Хороший денек, снег дорога. Кажется, за горизонтом дорога перейдет на белесое небо, и конь побежит по небу. Ну, все равно. Как это Савел Максимович назвал коня? Сивка-бурка? Как в сказке...
Зинаида Петровна проглотила комок горечи и украдкой подавила готовое вырваться всхлипывание. Ах, боже мой, отчего это в дороге так не по себе делается?!
Снег сверкал, на занесенных до макушек кустиках- вспыхивало малиновое, тени на снегу лежали живые, четкие.
- Степь да степь кругом, - сказал Савел Максимович и засмеялся.- Кругом степь, - А я ведь, Зинаида Петровна, знал твоего мужика, У него еще родинка на щеке, пиджак серый.
- Все правильно,- улыбнулась Зинаида Петровна. - Серый пиджак.
- Жалуется: не повезло, говорит, в жизни. Переводится на новое место. Есть такие: все куда-то переводятся, неведомо чего ищут.
Да, верно. Он все куда-то собирался переезжать, то в Якутию, то в Ялту. И она тоже думала: надо переезжать -и постоянно беспокоилась о его насморке, о его теплом белье; о нем постоянно надо было беспокоиться.
- Значит, красивее нашел кралю?
- Нашел. Моложе. Красивее.
- Ты не обижайся, Петровна: поглядел я на твоего мужика и думаю: вот уж нашла о ком тужить.
- Я не тужила, Савел Максимыч. Сначала тужила, а потом подумала: мертвых с могил неносят. Мы, женщины, к чему привыкнем, боимся потерять. Думаешь: вся жизнь пропала. А бывает, потерять лучше.
- В Алма-Ату твой мужик собирался: тепло, говорит, там, яблоки. А я вот не видел, как яблоки растут. В теплых местах был в войну, только на фронт все зимами попадал: летом в госпиталях, а к зиме – на передовую. Яблони виде, а как на них яблоки висят- не знаю.Замуж тебе надо, Зинаида Петровна. У нас в селе и выходила бы.
- Сватайте. Только уж какая невеста я!- Старуха. Никто не возьмет.
- Уж и старуха! - засмеялся Савел Максимыч.- Этой старухе, поди, всего еще охота?
- Охота,- неожиданно для себя согласилась- Зинаида Петровна.
Кошевка гремела на раскатах, посвистывал под копытами лошади снег. Круп, бока и даже голова у нее побелели, и только под шлеей, ходившей вверх-вниз, было видно, что лошадь бурая, почти рыжая. Охота? Да, охота, думала Зинаида Петровна, кого-то привычно ждать, чтобы кто-то знал все твои родинки на груди. Охота о ком-то тревожиться, кого-то уважать и по-женски немного бояться. Чтобы знать, зачем живешь, мучаешься, а то живешь, а для чего? И для кого? Тридцать лет- ничего еще не видела. Всего хочется, глупая баба, ничего не понимала.
Снег сверкал. Стояла среди поля березка, в белой дохе из куржака, похожая на одинок девушку, идущую бог знает куда. “Девушка хотелось крикнуть ей.- А тебе чего охота?” Савел Максимыч улыбался, смотрел мимо березки в степь.
- Озимые будут: снега не смело, лежат,- сказал он.—Твои-то годы еще не годы, Петров- на. Все дело, как жить.
Как жить... А как жить? Из своей семейной жизни она поняла, что нельзя жить и лгать. Господи как отвратительна ложь! Конечно, она поди, как могла бы пристращать мужа, и никуда бы он не ушел, и жили бы, хорошо ли, плохо ли, а зачем? Нет, нет. Так лучше. “Лучше, девушка лучше, - сказала она березке”. Но это была другая березка, и она тоже куда-то уходила, шла по полю, сверкающему, праздничному.. Девушками уходим вот так в жизнь, веселые, беленькие, а потом узнаем, что в ней всего полно. И лжи тоже.
- Мы все знаем, как надо жить, а живем как получится , - сказала она и, вспомниви вспомнив,что девчонкой почему-то мечтала стать манекенщицей, вздохнула.
- Эй, не тужи, Зинаида Петровна! Знаешь, кто у нас в Подгорном самый умный человек? Дед Савельев. Говорит: “Я не желаю стариться, и все тут. Мне старость не закон”. Видела, какой прыткий: дня не пройдет, чтобы старый хрыч не потащился в коровник к дояркам. “Я, - говорит, - еще не всех баб, какие мне на роду написаны, отлюбил. Пока свово дела не сделаю, не помру”. Доярки-то не очень его прогоняют - веселый старик.
Савел Максимыч засмеялся, лошадь обернулась мохнатыми внутри ушами.
Зинаида Петровна вспомнила живые глаза деда Савельева, его напутствие, вздохнув уже без горечи, улыбнулась.
Вдруг она почувствовала, что ей нравится запах овчины и это легкое, похожее на полет скольжение кошевки со страшным замиранием -как все ново, необыкновенно! И вдруг показалось, что Савел Максимыч сидит рядом каким-то особенным молодцом, господи, уж не для нее ли? Правильно, хочется плакать - все равно не тужи, Капитолина то же самое говорила, а она умная. Она знает, как не упустить счастья...
- Пляшете вы хорошо, Савел Максимыч, очень красиво, - сказала она.- В новый год, помните, тогда все наши учительницы влюбились. в вас
- Так и влюбились!- засмеялся он.- Я, Зинаида Петровна, мастак на пляску был. Работал когда уполминзагом, сапоги у меня на весь район были: пулеметную дробь выбивал. А теперь хоть плачь: авторитет, черт его дери, мешает. Боролись тут на опоясках наши трактористы, и я взялся, размял по старой памяти кости. А вечером являются два старика-правленца и напустились: авторитет позоришь, тень и на нас кидаeшь. На какого руководителя похоже, как третьяк, выбрыкиваешь?
- Правильно, —засмеялась Зинаида Петровна.— Утихомирили вас?
- Ретивый народ, сердитый. Говорю им: ах вы, корчаги старые, доглядели. А куда я свою силу девать? Не с вами ли на опоясках соревноваться? Так вы у меня трухлявые все, одни у вас бороды торчат.
Зинаида Петровна смеялась: правленцы были все народ бородатый, лысина и пышная бородища - мода, что ли, такая завелась в колхозе. Дед Савельев брился, а правленцы хранили бороды, непонятно в честь чего.
начало рассказа