Радио «Радонеж», Москва. Конец 2000 года.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, июль 2016.
Братья и сестры! Вот уже месяцы прошли с того момента, как состоялась долгожданное всеми прославление Николая Второго Александровича, последнего Русского государя. И это замечательно. Но биография и тема государственной деятельности, огромная тема культурной деятельности Николая Второго еще не исчерпана. Разумеется, пора писать обширное житие, но оно может быть сколь угодно обширным. Все равно след в истории требует все новых и новых публикаций, надеюсь, что теперь уже почтительных, хотя некоторым мы почему-то давно не указ. И даже после церковного прославления последнего государя мы продолжаем видеть на экране телевизора кощунственные фильмы, в частности омерзительную «Агонию», оскорбительную не только для памяти императора Николая, но просто для всех русских. Это нам укор, что мы это допускаем, что мы не ставим их на место. Но вроде бы что-то мы начинаем понимать.
Итак, есть основания еще и еще обращаться к наследию убиенного государя. Теперь, как мне думается, общую статью или общую радиопередачу о Николае Втором вообще делать бессмысленно, даже несколько бестактно, а вот разбирать отдельные аспекты его деятельности необходимо, чем я сейчас и займусь. Мне хочется представить некоторые соображения об императоре Николае Александровиче как деятеле внешней политики, как руководителе внешней политики Российской империи.
В этой деятельности, в которой можно усмотреть не самые удачные решения и даже ошибки, есть совершенно незаурядные прорывы, которые свидетельствуют не только о профессиональной пригодности Николая Александровича как императора, не только о его высокой образованности, а даже о глубочайшем его уме и поразительном даре сердца, которое позволяло проникать в то, во что не проникали другие. Во многом, и здесь мы можем дать ему только самые высокие оценки, государь провидел будущее, предвосхищал будущее. Не рискну утверждать, что он обладал особым мистическим даром прозорливости, но во всяком случае он обладал чувствованием будущего, он обладал умением взглянуть на последствия того, что происходит при нем и при его участии.
Первый такой прорыв — это инициатива последнего государя, еще очень молодого человека, в попытке договориться об ограничении вооружений. Попытки эти начинаются в 1898 году. В марте 1898 года министр иностранных дел граф Муравьев по поручению императора составил для него записку, которая затем подвергалась критике великих князей. Однако государь нисколько не отказался от мысли о подобной инициативе, и к августу придал ей окончательную форму. 31 июля был заключен мир в итоге окончания Американо-испанской войны. Воспользовавшись этими событиями, граф Муравьев пригласил к себе послов иностранных держав, причем французского посла в знак уважения к союзнице тактично на 2 часа раньше, чем других глав представительств, и вручил текст. Вот текст исторического документа, который я зачитаю в выдержках:
«Охранение всеобщего мира и всеобщее сокращение тяготеющих над всеми народами вооружений являются при настоящем положении вещей целью, к которой должны бы стремиться усилия всех правительств. В убеждении, что столь возвышенная цель соответствует существенным потребностям и законным вожделениям всех держав, императорское правительство полагает, что настоящее время весьма благоприятно для изыскания путем международного обсуждения наиболее действительных средств обеспечить всем народам истинный и прочный мир, и прежде всего положить предел все увеличивающемуся развитию современных вооружений».
Как видите, прервусь я в чтении документа, отнюдь не в 60-е годы XX века, а в 90-е годы XIX века первым в мире русский император заговорил об ограничении гонки вооружений (тогда этого словосочетания еще не было). Читаю далее:
«Преисполненный этим чувством, государь император повелел мне, — пишет от имени правительства министр, — обратиться к правительствам государств, представители которых аккредитованы при высочайшем дворе, с предложением о созвании конференции. С Божией помощью конференция эта могла бы стать добрым предзнаменованием для грядущего века. В то же время она скрепила бы согласие государств совместным признанием начал права и справедливости, на которых зиждется безопасность государств и преуспеяние народов».
Что в переводе на язык практической политики означало появление такого документа и отказ от дальнейших вооружений? Прежде всего закрепление существующего положения вещей в политическом мире, так как приобретение новых принципиальных вооружений — это всегда стремление изменить состояние дел, изменить положение вещей, произвести перемены. Надо сказать, что многие, в частности французы отреагировали скептически. Трудно рассчитывать на успех предложенной конференции при отсутствии признаков поворота в политическом настроении Франции относительно завоеванных немцами провинций. Франция все-таки очень считалась с Россией, она от России зависела, будучи связанной с ней франко-русским союзом со времен Александра Третьего. Германия, не будучи так связана, хоть и связанная личными контактами между императорами, высказывалась еще более жестко. Кайзер Вильгельм Второй ответил в предельно вежливой, не задевающей достоинства России и ее императора форме, тем не менее недвусмысленно: «Я всегда буду полагаться на свою армию и острие своей шпаги».
Англия, которая играла роль ведущего миротворца в то время, тоже не стремилась согласиться на проведение ограничительной конференции, потому что, будучи островной державой, рассчитывала сохранить бесспорное преимущество своего морского флота. Кстати, о миролюбии Англии. Здесь все довольно просто. Величайшая колониальная держава захватила такие большие территории по всему земному шару, что в случае серьезной войны в лучшем случае, в случае победы, могла рассчитывать только на сохранение своих владений, а в худшем случае могла что-нибудь потерять. Как тут не быть миротворцем, если больше всех захапал!
В общем, когда выяснилось, что августовская нота не имела в виду конкретных политических выводов, что это лишь принципиальная постановка вопроса, французские политические деятели все-таки успокоились и согласились принять участие в конференции. Вот реакция, обзор по разным странам:
«Уменьшение вооружений неприемлемо для Франции, она выносит бремя легче других. Ввиду потери Эльзаса и Лотарингии, захваченных Германией, она на это не пойдет. Германия тоже легко выносит бремя расходов. И кроме того, — отмечает русский наблюдатель, — ни одна держава не поставлена в тяжелую необходимость отчаянной самообороны. Франция ждет минуты для реванша. Австрия и Италия хотели бы уменьшения вооружений. Граф Муравьев отмечает в своем докладе, что Австрия боится всех и каждого, сбыточного и несбыточного. Англия пошла бы на ограничение вооружений, кроме флота. Но зато Франция и Германия были бы крайне заинтересованы в ограничении флота Англии, стремясь развивать собственный флот».
Таким образом, дело «топили в мешке», от конференции не отказывались, но и не стремились к ее подготовке. Потому русское правительство в декабре 1898 года разрабатывает вторую ноту с совершенно конкретной программой. Русская программа выглядела так:
Первое. Соглашение о сохранении на известный срок настоящего состава сухопутных и морских вооруженных сил и бюджетов на военные надобности, то есть замораживание военной сферы на момент подписания договора.
Второе. Запрещение вводить новое огнестрельное оружие и новые взрывчатые средства.
Третье. Ограничение употребления разрушительных взрывчатых составов и запрещение пользоваться метательными снарядами с воздушных шаров. Как вы понимаете, аэропланы предвиделись, но их еще не было. Никто всерьез не предполагал, что можно бомбить с этих аппаратов. О возможности метания бомб с аэростатов поговаривали всерьез, и даже ставились эксперименты.
Четвертое. Запрещение употреблять в морских войнах подводные миноносные лодки. Тогда проводились только первые опыты. Первая русская подводная лодка «Дельфин» формально присутствовала на Тихом океане во время Русско-японской войны, но реального участия в боевых действиях не принимала. Примерно в таком же положении были лодочные эксперименты. Таким образом, это было опять-таки предвидением будущего страшного оружия.
Пятое. Применение Женевской конвенции 1864 года к морской войне. Это о положении пленных, о положении госпиталей, которое не было распространено на плавучие суда-госпитали.
Шестое. Признание нейтральности судов и шлюпок, занимающихся спасением утопающих во время морских боев.
И наконец очень важный принцип, против которого тут же первой начала возражать Германия — принятие начала применения добрых услуг посредничества и добровольного третейского разбирательства, соглашение о применении этих средств, установление единообразной практики в этом отношении. Иностранные оппоненты, прежде всего германские, возражали, что применение международного третейского арбитражного суда приемлемо для малых государств, но для великих ни в коем случае неприемлемо, потому что великодержавность самоценна.
Сейчас они так уже не говорят, сейчас они все за третейский суд! Вот как интересно-то! Но тогда об этом думала только Россия, прежде всего в лице своего императора.
Конференция состоялась. В течение длительного времени она по сути дела блокировалась в своем прохождении. Итогом ее в мае 1899 года явились первые ограничения применения бесчеловечных видов оружия. Великие державы согласились, и запрещены были декларативно:
Первое. Разрывные пули, и их почти не применяли даже в Первой мировой войне.
Второе. Метание взрывчатых снарядов с воздушных шаров. Это казалось ирреальным, но разработки были приостановлены. Интересно, что когда началась Первая мировая война, все аэропланы воюющих держав использовались исключительно для разведки и связи. Они даже не имели пулеметов. Один летчик, участник Первой мировой войны, давно покойный, рассказывал мне, как он летел разведывать германские позиции, а навстречу ему столь же безоружный летел немецкий аэроплан разведывать русские позиции. И в силу того, что, во-первых, все европейские авиаторы тогда были знакомы (не стрелять же из револьвера друг в друга), и во-вторых, их самолеты были безоружны, они прикладывали руку к шлему, и каждый летел дальше выполнять свое задание. Даже крупнейший и мощнейший самолет Первой мировой войны «Илья Муромец», с которого мы затем успешно проводили бомбардировки, первоначально Сикорским проектировался как дальний разведчик. Так что развитие здесь все-таки удалось затормозить.
И наконец, последнее, третье ограничение, всеми принятое, — это запрещение употребления снарядов, распространяющих удушливые газы. Его первыми нарушили немцы, как известно. И впоследствии участвующие стороны применяли химическое оружие, но применяли его только в первой половине войны, а затем перестали из-за страха ответного применения противником, наступил некий паритет. Во Второй мировой войне, как известно, химическое оружие не применялось, все боялись выступить первыми. Однако Гаагские соглашения были подтверждены.
Голландское правительство было более ста лет нейтральным, в силу того Гаага была столицей безупречно нейтрального государства. Потому там же и тогда же, в Голландии в августе и сентябре 1899 года в итоге Голландской конференции был создан Международный третейский трибунал. И хотя он имел весьма малое значение для Первой мировой войны, он существует до наших дней. Когда приближался 1998 год, я обращал внимание своих студентов и слушателей на то, что никто как миротворец не совершил в конце XIX века больше, чем император Николай Второй. И когда в 1900 году, в следующем году после Гаагской конференции была учреждена Нобелевская премия, в том числе Нобелевская премия мира, никто не имел больше прав на получение этой премии, нежели русский император. Но конечно он так ее и не получил. Разве можно «реакционного» российского самодержца награждать премией! Впоследствии Нобелевская премия мира на фоне других Нобелевских зарекомендовала себя хуже всего. Весьма часто ее получали люди малодостойные или даже просто злодеи. Никогда не забуду, как министры иностранных дел США и Северного Вьетнама Киссинджер и Ле Дык Тхо получили Нобелевскую премию мира за окончание Вьетнамской войны, то есть за предательство и отдачу на избиение тех вьетнамцев, которые не желали быть коммунистами, или как по окончании Ближневосточного конфликта премию получили египтянин Садат и израильтянин Бегин — оба в молодости террористы, не в переносном, а в самом прямом смысле слова. А уж если русский получает Нобелевскую премию мира, то значит, он крупно подвел собственную страну, крупно выслужился гнусными деяниями в отношении русских. Как начали, так и продолжили. Но самое интересное, что ни в столетие Нобелевской премии, ни в 1998 году, то есть в столетие инициативы, ни в 1999 году, то есть в столетие Гаагской конференции, хоть и частично успешной, никто даже не вспомнил о том, по чьей инициативе была проведена конференция, столь много предвосхитившая в истории уже XX века.
Но есть еще одна, пожалуй, значительно менее известная, удивительная инициатива последнего государя. 7 июля 1905 года император послал личное приглашение Германскому императору Вильгельму прибыть в Финские шхеры. Это вызов сильно заинтересовал германское правительство. Вильгельм Второй последовал призыву Николая Второго, и 10-11 июля состоялось свидание на рейде Бьерке, на яхте «Полярная звезда». Обратите внимание, шла очень тяжелая и уже достаточно неудачная Русско-японская война, но Германский кайзер при всей своей резкости, нетерпимости был настолько заинтересован во встрече, что немедленно откликнулся и даже прибыл на борт русской императорской яхты. Германский император после обмена мнениями о международном положении напомнил нашему государю о проекте русско-германского оборонительного союза, который выдвигался во время прошлого обострения англо-русских отношений из-за инцидента в Северном море. Забегая вперед, не должна была быть задета Франция. Германский кайзер поспешил заверить, что с приходом нового министра иностранных дел Франции с этим государством стало легче ладить. В итоге того явился тайный Бьеркский договор. Он устанавливал взаимные обязательства для России и Германии оказывать друг другу поддержку в случае нападения на них в Европе. Особой статьей указывалось, что Россия предпримет шаги для привлечения Франции к этому союзу. Все уже знали, что Россию и Францию связывают договорные обязательства. Договор должен был вступить в силу с момента ратификации мирного договора между Россией и Японией, дабы его, естественно, не подписывала воюющая держава. Острие договора было явно направлено против Англии, а наши слушатели, надеюсь, помнят, что на протяжении по крайней мере двух веков Англия была основным противником России. Так было в царствование Павла Первого, когда англичане захватили Мальту и участвовали деньгами и интригами в заговоре и цареубийстве. Так было при Александре Первом, когда Россия часто в нарушение своих интересов защищала английские. Так было после Русско-турецкой войны, когда Англия более всех стремилась уменьшить приобретения православных на Балканах. Так было много раз.
Договор этот, безусловно, не противоречил франко-русскому союзу. В обоих случаях шла речь об обязательстве оказывать поддержку против нападения. Еще император Александр Третий хотел внести во франко-русскую конвенцию, первую при нем заключенную, особую оговорку, что русские обязательства отпадают, если нападающей стороной явится Франция. А французский представитель доказывал, что такое указание будет излишним, поскольку договор носит оборонительный характер. Впоследствии в ряде договоров, Локарнском, например, подчеркивался оборонительный характер, делающий необязательным участие союзника в случае, если иной союзник является нападающей стороной.
К чему была эта инициатива императора Николая Второго? Русско-японская война в общем близилась к завершению. Кроме того, ход ее влиял на отношения в Европе, на Балтике и даже на Средиземном море, где мы сохраняли Черноморский мощнейший флот, только косвенно — потерей Россией престижа, снижением российского престижа, но не более того. Все равно Россия оставалась сильнейшей сухопутной державой в Европе, и кое-какой флот у нас был. И кто знал, как решительно мы сумеем восстановить свой флот.
Так вот, дело вот в чем. Я твердо убежден в своем праве настаивать на том, что император Николай Александрович чувствовал крайнюю опасность все большего втягивания европейских держав в систему двух противостоящих союзов. В итоге так и произошло. С началом сербских событий, трагического убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараеве, которое было использовано, с одной стороны, агрессивными реваншистскими кругами, а с другой стороны, секретными, направленными против империй масонскими кругами, сделать это было легко, раскрутить это было легко, потому что Франция была связана франко-русским союзом, и Франции так или иначе противостоял Тройственный союз Австро-Венгрии, Германии и Италии. Правда, Италия выйдет из этого союза. Кроме того, в случае нарушения Германией нейтралитета Бельгии, это включало английское участие, так как Англия была гарантом бельгийского нейтралитета и вытекающей неприкосновенности территории Бельгии. Вы можете прочитать в книге американки Барбары Такман «Августовские пушки» или в известнейшей книге нашего знаменитого соотечественника Александра Исаевича Солженицына «Август Четырнадцатого» (у обеих книг достаточно большие тиражи, их нетрудно найти) предысторию Первой мировой войны, последних предвоенных недель и событий в первые дни войны. И вы увидите у обоих знаменитейших авторов (это есть и в военно-исторической литературе), что Первая мировая война была построена почти как революция: стоило колесо толкнуть, и его невозможно было остановить. Кстати, во многих государствах были противники этой войны, и в Англии, и в Германии, причем влиятельные, и в России. И безусловно, противником войны был сам император. Наверняка, и в других странах были противники, но все были повязаны по рукам и ногам именно системами многосторонних договоров. Мне представляется, что последний государь проявил исключительный дар предвидения, первым обратив внимание на необходимость составления многих двухсторонних договоров, которые, естественно, в подобной ситуации мешали бы развязыванию войны, вместо системы многосторонних договоров, которые сразу же обязывали многих к началу кровопролития.
Можно был бы привести и другие примеры успешных внешнеполитических решений Николая Александровича. Но вот в этих двух моментах — в событиях 1898-1899 годов и в проекте создания потом так и оставшегося на бумаге Бьеркского соглашения можно видеть пример того, насколько наш император был точным руководителем внешней политики и одновременно высоким христианином, склонным к проявлению истинного человеколюбия.
Оглавление и поддержка