Любили мы издревле игры потешные, пляски скоморошьи и песни развесёлые. Тому, видимо, климат наш суровый немало способствовал: короткое лето, сплошь занятое заготовками на долгую зиму, да зимы те суровые, тёмные и к возлежанию на печи располагающие. Вот и бродили по городам и весям ребятки прыгучие да певучие, во время своих забав скоморошьих имевшие настроение и способности соответствующие по карманам почтеннейшей публики пошарить. Тем и жили – кто сухарик какой подаст, кто монеткой медной одарит за искусство веселящее, а «чаевые» петрушки да матрёшки ряженые из карманов зевак самолично выгребали.
За песни да пляски награждали актёров бродячих рукоплесканиями, едой и монеткой, а за уворовывание наличности – битьём всевозможными предметами, для такого воспитательного действа приспособленными.
Гоняли их дубьём крестьяне да мещане, запрещали царскими указами да от церкви отлучениями – но не исчезало искусство скоморошье, ибо народу нашему веселье да затеи взбалмошные потребны были и в горе, и в веселье. Как всякое пиршество свадебное заканчивалось дракою с немалыми потерями среди буянствующих гостей, так и всякое поминальное застолье вершилось пляской разухабистой да песенками непристойными.
Да и как было обойтись без потешников самородных, коль то Батый нагрянет с баскаками, то тевтоны повадятся захаживать непрошено, то ещё какая беда на землю русскую притащится! Тут и заявлялись скоморошьи ватаги, дабы скрасить скучные обывательские будни да неудобства различные, гостями непрошенными причиняемые…
Необходимым приложением всякого представления уже на ранних стадиях искусства сценического явилось появление клаки. За мзду посильную клакёры то восхваляли актёров хлопаньем в ладоши и топаньем ног, то, напротив – принуждали лицедеев теми же аплодисментами и свистом покинуть подмостки и убраться восвояси без гонорара соответствующего.
Минули века, годы часы и минуты – и театр, зародившийся в скоморошьих игрищах, претерпел все стадии своего развития, подобно живому существу. Наша жизнь, вместе с тем, заканчивается на погосте. Но театр и лицедейство, пройдя в своём развитии путь от примитивного ярмарочного действа до больших и малых, академических и провинциальных театров, – нынче вся эта кутерьма вернулась в своё изначальное состояние – в скоморошество.
Не найдя, видимо, достаточно зрителей для демонстрации своих актёрских способностей в залах больших, академических и даже в сельских клубах, иные лицедеи пошли, что называется, «в народ» и, постоянно пребывая то ли в придуманных ими образах, то ли страдая душевно (сойдя с ума, иначе) они корячатся на потеху зевакам, неся ересь разнообразную. Иные – в подпитии изрядном, постоянном. Иные – высказываясь в духе той или иной идеологии.
Особо изощрённые постоянно каются в чём-то перед кем-то за всю публику, те раскаяния публичные наблюдающую. Другие проклинают, третьи возбуждают, четвёртые по карманам шарят, извлекая из оных немалую мзду за свои скоморошества – вполне легально, по согласию, так сказать.
И клака тут как тут: и топочут, и подпевают, и ручонками всплёскивают в умилении от «слова правды», из уст «великого актёра» неистощимым потоком льющейся.
А иные клакёры ещё и спонсируют бездельников и брехунов изрядно: кто из казны государской горстями насыпает денюжки в руки скоморошьи загребущие, кто из прибылей от торговли «народными достояниями» мзду за поклёп на дела государственные да на власть отваливает щедро актёришкам беспутным да различным «голосам народным».
Вот и вернулись «люди искусства» в своё первоначальное, скоморошье состояние. Всё так же потешают публику, под шумок и хвалебные рукоплескания клакёров грабя зрителя. Только усвистывают ныне не столько материально, сколь духовно…