В год шестидесятилетия со смерти Некрасова я узнал, что не только деревня Вежи существует под Костромой в точно том же виде, как при Некрасове, но что даже уцелел род старого Мазая и Мазаевы живут себе и теперь, на том же месте. Узнав об этом, я захотел почтить память великого поэта и великого друга всех нас, охотников. А еще я видел Волгу только с парохода, и настоящего разлива ее никогда не видал. А это уж верно, что Волга бывает сама собой только ранней весной, когда пароходы по ней еще не ходят, когда она выливается из берегов и опрокидывает назад все впадающие в нее реки.
Тогда волжская вода, проникая в пространные низменности, преображает природу, и там-то вот и надо глядеть на настоящую Волгу. Каждая деревня в такой местности превращается как бы в большую кочку, обтянутую плетнем, обставленную целым флотом лодочек, называемых там "ботниками". Люди в этих деревнях, как описано у Некрасова в "Мазае", испокон веков приспособились к таким наводнениям, но леса затопляет иногда до самых верхушек, и животные, начиная от лосей и кончая мельчайшими паучками, попадают в трудное положение. Теряя каждую весну свой, обыкновенно очень небольшой, кружок обитания, животное в это время бывает похоже на человека, теряющего родину. Почему же о животных во время наводнений почти нет никаких исследований? Знакомый профессор зоологии мог назвать мне только одну, и вовсе незначительную, немецкую работку.
- Но ведь животное, в паническом страхе плывущее неведомо куда, представляет собой исключительно интересный объект для изучения зоолога. Почему не изучают животное весной во время наводнений?
- Это объясняется очень просто, - ответил профессор, - весной в это время как раз у нас бывают экзамены.
- Но не везде же на свете во время наводнений бывают экзамены!
Никаких других объяснений профессор не мог мне дать. Я же про себя подумал, что, скорее всего, не в экзаменах дело. Есть особая прелесть неизученных мест, нетронутых тем, и слова профессора еще прибавили мне охоты своей усердной работой над описанием местности почтить память поэта, научившего меня, быть может больше всех других, понимать и любить свой народ.
Должен признаться, что, кроме желания почтить память поэта и охотничьей разведки, у меня была еще своя, личная цель, для одной моей работы мне нужно было подойти по своему к стихии воды, понять ее коварное приближение при затоплении лесов, увидеть животных, охваченных паникой, и многое еще такое, к чему приводят писателя капризы его воображения и о которых не сумеешь сказать без опыта. Вот почему я и решил выехать в Вежи далеко до разлива и совершенно один. Сын же мой Петр, вечный спутник на охоте и в путешествиях, обещался достать себе отпуск к самому разливу, чтобы мне помогать в трудных поездках на лодке и на весенних охотах.
Итак, я целый месяц работал и охотился в Вежах, имея разные цели, и вел обстоятельный дневник. Здесь я привожу из дневника, конечно, только то, что имеет какое-нибудь отношение к этому некрасовскому краю, который при наступлении Большой Волги неминуемо должен будет преобразить свое лицо.
После вчерашней пороши против моего окна, на белой крыше Третьяковской галлереи, важно ходят коты, оставляя за собой цепочки свежих следов. Везде дальше на крышах огромных домов ходят коты, иногда встречаются друг с другом и вступают в бой.
"Что, ежели, - подумалось мне, - схватятся так, да и свалятся при драке, в забывчивости, с восьмого-то этажа?"
Подумав об этом, я тут же сочинил поговорку: "Все на свете бывает; случается, и кот с крыши падает".
Послышался звонок телефона: приглашает междугородная станция, и вслед за тем - голос сына Пети из Пушкина:
- Ты все еще в Москве? Что же ты дремлешь? Боюсь, ты уже к весне опоздал, в Пушкине снега уже почти нет, прилетели скворцы.
- Значит, и жаворонки и грачи?
- Давным-давно. Ты опоздал, наверное, и Волга прошла.
- Значит, дружная, выходит, весна?
- Ужасно!
И как только Петя сказал, это "ужасно!", я через форточку со стороны Третьяковки сам услыхал весенний крик петуха и немедленно стал собираться.
Спасибо за просмотр, ставьте лайки и подписывайтесь на канал!)