— Ты хочешь меня заставить? — спросил Отто, вздернул было подбородок, но тут же низко его опустил.— Ты хочешь меня заставить отработать положенный срок?
Обязательно! А ты как думал? Ты же сам меня к этому принудил.
Значит, ты не дашь мне другое судно? На канале?
— Нет.
— Срок — две недели?
— Да.
— Хорошо,— сказал Отто.— Две недели и ни днем больше. Проставь-ка число на этой бумажонке. Значит, поплаваем еще чуток.
Отто не повышал голоса, оставался таким же спокойным как и раньше. Река, скованная льдом.
— Давай ставь печать!
Начальник стукнул печатью по заявлению.
— Ты спятил, Отто.
— Может быть.
Выйдя на мокрую улицу, Отто сказал себе:
— Хотя бы спятить я могу. А то чем же мне еще заняться? Шестьдесят лет разгона, и вдруг — стоп! А ведь я кое-что умел! — Мимо него по реке прошла «Селенга». Она злорадно выплюнула отработанный пар на крутой берег.
— А ведь я кое-что умел! С нормами начудил и с самим собой — тоже! — Пар окутал Шайделя.
А когда это облако рассеялось, Шайдель засмеялся. Шестьдесят лет разгона, и вдруг— стоп! — смеялся он отнюдь не воинственно, потому что смеялся над собой. Шестьдесят лет... Да прекрати ты этот смех... И все смеялся смеялся. Резко, отрывисто, трудным, жестяным, а потом каким-то ржавым смехом. Дождь швырнул несколько больших капель ему под козырек фуражки, когда он, кашляя, присел на краешек тротуара.
В последнем рейсе Бертль опять была на борту. Отто это было безразлично. Ему все было безразлично. Отто больше не был капитаном. Он отрабатывал свои две недели. Лежал внизу на диване, клевал носом и мерз, хотя в печке горел огонь. На воду он и глядеть не хотел.
И ничего не желал знать. Как там штурман справляется? Обязан справляться! На кой тогда его свидетельство? Он же толковый парень, все умеет лучше других. Пусть привыкает.
А как там палубная команда, ведь сегодня среда, надо мыть судно. Пускай поищут, где ключ от инструменталки, где лежат новые мягкие палубные щетки, ими убирать — одно удовольствие. Пускай поищут. Ведь когда не надо, они всюду нос суют.
Что за радость валяться на мягком диване, думал он иногда. Кто стар, тому положено валяться. Погано.
Он и о машинисте ничего знать не хотел, и о том, что штурман захватывает много песку, а это плохо для гребных колес, песок забивается в бронзовые втулки. Не хотел знать, что сегодня трудный день, но знал, потому что «Амур» шел налегке, с малым количеством угля в бункерах, так как стояла осень и уровень воды снижался.
И дальше будет снижаться, знал Отто. Но не хотел знать, его это больше не касалось. Последний рейс, не известно даже, удастся ли еще раз пройти вверх по течению, когда так мало воды. У Бризовского брода большая песчаная банка. Если она сместилась, на обратном пути придется «загорать». Ну и что? Пусть. Все кончено. И это меня устраивает.
Отто повернулся к стене. Мне все равно. Все равно. Все, все.
Я ведь труп. Как пи верти. Независимо от уровня воды. Со следующего месяца пойду работать в порт. Экскаваторщиком или кем-нибудь в этом роде. Работенка всегда найдется. На это меня еще хватит.
Вода за бортом бурлит почти неслышно. И правда, мало воды. Если он сейчас посадит судно на мель, баржи врежутся сзади в «Амур». Наверняка у этого типа недостаточно длинный трос. Любит он тросы покороче. Боится узких поворотов. А тут-то длинный трос как раз и надежнее. Ах, да мне-то что...
Экскаваторщик? Вонючая работа. Может, они меня и не возьмут, мне ведь уже шестьдесят. Что делать, если меня не возьмут на работу в порт? Ах, да что я... В порт берут всех подряд
А то еще можно сторожем устроиться. На верфи, возле свалки металлолома. Эго я могу. Это я могу. Могу, потому что ничего больше не могу. Даже спать не могу. Встать, что ли? Ерунда. Зачем?
Отто поджал ноги и подвинулся ближе к стене. Завтра останется еще тринадцать дней. Тринадцать. Одно к одному.
Вдруг в дверях появилась Бертль и, не заходя в каюту, сказала:
— Отто, тебе надо встать.
— Ничего мне не надо,— пробурчал Отто, поднимаясь Ничего не надо,— повторил он громче и спросил: В чем дело?
— Не знаю,— отвечала Бертль.— Там, по течению что-то неладно. Вставай!
— Это штурман тебя прислал?.. — недоверчиво спросил Отто.
— Нет.
Отто вышел на палубу, поднялся на мостик, сощурился глаза его превратились в черные щелки. Он молча выжидал. И только когда ему стало ясно, что он видит, спросил штурмана, стоявшего у штурвала:
— Ну, что ты на это скажешь?
— Похоже, кто-то стоит на якоре у Бризовского брода Но это запрещено, проход слишком узкий
— Ах, вот как?—Сегодня Шайдель не ухмыльнулся говоря «Ах, вот как?», и вообще еще ни разу не ухмыльнулся.
— Никто там на якоре не стоит,— сказал он, наконец. В проливе перед бродом ни один якорь не держит.
Не оборачиваясь, Отто дотянулся до бинокля и, прежде чем поднести его к глазам, сказал:
— Там кто-то сел на большую банку.— Он долго смотрел в бинокль, потом, отдавая его штурману, произнес: — «Селенга» с двумя баржами. Села на мель: трос слишком короткий, и баржи сзади наподдали. Теперь им не сняться пока вода не поднимется.
Штурман гоже посмотрел в бинокль:
— Первая баржа встала поперек, нам теперь не пройти.
Подойдя ближе, они невооруженным глазом увидели, что возле баржей остался лишь совсем узкий проход.
— Ну, значит, будем загорать, теперь тут не продерешься. Отто опять направился вниз а штурман отдал команду «стоп».
— Мы здесь проторчим еще две недели,— сказал Отто, уже спустившись на несколько ступенек.— Вода не поднимется. Тринадцать дней, поправил он себя, увидев жену,— тринадцать дней. А потом пойдем домой.— Он сплюнул через борт Вид у него был измученный, больной и помятый
Бертль стояла, прислонясь к узкой двери, и не пускала Отто дальше Здорово она выглядит в брюках, подумал он, глядя на нее. Она знала, о чем он думает.
— А ты? — спросила она.— Ты тоже тут не прошел бы?
«Ты тоже не прошел бы?» Только и всего, но этого было достаточно.
У Отто все оборвалось внутри. Бреслау, Бреслау, койка шириною в семьдесят сантиметров, ждать, ждать, начищать медь, белая перчатка. ждать, наконец-то Дунай ждать, голод, загрязненный Рейн, и все коту под хвост. Я кое-что умел! Через шестьдесят лет и еще тринадцать дней — экскаваторщик или сторож.
— Может быть, я и пройду,— сказал Отто и улыбнулся.— Я всегда проходил. С треском с разгону. Как-никак, разгон—шестьдесят лет.
— Всегда проходил,—сказала Бертль, точно так же улыбаясь,— всегда проходил.
Отто уже был на мостике, уже рычал:
— Эй, дурачье, пошевеливайтесь! Отцепить караван! Веселей, веселей, ребята! Подготовиться к порожнему рейсу, живо! — Он отодвинул штурмана.— Хочешь загорать тут две недели, зайчик? Не видишь, что завтра мы уже не проскочим?
— Вижу, но...
— Так в чем дело? Якорь готов?
— Не хочешь же ты...
«Амур» уже приближался к узкому проходу, который был чуть шире его.
— Но ты же не можешь...
— Я должен, пойми, парень! Сегодня или никогда, потому что иначе мы будем завтра стоять на суше. Река нас ждать не станет.
Купка на «Селенге» усмехался, стучал пальцем себе по лбу, когда «Амур» плавно двинулся с места. Слышно было, как он кричал:
— Тут никому не пройти! Никому! Ты тут сорвешь глотку, горло-дер!
— Может быть! — весело крикнул в ответ Отто.— А ты уже сорвал, старьевщик несчастный!
«Амур» вошел в пролив. Слева по борту — гранит береговой дамбы, справа по борту — сталь.
— Теперь полный вперед! — крикнул Шайдель в переговорную трубу.— Жми на всю катушку, Франц! Закрой глаза и шпарь!
Но у самого Отто глаза сверкали. Он смотрел вперед-назад-вверх вниз. Видел все что нужно и еще многое сверх того. И руки Отто, державшие штурвал, осязали бушприт. И нош Отто сквозь палубу доставали до киля. Отто Шайдель был кораблем.
А когда нос со скрипом вошел в песок, «Амур» замер, дернулся и, наконец, пошел свободно, всплыл, Огто почудилось, что он не на корабле, а на койке шириною r семьдесят сантиметров, что рука его чувствует тело жены. Корабль - жена. Все вдруг стало прекрасно.
— Прошел! - воскликнула Бертль.
Река текла широко и спокойно. Сзади на мели осталась «Селенга»
— Ну, как мы это провернули, а? Мы, лежебоки! прокаркал Отто из рубки и сдвинул фуражку на затылок Эх мы, лежебоки мы, дурачье эдакое! Мы же горы можем своротить?
Бертль улыбнулась, подумала: а как же иначе! И пошла вниз.
Локоть Отто беззаботно торчал из окна рубки.