— Помимо всего, это дело уже прошлое. Недавнее, но прошлое,— вдруг опять заговорил Рамиро Агирре.— Я думаю, вы уже знаете о результатах демонстрации офицерских жен перед домом генерала Пратса? Нет? Так вот, генерал подал прошение об отставке с поста министра обороны и командующего вооруженными силами. Одновременно он подал рапорт об уходе в отставку с воинской службы вообще. Немало для одного дня, не так ли?
Генерал Пратс считался человеком Альенде, его надежной опорой в вооруженных силах. Он крепко держал армию в руках, и никто не смел его ослушаться. Поэтому-то правые и решили его убрать. Они устроили крикливое сборище у дома генерала, призывая супругу Пратса, свою «любимую обманутую подругу», уговорить своего мужа подать в отставку. Этим фарсом реакция наконец поколебала волю главнокомандующего.
— Но хуже всего то,— сказал Агирре,— что Высший совет генералов, ссылаясь на этот дамский «митинг», тоже выступил с критикой Пратса и с требованием об его отставке. Второй раз женщины устраивают антиправительственное выступление. Сначала с помощью пустых кастрюль, а теперь с помощью своих мужей. Отважные в Чили женщины, вы не находите?
Перед тем как уйти, я поинтересовался, не известно ли, кто заменит Пратса на посту главнокомандующего вооруженными силами.
— Альенде рекомендовали человека, который, кажется, заслуживает его доверия. Это генерал Пиночет, второй после Пратса человек в военной иерархии...
— Так все оказалось бурей в стакане? — спросил я.— Может быть, Пиночету даже удастся покончить с новой забастовкой владельцев грузовиков?
— Может быть,— ответил Агирре,— Во всяком случае, ему представляется хорошая возможность сразу же проявить свою энергию и решительность. Так что посмотрим, как он это сделает...
Я распрощался с редактором «Комбате», попросив извинить меня за то, что нарушил его отдых. Он ответил улыбкой.
Не успел я сделать и шага к выходу, как в доме погас свет, и пришлось выбираться на ощупь.
— Это у нас бывает,—услышал я из темноты голос хозяина.— Отключают ток.
Во дворе было несколько светлее — взошла луна и слегка посеребрила гравии дорожек. С близких гор веяло прохладой. Я сел в машину и, только когда набрал скорость, почувствовал всю прелесть любимых Агирре ночных поездок. Они поистине целительны. Когда мчишься по горной дороге, вдруг рушатся привычные представления.
Я покрутил ручку приемника, пытаясь поймать «Радио университета - рио», но станция молчала, как молчали и все другие радиостанции Сантьяго. В эфире стояла странная тишина. На всякий случай я оставил приемник включенным.
Но лишь в Сантьяго, который тоже погрузился в темноту, я едва расслышал сообщение: пять центральных провинций страны оказались без электроэнергии. Взрывом уничтожена опора линии электропередач. Подобное преступление было под силу лишь специально подготовленной группе, которая располагала большим количеством взрывчатки. К тому же опора, которую подорвали, находилась на территории закрытой военной зоны...
Почти триста человек уже набилось в посольство Венесуэлы, когда к трем часам дня и мне, наконец, удалось добраться до него. Машину пришлось бросить по дороге — повсюду образовались пробки. В городе слышалась частая стрельба, особенно интенсивной она была в той стороне, где находилось посольство Кубы. С жутким воем пикировали военные самолеты. В столице был объявлен комендантский час, расстрел грозил каждому, кто появится на улицах.
Направляясь в венесуэльское посольство, я не представлял себе, как там меня встретят. А может быть, посольство уже оцеплено войсками? Не трудно вообразить мое состояние, когда я торопливо пробирался по пустынным улицам. Я жался к стенам домов, стараясь укрыться от вертолетов, патрулировавших над городом почти на высоте крыши. В любую минуту меня могли схватить и, не выясняя личности, прикончить.
Государственный переворот сентября 1973 года застал меня в постели. Утром ко мне в номер с криком влетел коридорный. Из всех его причитаний я понял только то, что несколько минут назад по радио передали о начавшемся антиправительственном выступлении военных. Вальпараисо уже захвачен, здесь, в Сантьяго, слышался топот пехоты и скрежет танков, мчащихся по проспекту Аламеда.
Драма разыгралась настолько внезапно, что я растерялся и не сразу сообразил включить радио. События последних месяцев пронеслись передо мной каким-то ужасным фильмом, и теперь я словно увидел на белой стене перед кроватью слово «конец».
Всего лишь неделю назад восемьсот тысяч человек прошли перед правительственной трибуной по случаю третьей годовщины победы Альенде, как обычно восторженно приветствуя его. Только теперь я понял, что это был запоздалый взрыв неиспользованного народного вдохновения. И вот — военный переворот.
Он произошел несмотря на то, что более половины населения поддерживает правительство. Однако военные, несомненно, были уверены в своей победе. Они тщательно подготовились к операции и, бесспорно, учли, что им придется столкнуться с самым серьезным сопротивлением Народного единства.
«Теперь все зависит от того,— судорожно размышлял я,— произойдет ли раскол в самой армии». Но такая возможность представлялась чудом в свете событий последнего времени...
Укрывшись в кустарнике на площади перед венесуэльским посольством, я увидел рядом еще двух мужчин. Вместе мы стали выжидать удобного момента для решающего броска. Наконец, пробежав последние двести метров, мы оказались у цели. Железные ворота ограды были наглухо закрыты. Задыхаясь, мы из последних сил вскарабкались на них и спрыгнули во внутренний садик.
В посольстве царила неразбериха. Никто толком не знал, предоставят ли нам защиту и будут ли военные соблюдать право экстерриториальности. Повсюду слышались всякие домыслы и небылицы. Но основные факты знали все: Альенде убит, дворец Ла Монеда, подвергшийся варварской бомбардировке, подожжен, редакции левых газет и помещения партий, входивших в Народное единство, захвачены войсками и разгромлены.
Люди наперебой рассказывали о пережитом, и события этого дня вставали передо мной как кошмарный сон.
— Выскочив из дома, я побежал в здание партийного комитета, но по дороге узнал, что его расстреляли из орудий прямой наводкой. Оно сгорело со всеми людьми, которые там находились,— рассказывал очевидец, смущенно оглядывая присутствующих, словно он сам был повинен в том, что произошло.
Другой видел штурм Ла Монеды из окон своего министерства, расположенного поблизости от дворца.
— Мы пытались тоже стрелять, у нас было несколько револьверов, бутылки с зажигательной смесью, одна автоматическая винтовка. Но вертолеты летали прямо против наших окон и хлестали по нам из пулеметов. Причем стреляли какими-то специальными пулями, прошивавшими стены, как картон. А потом танки открыли огонь по Ла Монеде. Подтянули артиллерию, по всем углам и ближайшим улицам расставили броневики.
— А оттуда, из Ла Монеды, отвечали?
— Конечно, отвечали,— подтвердил рассказчик,— сперва солдаты здорово перетрусили. Я видел даже, как из дворца сумели подбить один танк. Наверно, из базуки...
— А самолеты?
— У-у! Это был какой-то кошмар! Истребители сделали больше десяти заходов, пикировали на дворец и, выходя из пике, выпускали ракеты. После каждого залпа улетали на заправку, и рев их турбин доносился до нас вместе с грохотом разрывов. А потом дворец охватили языки пламени, и он потонул в клубах густого дыма. Я даже не понимаю, как можно поджечь такую крепость из камня и бетона, как Ла Монеда? И это столпотворение длилось часа три...
— А что вы делали в это время?
— Мы-то? А что мы могли? Ждали. Ну стреляли иногда, когда можно было. Стали думать, как нам выскочить на другую сторону.
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы бороться, чтобы присоединиться где-нибудь к организованному сопротивлению...