Это была необычная для Иоганнесбурга вечеринка. У молодого человека по имени Дерек Росс — сейчас он орудовал у импровизированного бара — собрались друзья: и белые, и черные, и индийцы, и цветные. Время от времени он любил приглашать их к себе всех вместе.
Люди эти вообще-то относились к тому меньшинству, которое из-за принадлежности к богеме, в силу религиозных, политических взглядов или особо обостренного чувства человеческого достоинства ничуть не заботит различие в цвете кожи.
В компании всегда бывали один или двое белых. Подобно туристам, они заходили сюда посмотреть на необычное зрелище, а заодно показать, что оно им вовсе не кажется странным. Зато двух-трех афро американцев просто шокировала непринужденность, с какой относились к ним белые.
В группе гостей, которая в стороне от танцующих расположилась поболтать в уголке на диване и на стульях, с огромным трудом одолженных хозяином, вниманием всех явно завладел человек в сером костюме — Малькольм Баркер.
— Но почему же в таком случае не заплатить штраф и на этом не поставить точку? — спрашивал он.
Собеседники, к которым был обращен вопрос, не спешили с ответом — и в паузу вдруг неуместно ворвались беспорядочный шум и завывание кем-то принесенного патефона.
Миловидная брюнетка наконец заметила:
— Видите ли, для Джессики Мальхерб это далеко не одно и то же. Это она воспринимает как совершенно разные вещи.
Ее накрашенные ресницы вспорхнули с мольбой — как бы ища поддержки и взаимопонимания — в сторону мужчины, рыжеватые бакенбарды и приплюснутые, низко посаженные уши которого делами его похожим на сердитого кота.
— Здесь дело в принципе,— сказал он Малькольму.
— Ах, вот оно что! Понимаю,— сдался Малькольм.— Для людей типа этой Мальхерб уплатить штраф—одно, а пойти на три недели в тюрьму — другое.
Брюнетка положила ногу на ногу, но тут же приняла прежнюю позу.
— Нет, не совсем так,— сказала она.— Дело не в тюремных лишениях и не в том, что Джессика хочет принести себя в жертву. Ей важен сам принцип.
В этот момент из толпы танцующих какой то африканец протянул руку и взял брюнетку за локоть. Женщина ушла танцевать. Она весело и охотно стала болтать со своим партнером, который, чуть прищурив глаза, легко вел ее. Мужчина с рыжеватыми бакенбардами молча поднялся и быстро прошел через всю комнату сквозь толпу к бару — кухонному столу, на котором громоздились бутылки с горячительными.
— Сатьяграхи изрек Малькольм Баркер таким тоном, будто произносил священное слово, которое верующие боятся осквернить своими устами.
Весьма крупная и некрасивая негритянка, сидевшая рядом, широко улыбалась, скорее для того, чтобы скрыть свое смущение, ибо не имела ни малейшего понятия о том, что она услышала.
Он улыбнулся ей в ответ и тут же совершенно неожиданно наклонился к ней и нарочито громко, медленно подбирая слова, поинтересовался:
— А чем вы занимаетесь? Вы учительница?
Но негритянка не успела ответить. Молоденькая невестка Малькольма Баркера, сидевшая позади него на подоконнике словно розово-золотистая статуэтка, оперлась на спинку стула зятя и, склонившись почти к самому его уху, шепотом спросила:
— А Джессика Мальхерб действительно сидела в тюрьме?
— Да, в Порт-Элизабет. И еще, говорят, в Дурбане. А теперь она с теми, кто выступает за гражданское неповиновение. Один из лидеров этого движения. Собирается совершить поход в какую-то туземную локацию, закрытую для европейцев. Во вторник. Так что опять угодит в тюрьму. Господи, Джойс, что это ты пьешь? Зачем? Я же говорил тебе, что это самая дешевая дрянь...
Девушка уже не слушала его. Слегка склонив голову на длинной шее, она повернула свое нежное с прекрасными глазами и выразительной линией носа лицо, будто сошедшее с картин Мэри Аоуренсин, и напряженным взглядом, необычным для таких непроницаемых физиономий, стала всматриваться в другой конец комнаты.
В ее облике была какая-то особая привлекательность: неконтрастная, ослепляющая великолепием пастельных тонов, так что создавалось впечатление, будто она носит совершенно гладкую, без единой морщинки косметическую маску. И если бы кому-нибудь пришло в голову повернуть Джойс кругом, он вряд ли удивился бы, увидев позади загрунтованный холст. Всю свою жизнь она страдала от сознания того что казалась нереальной.
— Какая же она красивая,— проговорила Джойс, не з силах оторвать пристального взгляда от женщины, сидящей возле двери.— Я хочу сказать: какая у нее прекрасная косметика да и все прочее. Это просто невообразимо.
Зять сделал было попытку забрать у Джойс стакан с напитком, как отбирают ножницы у детей, но девушка, не глядя на него, машинально переложила стакан из одной руки в другую.
— В конце-то концов элитный напиток легко распознать по этикетке на бутылке,— проворчал он раздраженно.— Не понимаю, почему ты пьешь что попало?
— Интересно, ее тем же кормили, чем и остальных? — спросила девушка.
— Утром ты почувствуешь себя скверно,— буркнул он,— а Маделин будет ругать меня. Не упрямься, оставь это.
Высокий, неряшливо одетый светловолосый молодой человек, вздымаясь над всеми будто взъерошенная пальма, приблизился к Джойс с растянутой на лице пьяной улыбкой и подчеркнуто вежливо пригласил ее танцевать. Джойс неторопливо допила остаток напитка, осторожно поставила стакан на подоконник и пошла с ним. Тонкая талия девушки показалась еще тоньше, когда он обвил ее своей длинной рукой.
Какое-то время Малькольм Баркер сердито следил за Джойс, но потом вдруг закрыл глаза — то ли от скуки, то ли от усталости.
— Вы ни на шаг не отошли от своего мужа... или кто он там вам... весь вечер,— сказал молодой человек.— Почему?
— Это мой зять,— сказала она.— Сестра не смогла прийти, у ребенка поднялась температура.
Он привлек ее к себе за талию, но она по-прежнему держалась прямо, как свеча.
— А я знаком с вашей сестрой? — спросил он.
Опьянение у него порой вызывало приступы блаженной отрешенности, веки нависали на глаза, и он делал вид, будто щурится.
— Возможно,— ответила Джойс.— Ее зовут Маделин Маккой, теперь Маделин Баркер. Она художница. Это она открыла художественную школу для африканцев.
— О да, знаю,— сказал он.
Вдруг одной рукой он развернул ее в сторону, проделал на некрепких ногах несколько па, отошел от нее, затерявшись было в толпе танцующих, но тут же вернулся, снова подхватил и, нежно обняв, остановился возле группы гостей, сбившихся в кучу у кухонного стола с напитками, точно взволнованные игроки в регби.
— Чего тебе налить, Рой, малышка? — спросил, взглянув на них, небольшого роста африканец с очень черным лицом.
— Да налей вот хоть «барбертона»,— ответил молодой человек, потрепав рукой голову африканца и улыбаясь.
— Ну уж, нашел чего пить. Сладкую водичку. Давай я налью тебе лучше ананасовой.