Я быстро вернулся к старой яблоньке, сел на поваленный ствол и стал смотреть на дверь избушки, до которой проводил Хелену.
Спустя некоторое время в дверях показалась повитуха, я вскочил со ствола и вытянулся как по команде «смирно», но она не сказала мне:
— Ты стал отцом, у тебя сын,
или:
— Ты стал отцом, у тебя дочь,
как, подумал я, скажет, когда дверная ручка повернулась книзу, дверь приоткрылась и на пороге появилась женщина; вместо этого повитуха кивнула мне и, когда я к ней подбежал, шепнула:
— Еще не скоро, жди спокойно в саду
и снова дверь за ней закрылась, ручка повернулась кверху, а я снова сел на яблоньку и стал смотреть под ноги, на землю возле поваленного дерева и на черненьких червячков, которые торопливо выползали из-под ствола и тут же уползали обратно; потом стал разглядывать каждое дерево по отдельности, но все это мне было ни к чему, ибо не имело отношения к тому, что творилось в маленькой горнице, где была сейчас Хелена.
И потом тихонько запищала калитка, и в сад вошел щуплый паренек с девушкой; на нем была коричневая куртка и кепка, на ней длинное светло-серое пальто, на голове завязанная под подбородком шелковая косынка.
Увидев меня, они разделились: она подошла к ограде и там остановилась, а он стал медленно и несмело приближаться ко мне. Парень оказался смышленым — сообразил, что, раз я сижу на поваленной яблоньке, значит, скорее всего, пришел сюда со своей девушкой и ему нечего стучаться в дом, лучше подойти ко мне и спросить, свободна ли повитуха.
Он и направился ко мне, но очень неуверенно, то замедляя шаг, то останавливаясь, и вертел головой то влево, то вправо, словно не спросить, свободна ли акушерка, хотел, а надумал оглядеть сад; но такое поведение как раз его и выдавало: ясно было, что он привел девушку, которую обрюхатил.
В конце концов парень осмелел и подошел ко мне; да и почему бы ему не осмелеть, когда он смекнул, что я не зря торчу в этом саду, а стало быть, тоже обрюхатил свою девушку.
Подойдя ко мне, он показал пальцем на дом и спросил:
— Там сейчас твоя девушка?
На это я коротко ответил:
— Там
Выслушав мой ответ, он вернулся к своей девушке, обнял ее за плечи и повел краем сада к тому месту, где ограда сворачивала с дороги в поле; там они и остановились.
Я проводил их глазами, но тут же повернулся к дому, потому что из окна до меня донесся какой-то звук, похожий на кошачье мяуканье; однако я сразу понял, что никакое это не мяуканье, и не птица заверещала, и не калитка скрипнула, и не журавль у колодца поднялся, охнув, а что это застонала Хелена.
Снова я встал со ствола яблоньки и приблизился к дому, а потом подошел к окошку. На окне висели непрозрачные занавески, но задернуты они были неплотно, и между ними оставалась щель — через эту щель я заглянул в горницу и увидел висевшую на стене зажженную керосиновую лампу, под лампой стояла кровать, на краю кровати сидела пожилая женщина — это и была повитуха,— а из-за ее спины высовывались круглые белые колени Хелены; спинка стула и навешанные на ней белые тряпки загораживали большую часть кровати, поэтому сквозь щель между занавесками я мог разглядеть только повитуху и голые раздвинутые колени моей девушки.
Однако тут же мне пришлось отскочить от окна, потому что повитуха поднялась с кровати и направилась к двери; спустя минуту ручка снова поехала книзу и дверь открылась.
Женщина сказала, что мне лучше уйти, поскольку ждать, похоже, придется долго, а я ей возразил:
— Но ведь она стонала,
я был очень недоволен, что роды затягиваются; но повитуха сказала:
— Ну и что, стонала и еще постонет, постонет — и все будет в порядке, в первый раз рожает, оттого и долго;
И еще сказала, чтоб я пришел вечером узнать, кто родился, к тому времени, наверное, уже все будет позади; и еще добавила, что вечером мы решим, сколько времени Хелене понадобится здесь пробыть и когда я смогу забрать ее и ребенка.
Я подумал, что девушка в хороших руках, при ней две женщины и от того, что я буду болтаться в саду, ей легче не станет, глупо торчать под окном и заглядывать в горницу; глупо, да и волнуешься сильнее — нельзя спокойно смотреть на ноги, на колени своей девушки, когда она рожает и когда они вздрагивают от боли, и от боли она то сводит их, то разводит; кроме того, если я стану подглядывать, возможно, начнут нервничать женщины, принимающие роды, необходимое в таких случаях спокойствие может их покинуть, если увидят мою физиономию в просвете между неплотно задернутыми занавесками.
И я решил, что стоит послушаться совета акушерки и пойти на работу, а сразу после работы сюда вернуться; кроме того, я понимал, что повитухе не хочется, чтобы я ошивался в саду — кто-нибудь обратит внимание, потом хлопот не оберешься, а она заботилась, чтоб о ее занятии знало поменьше народу, лучше бы всего только те парни, которым до зарезу понадобится тайком от родных привести сюда своих девушек, дабы они здесь разродились или, что случалось чаще, от еще не рожденного ребенка избавились, и тогда бы у этих девушек снова руки оказались развязаны и они могли бы сойти за невест на выданье.
Выйдя из сада, я зашагал в сторону первого городского квартала, который краснел передо мной вдали и был виден как на ладони — предрассветный туман уже рассеялся.
Когда я свернул на дорогу, разделяющую две длинные и узкие полоски поля, и посмотрел направо, то снова увидел почерневшую стерню и плуг, который так и не успел пройтись по зяби; еще я увидел, что на примыкающей к стерне площадке суетятся несколько рабочих.
Присмотревшись получше, я разглядел, что они, подготавливая участок для земляных работ, убирают с площадки и сваливают в кучу все, что на ней осталось от разрушенного дома и хозяйственных построек; больше всего там было старых, замшелых пучков соломы , попадались обломки изгороди и полуистлевшие бревна — дерево потолще да поздоровее, видно, захватили с собой, переселяясь, бывшие хозяева либо оно было продано на дрова или на подправку домов и сараев соседям, которым повезло и до чьих полей, садов и хат стройка не докатилась.
Рабочие быстро очищали площадку от рухляди, и куча на границе стерни и двора быстро росла; двор этот, правда, уже и двором-то не был, скорее следом от двора, да и на след он с каждой минутой походил все меньше, потому что в кучу раз за разом летела черная солома из стрехи, колья и разрубленные на куски жерди и столбики от старой изгороди, трухлявое дерево и всякие мелочи, люлька с одним полозом, но зато с целехоньким сенничком в грязных потеках, заляпанное навозом корыто для свиней, корзина, украшенное шариками изголовье кровати, ушат, ручной жернов, пест от ступы, грабли, тряпичный мяч — забава деревенских ребятишек — и еще разные разности...