Прежде чем перевалить через дамбу, старший патруля перенумеровал своих подчиненных, превратив их в «первого», «второго» и «третьего», а за дамбой, на краю негустых поначалу зарослей, поразмыслив, распорядился: «первому» — налево и вперед, «второму» — держаться посередине, немного поотстав, «третьему» — направо и тоже вперед.
Сам он собирался идти позади всех на тот случай, если старик незаметно проскользнет между «первым» и «вторым» или между «вторым» и «третьим».
Когда милиционеры стали продираться сквозь заросли ракитника к большому кусту, собака учуяла людей, услышала, как они шаркают ногами, и начала не то лаять, не то скулить.
Тогда старик выбрался из-под листьев и, смекнув, чем дело пахнет, взял собаку на руки и зашел по колени в воду; милиционеры остановились на самом берегу залива — старик, не выпуская из рук своего пса, еще попятился, погрузившись в жидкий ил выше пояса.
Старший патруля скомандовал:
— Первый, второй — в воду и взять его.
Когда два милиционера спустились в залив, старик, по-прежнему держа собаку в вытянутых руках над водой, улыбнулся, показав беззубые черные десны, и отступил еще дальше; мутная вода доходила ему уже до груди.
Тут старший уразумел, каким путем горбун хочет убежать, понял, что ошибся, сочтя залив стеной, через которую старику не перебраться и к которой его легко будет припереть, и убедился, что эта облава не похожа ни на одну из тех, в которых ему за свою службу доводилось участвовать.
И потому он крикнул «первому» и «второму», чтобы возвращались на берег, а затем, когда они уже стояли на берегу, счищая с себя ил, что-то сказал негромко, и эти двое отошли и скрылись в кустах.
Когда «первый» и «второй» ушли, старший и «третий» стали уговаривать горбуна вылезти на берег; но старик не пожелал подчиниться милиционерам, он стоял в воде и спокойно на них глядел.
Слова он пропускал мимо ушей, его внимание было поглощено собакой, которую он, прижимая к груди, держал над водой.
Время от времени, правда, он поворачивал голову и поглядывал назад, на большую воду; главное течение было близко, прямо за спиной, в этом месте река делала излучину и самые быстрые свои воды выталкивала из середины к берегу.
Все могло бы пойти по-задуманному: если б милиционеры убрались восвояси, он бы осторожно вышел на берег залива, либо, если б им вздумалось снова лезть в ил и подбираться к нему по воде, река дала бы ему приют.
Старик не предвидел, что два милиционера внезапно выплывут на лодке из-за куста, растущего на самом берегу реки, и преградят ему путь к главному течению.
Выпустив из рук собаку, он нырнул вбок, и уже его прихватили и завертели первые водовороты, и уже начало втягивать в себя главное течение, но в эту минуту один из милиционеров, стоявший на коленях на носу лодки, схватил старика за вздувшуюся пузырем одежду и с помощью товарища, который на это время отложил весла, втащил его в лодку.
Собака в это время была уже довольно далеко, ее подхватило главное течение, но, как впоследствии рассказывал ребятам милиционер, можно было заметить, что морду она повернула в сторону лодки и пыталась плыть вверх по реке, однако не смогла и, уносимая течением, быстро отдалялась хвостом вперед.
Хорошо, что милиционеры схватили собачьего короля до первых заморозков, зимой бы ему скверно пришлось на его престоле из листьев ракитника.
«Цыганского блиндажа», в котором, как потом узнали, старик, заупрямившись и отказавшись переселяться, сразу устроил себе убежище и провел первую зиму.
Стройка смела и этот, казалось бы, укрытый от глаз сорняками, наполовину вросший в землю блиндаж, стоявший на ничейной целине, в стороне от основного направления работ.
Но, может быть, он этого хотел, может быть, он уже мечтал, чтобы зима его доконала; не стройка, не милиция, не дом для престарелых в городе, а река или зима; человеку не безразлично, от чего ему придет конец,— а он был король и, как король, избрал большую реку и суровую зиму для защиты от стройки, от милиционеров и от дома для престарелых; и, как король, считал, что убить его должна— прежде чем его схватят и поместят в приют — либо суровая зима, либо большая река.
Он приберегал про запас этих убийц, и поэтому, думается мне, я нехорошо поступил, напустив на него милиционеров.
Как всякий нормальный человек, который день называет днем, а ночь — ночью, который считает, что необходимо остерегаться большой реки и суровой зимы, который, словно любой из себе подобных, живет от утра до вечера и снова от утра до вечера.
Я обрек короля на заточение в доме для престарелых, надежно защищенном от большой воды и суровой зимы, где с него с отвращением содрали его королевские лохмотья и дали взамен недостойное короля чистое приютское белье и чистую приютскую одежду, велели войти в чистую приютскую воду и сказали:
— Нужно хорошенько умыться.
Думаю я, что не надо бы мне отходить от того большого куста на берегу илистого залива, под которым старик соорудил себе постель из листьев. Наверное, мне бы следовало поднять шум и напугать его, загнать вместе с собакой в илистый залив.
Но я поступил как самый нормальный человек и обрек короля на недостойную его королевского величества жизнь.