В то же самое время неподалеку от них сидела в темноте вторая пара — тоже официантка чайной со своим парнем. Она все слышала и утром перед работой в присутствии официанток и буфетчицы стала потешаться над Таней, да еще с прикрасочкой. Таня была по возрасту самой младшей, а над младшими всегда потешаются.
Ну, потешились бы, да и только, если бы, на грех, не подошла к ним заведующая чайной, молодая одинокая женщина, у которой стоял на квартире незадачливый следователь. За два месяца пребывания в поселке он так и не сумел найти преступника по имени Слава. Были уже упреки со всех сторон, недовольна была и хозяйка своим квартирантом, которому предстоял уже отъезд домой: командировка его кончалась, а никакой острастки этим «вербачам», как называли слонявшихся по вечерам по поселку вербованных, не было сделано.
Эти два месяца она чувствовала себя как за каменной стеной, и отъезд следователя ее пугал. Возможно, что именно это и заставило ее рассказать ему слышанный в чайной разговор с теми, понятно, «подробностями», мимо которых следователь не мог пройти.
Когда же днем позже он вызвал для объяснения самую младшую из официанток, Таня показала следующее: «Из одежды у меня ничего не было порвано... У меня на теле никаких следов — синяков, царапин или других повреждений — не было. Когда мы с ним сидели на крыльце и на бревнах, то он брал меня только за груди... Я не хочу, чтобы Телепина привлекали за это к уголовной ответственности, так он мне ничего не сделал. Никакого заявления я по этому поводу писать не желаю и не буду».
Если принять во внимание, что возбуждение подобного рода дел происходит не иначе как по заявлению потерпевшей, если она совершеннолетняя, то естественно, что вызывать Телепина следователь не стал. Но в поселке уже пошли разговоры и об этом новом «нападении» на молоденькую девушку, слух разрастался, и укротить его было уже невозможно. Население возмущалось: первое преступление осталось ненаказанным, а тут и второй случай... В район посыпались жалобы. И новое «дело» было возбуждено...
В поселок приехал помощник районного прокурора и сам занялся проверкой материала. На Телепина затребовали характеристику, и дело, безусловно было бы прекращено. Но тут произошло то, чего, наверно, никто не ожидал. К прокурору пришел лесоруб Кузьма Воронков и принес заявление.
Это был тот самый Кузьма, который два месяца назад вместе с преступником по имени Слава после танцев погнался за школьницами Дашей и Олей, проводил Олю домой и позже был опознан ею. Сначала на вопрос следователя, кто был второй парень по имени Слава, Кузьма показал:
«Второго парня не знаю, и узнать не могу, так как видел его короткое время — я догнал их около перекрестка. Ночь была темной и безлунной, и находился он от меня на большом расстоянии, он шел по другую сторону девушек. Рабочие были набраны в разных местах, съехались из разных пунктов, и мы еще не познакомились...»
Следователь тогда оставил его в покое. Когда же распространился слух, что Телепин хотел обесчестить официантку Таню, Кузьма изменил свои показания. В деле лежит новое заявление, написанное его рукой:
«Прежние мои показания прошу считать недействительными — они неправильные. Я знаю, кто был преступник. Тогда говорили, что имя его Слава. Это неверно. Имя его Константин Телепин. До этого случая Телепина я не знал и никогда не видел. Он, наверно, тоже меня не знал. Я не хотел его выдавать, потому что пожалел. Теперь я решил сказать правду. В ту ночь, когда я вышел с танцплощадки, то метрах в 25—30 от меня увидел двух девушек и одного парня. Мне стало завидно, что один идет с двумя, и я решил их догнать. Я догнал их около перекрестка и зашел с левой стороны. Рядом со мной шла девушка, которую я проводил домой, а рядом с ней шла вторая, имя которой я не знаю, а крайний справа шел Телепин. Мы все четверо шли в один ряд. Идя сбоку, я смотрел на него и личность его запомнил...»
Вот эта фраза и решила судьбу Телепина. Его немедленно арестовали и предъявили тяжкое обвинение. Все получилось очень правдоподобно: Телепин и Воронков до этого случая не знали друг друга, личных счетов у них не было. На первом допросе Кузьма покрыл его, потому что «пожалел», а спустя два месяца решил сказать «правду». Кому же запрещается говорить правду!..
И пошло... Телепин так растерялся, что ничего толкового в свое оправдание сказать не мог. Он пытался вспомнить, где был в тот вечер — два с лишним месяца назад,— называл имена каких-то ребят, но те не подтвердили, и следователь уличил его во лжи. Затем ему вдруг показалось, что он был на танцах и возвращался домой с ребятами из своей палатки и даже нес баян, принадлежащий одному из них. Следователь проверил, и... опять ложь. Парень явно путал, потом стал дерзить и наконец, совсем отказался разговаривать.
«Я невиновен,— заявил он,— и никаких показаний давать вам не буду. А если у вас есть право — судите меня».
Это был тот самый Телепин, характер которого проявился еще в армии. Он не понимал, в какое невыгодное положение ставил себя этой глупой выходкой...
И я уже терял терпение: да где же, наконец, показания Желтухина? Ведь он уверял меня, что его целый месяц на допрос таскали. Ведь ради этого я и поехал сюда.
Наконец-то Телепин вспомнил, где он был в тот вечер 19 июля. И передо мною открылась желанная страница — показания Бориса Желтухина, данные им в защиту своего товарища. Я не читал, а пожирал каждое слово. Можно было удивляться, насколько свежо сохранился у Желтухина в памяти весь этот эпизод. Нет, он не лгал. Не может человек столько лет помнить ложь. Долго живет только правда, а у лжи век короткий.