгляд в смартфон: как там борьба за сквер, прошли ли демократы в Мосгордуму, и что про это сказал Парфёнов. Где родился, пусть там мне и будет хорошо, говаривал один мой институтский товарищ. Серьезный оказался эксперт по переселению народов.
Так мы успокаивали себя, направляясь на электричке во Франкфурт. Скоростной поезд мчал нас к третьему и последнему городу из неохваченных. Мчал, но не домчал. В купе было пять пассажиров, общение, как полагается, начали на плохом английском. Оказалось – четверо из России. Кто сказал, что от себя не убежишь, он мелко мыслит, не убежишь даже от своих соотечественников. Вышли мы из вагона на одну станцию раньше, но совсем не потому. Ноги сами вынесли нас из купе, и поторопились – сильно ошиблись. Ноги, они плохо разбирают разные немецкие надписи.
– Тогда – такси?
– Да!
– А где тут такси?
И мы побрели в надежде, только колесики чемоданов нервно подпрыгивали на камнях мостовой. Что за манера выкладывать мелкой мозаикой все тротуары? Они не в курсе про обязательные велодорожки? Служащий из будки рукой показал в другую сторону, потом вышел сам, потом отчаялся объяснять и отконвоировал нас лично. Оказалось, что до трамвайной остановки, да вот же она, пятнадцать шагов. Он ещё и билеты нам купил. Это был единственный немец в Германии, говоривший с нами на немецком до победного. Мы смотрели на него с подозрением, ждали, когда он расколется.
Франкфурт-на-Майне расположен на реке Майн, подсказала мне Википедия, а то я сам не догадывался. Реку построили намного раньше города, она получилась мелкой, но кривой. Поручили бы немцам, был бы идеальный канал, поручили бы русским – Волга. А вышло, как Бог на душу положил. Но, тем не менее, каждые триста метров – мост. Когда-то эти земли населяли племена франков, и тут, дети, вы ни за что не угадаете – франки к французам не имеют никакого отношения. Но был бы повод, пусть даже условно фонетический, французы за эти земли много раз бились, как за свои.
Население Франкфурта – около семисот тысяч, но кажется, народу тут гораздо больше, а всё оттого, что велосипедисты раздражают меня сильнее машин. В этом городе я потерял... нет, в этом городе я вновь познал безусловную любовь. Давно меня так не любили. Дело происходило в огромном торговом центре, на последнем этаже которого я должен был смиренно дожидаться жену, когда она вернётся с охоты. Из соображений безалаберности сотовая связь была отключена. В какой-то момент я решил размять ноги. Встал, прошёлся, заглянул за угол и пропал. Для жены, для детей, для семьи и нашего счастливого будущего. Когда через пятнадцать минут я вернулся, в глазах супруги была такая искренняя любовь, что я попятился. Надо чаще теряться, дети.
Если бриллианты – лучшие друзья девушек, то турки – лучшие друзья немцев. На самом деле именно турки первыми заселили эти места, но многие сотни лет они прятались по кофейням, кальянным и барбершопам. Немцы, когда пришли, их просто не заметили. Смотрят, никого нет вокруг, ну, и давай строить свои автобаны. Вижу, вы мне не верите, вам нужны надёжные свидетели, да тут у Центрального вокзала целая площадь смуглых свидетелей пьёт кофе и играет в нарды.
Во всей Германии только две беды: нет хорошего шоколада, и пустуют католические приходы. И там и там долго отсутствовала здоровая конкуренция. Так вот, немецкие костёлы, чего с ними только не делают: устраивают шоу, выступления артистов, выставки и познавательные экспозиции, детей водят строем – всё напрасно. Немецкий народ давно перестал централизованно верить в специально отведённых местах. Это грустно: потратить столько сил, восстановить из руин национальные святыни – и лишь для того, чтобы французский гид на английском попросил итальянских туристов заткнуться. А то американцам органа не слышно. Обидно, в мечетях у оппонентов дела идут поживее, креста на них нет. Туристов туда не водят, а свободные места всё равно все заняты. Теплится надежда, что конкуренция оживит этот исконно немецкий бизнес, процветала же когда-то здесь Священная Римская империя.
С шоколадом дела обстоят также, он – везде, но одной марки – Lind. Слабенькая такая марка, а монополизировала целую страну. На вкус – типа нашей «Алёнки», конкурентов у неё здесь нет, немецкое общество дисциплинированно жуёт из того, что наличествует.
Вот тут самое место перейти к коммерческому предложению. Передайте папам-предпринимателям: кто займёт эту нишу и вложится под мой бизнес-план, тому обещаю шоколадную жизнь. А про деньги больше говорить не будем.
Пора округлить написанное. Почему-то возникло желание сделать это языком Солженицина. Всё идёт к тому, что вы его последний год в школьной программе видите.
… Знаем мы страны и побольше Германии, и побогаче, в одной я был сидельцем, в другой Нобелевскую получал. А только почему-то германское нам всегда твёрже кажется. Германское обустроило, крепко обиходило Европу. Словно железным обручем стянуло. В двадцатом веке эта мощь докатилась до нищих подмосковных деревушек и дважды до болотистых берегов Невы. Докатилась и прослабла. Не по немецким зубам оказалась Русь. Не по мерке. Выходит, сила не только в твёрдости, бывает, и телёнок ломает дуб.
Солженицин, понятно, такого не писал. Но, право же, лучше не скажешь. А больше мыслей у меня нет. Есть вопрос: поплывёте на четвёртой волне?